Храмов В.И.
Сегодня — позавчера 4.
Пердупреждение.
Атеншин!
В наличии: русский попаданец, мегакрутой как всегда, песни, промежуточный патрон, командирская башенка, советы Сталину "Как нам обустроить мир", псевдофилософия, мистика, пафос и превозмогание, метеоритные осадки по кустам в виде роялей, а также многое другое. Ахтунг! Множество ошибок, неточностей и нелогичностей. Эксперты одобрят. Шутки в стиле Петросняна, сопли, самокопание и квасной (клюквенный) патриотизьм также присутствует.
Личностям со слабой психикой, дерьмократам, либерастам, шовинистам и прочим особям с нетрадиционной моральной, этической и психологической ориентацией категорически не рекомендуется.
Любые совпадения персонажей произведения и реальных личностей прошу считать случайными. Данный текст — бред больной головы ГГ, прошу учитывать.
Часть 1. Дед Мазай и хроно-зайцы.
Вступительное отступление.
Вильгельм фон Грейштейн замёрз. Потому что — осень. Потому что — Русланд. Потому что — подвал райкома, сейчас ставший подвалом комендатуры, не отапливался. Потому что — у него отобрали всю одежду, оставив его лишь в нижнем белье и босым. Потому что — он послушал этого сумасшедшего русского и бежал тогда. Бежал прямо с места их рандеву. Потому — он и остался жив. Единственный из всей группы. Но, недалеко он сумел сбежать. Поймали, арестовали, заперли тут. И как этот русский, раненный, воняющий загнивающей раной, в полуобморочном состоянии, смог водить за нос коллег Вильгельма, а сам Вильгельм так быстро попался? Как?
Вильгельм фон Грейштейн пребывал в унынии. Он не видел ничего, кроме темноты. Ни в запертой камере бывшего архива, ни в своей судьбе. И дело даже не в том, что его расстреляют, как труса. А в том, что Вильгельм фон Грейштейн не видел смысла своего дальнейшего существования.
Он, потомок древнего рода прусских аристократов, был унижен, размазан и перетёрт с грязью каким-то полудохлым коммунистом. По всем позициям. И прилюдно Вильгельм фон Грейштейн ещё мог бы задрать нос, но перед самим собой — сделать этого не мог. Сумел этот русский сделать больше, чем просто убить Вильгельма — он показал всю тщетность его жизни, всю мерзость его службы, бесперспективность его борьбы. А потом ещё и — пожалел его!
Пожалел! Большего унижения Вильгельм ещё не испытывал, чем непризнание его, солдата Райха, за противника, признание его недостойным смерти, а способным только внушить жалость, как ребёнок или старик. Русский нянчился с ним, как с ребёнком, лишь подвязав ему руки, чтобы не покалечился. Его! Его, Вильгельма, который всю свою сознательную жизнь готовился только к одному — к войне! Всё разговаривал с ним, сказки рассказывал, как мальчику. Не унижая вроде, но самими сказками этими намекая — посмотри, какой же ты идиот, что сам этого не видел?
Вильгельм фон Грейштейн и чувствовал себя этим мальчиком, перед которым умудрённый жизнью дедушка раскрывает всю глубину и загадочность мира, казавшегося таким простым и понятным.
Оказавшись дома, подлечившись, Вильгельм понял, в очередной раз, каким он был ослом, что поверил бредням этого сумасшедшего русского! Конечно, как же может быть иначе, если ему эти бредни даже пересказать кому-либо стыдно? Но, второй раз ощущать себя ослом — даже противнее, чем первый раз. Он же не осёл! Не осёл? А почему поверил этому красному сумасшедшему?
А тут, как специально, наткнулся на книгу основателя Наследия. И был поражён. И в третий раз — ощутив себя ослом.
Красный — не врал! А врут — его соплеменники! И вся эта красивая и соблазнительная теория расового превосходства германской нации стоит не на германском корне!
Возможности у Вильгельма фон Грейштейна были немаленькими — его семья не испытывала трудностей ни в средствах, ни в связях. А в связи с ранением, Вильгельм не испытывал затруднений и со свободным временем. Жены и детей у него не было, как и желания ими обзаводиться, к службе он стал непригоден, а ничего другого он не умел. И он стал активно интересоваться темами, затронутыми этим сумасшедшим коммунистом.
И вскоре — пожалел. Его плотно обложили. И даже отец ничего сделать не смог, да и не хотел, искренне не понимая — почему сын не хочет служить в структуре, всё больше набирающей вес и влияние в Райхе?
Он снова — служил. Только теперь всё видел иначе. Всё же этот русский сумел его заразить своим сумасшествием. Как же он проклинал этого коммуниста, как же проклинал тот день, когда банда красных дикарей напала на его лагерь, как же проклинал своё знание языка противника, что не дало красным растерзать его, как остальных охранников лагеря!
Он снова хотел бы стать простым солдатом Райха, уничтожающим варваров для освобождения жизненной территории германской расы, но не смог. Не смог!
Не смог! Не смог быть прежним. И не мог признаться никому. Даже отец бы его не понял, не говоря уже о сослуживцах.
Нет, он не боялся. Страха не было. Он не боялся ни смерти, ни русских, ни собственной службы безопасности. Это был не страх.
Нет, он не перестал быть патриотом. Он не возлюбил вдруг Русланд, не перестал любить Фатерлянд.
Но, он не хотел больше этой войны, не желал больше побед Вермахту, но и не желал Вермахту поражения.
Он совсем запутался в себе, жил, как призрак, делая то, что должен, без всякого желания. У него вообще не было никаких желаний. Даже информация из секретных документов, исследования его новой службы больше не волновали — всё это несло такой мерзостный душок, что вызывало рвотные позывы. Одного исследования по заморозке людей живьём под открытым небом, зимой, — хватило. Чего эти... хотели добиться? Что изучить? Как мерзко! Весь этот оккультизм быстро стал вызывать тошноту. Сатанизм — вот что это на самом деле!
И вдруг с Восточного фронта пошла информация, к которой привлекли Вильгельма. Он сразу же почувствовал, что это — тот самый красный коммунист! Ничего более, только ощущение. Как струя горячего воздуха из домны в вонючем спёртом воздухе вокруг него.
Командировки на Восточный фронт даже не пришлось добиваться — его официально включили в группу.
И вот результат — он в подвале. Мёрзнет без единого проблеска благополучного исхода. Этот Медведь умудрился не только переиграть их в их же игре, но и устроить этот чудовищный взрыв, уничтоживший всю оперативную группу, все приданные части и сделавший целый район непригодным для нахождения людей.
Вильгельма даже не интересовало — что это было за оружие, которое применил этот русский, Виктор Иванович. Одно ясно: таких — невозможно победить. Вильгельм давно воюет, как воняет загнившие раны — знает. Но, он не знает — как можно выжить с гангреной? Как можно с гниющей грудью, после двух недель впроголодь, убежать от ловчей команды? Убежать своими ногами. Превзойти в скорости бега откормленных элитных солдат охотничьей команды? А потом ещё и уничтожить большую часть группы преследователей из засады. Как? Как за две недели сделать из деморализованных пленных ундермишей солдат, способных превзойти ловчую команду?
И в этот раз — опять вонь от сломанной руки. А потом он убивает обоих "подсадных". Одной левой. И исчезает вместе с объектом. Как? Куда он делся? Как унёс этот полутруп — "объект"? Как он договорился с парализованным "объектом"? Как вычислил "подсадных"?
Теперь на эти вопросы не кому ответить, кроме Вильгельма. И вопросы будут заданы. Очень жестко будут заданы.
Кто-то же должен ответить за провал операции, за гибель подразделений, за отвлечение и обескровливание моторизованной дивизии СС. За провал "Медьвежьего капкана". За запросы от союзников и противников, последующие за взрывом невиданной силы и последствий в глубоких тылах подконтрольных территорий Вермахта. За истерики фюрера, вдруг осознавшего, что он ничего не знает и ничего не понимает в происходящих на Восточном фронте явлениях, о странных, полумистических событиях со странными, полумистическими людьми и подразделениями. И его Аненербэ плетётся в хвосте НКВД. А служба безопасности коммунистов, как раз таки, плотно контролирует всю эту чертовщину.
Кто ответит? Непосредственное руководство Вильгельма осталось там, в лесу, ставшем вдруг вотчиной братьев Гримм. Как в их страшных, готических мистических сказках. Хотя, после того взрыва уцелеть — невозможно.
Берлинское руководство? Вильгельм усмехнулся. Он был уверен, что они сейчас — летят сюда. И не столько разобраться в произошедшем и найти виновных — что их искать — вот он сидит, сколько спрятаться на бескрайних просторах этой Совдепии от ярости вспыльчивого фюрера. А там, глядишь — отойдёт. Фюрер вспыльчив, но отходчив. И если не находиться в истерике, то — очень прагматичен.
Они прилетят и зададут вопросы. И надо будет отвечать. А что отвечать? Почему он так одержимо искал Медведя? Почему не поверил, дважды, в его смерть? Зачем провел личную встречу с Медведем, немотивированно, без согласования с руководителем группы? И зачем снабдил его пистолетом, из которого потом и были убиты агенты? Почему бежал? А как узнал в этом пленном Медведя, если никто не смог его опознать, даже солдаты его же части? Кто настоял на включении в операцию "Экспресс" именно этого пленного? Кто был генератором идеи "Медвежьего капкана"? Кто оказал Вермахту эту "медвежью услугу"? А не агент ли вы Кремля, герр Вильгельм? А нет ли тут сговора меж красным сотрудником НКВД майором Медведем и сотрудником специальной службы Аненербэ Вильгельмом фон Грейштейн? Явки! Пароли! Адреса!
Тишину ночи и беспросветность мыслей немца прорезал тихий скрежет, явно не естественного происхождения. Звук был не похожим ни на один, слышимый Вильгельмом раньше в этом подвале. Он насторожился, и, как опытный солдат, переместился, плавно и тихо, в тот угол, который окажется прикрыт открывшийся дверью. Как давно уже воевавший, он знал, что любое неизвестное событие — несёт угрозу.
Но, дверь не открылась. Она упала внутрь камеры. Без удара снаружи — как будто её не держали мощные петли и не менее мощный засов. Упала, будто сама, от дуновения ветра.
Колени его разом ослабли — опять чертовщина!
Чёрный силуэт скользнул сквозь дверной проём. Этот силуэт невозможно было увидеть — полная темнота стояла в подвале. Только ощутить его можно было. Не увидеть. Вильгельм его почувствовал. И связал очередную чертовщину со всеми теми необъяснимыми событиями, что лавинообразно нарастали в его жизни.
— Виктор Иванович? — спросил он у темноты по-русски.
Как? Как такое возможно? Вся, вся экспедиция их погибла, уничтожено всё живое на огромной территории, как он мог выжить, находясь прямо в эпицентре взрыва? Не мог! Никак не мог!
А если это не он? Тогда Вильгельм только что признался в сговоре с русскими.
— Жив, немчик! Всё же мы опять встретились. Помнишь, что я обещал тебя убить, если ещё раз встречу? — ответила ему темнота и напротив его лица зажглись два красных, как горящие угли костра, глаза.
— Демон! — выдохнул немец и сполз на пол, лишившись чувств, как гимназистка.
В вихре времён.
Сегодня, почему-то, не было главного моего дознавателя — сумрачного особиста. Зато было представительно ангельского сословия — небесных солдат — лётчиков. С утра повалил, густо, мокрый снег — погода нелётная. А развлечений — кино, бабы, да я. Кино, в виду распутицы, неделю уже крутили одно и то же, бабы, соответственно — те же, что и по штату положены, так же по штату и расписаны. А вот Кот Баюн, то есть я — нештатный, свежий, не надоевший. На политинформацию народ не так охотно идёт, как на мой допрос. В виду отсутствия "государственного обвинителя", но изрядного наличия "пипл схавает" допрос превратился в совсем уже былинное сказание: "А и сильные, могучие богатыри..."
А рассказать-то — нечего. Сплошь — особо секретное. Перед прочтением сжечь. А расскажу им про славных и могучих партизан. Благодаря которым: "Русь века стоит — не шелохнется".
Я встал на край крыши и деактивировал шлем, с сопутствующим снятием режима мимикрии.
— Патруль времени, кули! — улыбнулся я ошарашенным лицам внизу.
Картину Репина "Ревизор" видали? А я вот — увидел. Что ребятки, не привыкли вы к путешествиям во времени? И я — не привык. А надо.
А ты чего это удумал, обдолбышь? Один из "желто-блатнюков" вскинул на меня автомат. Ха-ха! Бася активировал боевой режим, шлем зарастил мне голову, над плечом повис плазмоган, сигналя мне, что готов к открытию огня. Пули Калаша ударили в меня. Красные вспышки на боевом интерфейсе с непонятными символами. Бася, ты почему это всё не перевёл ещё на "могучий и прекрасный"? Лентяй ты, Железный Дровосек! Да, разрешаю. Пусть будет остальным — уроком.
Плазменный заряд трассером прочертил прямую линию от моего плеча к обдолбышу, тот рухнул, паря пробоиной в груди. Туда теперь свободно зайдёт кулак.
Ага! А в кино — цель взрывается на ошмётки! А тут — просто дырка. Хотя, в кино и пистолетные пули руки отрывают. А тут, бывает, что в фуфайках и скатках шинелей застревают.
— Сложить оружие, придурки! — устало сказал я, — тут не кино "про ковбоев". Тут кино "про немцев". А немец — зверь серьёзный. Ещё раз повторяю: сложить оружие! Третьего предупреждения — не будет! Сугроб, да очнись же ты! Я твоих людей щас аннигилировать буду! Во избежание! Встать! Строй своё подразделение! Отводи в "зелёнку"! А сам — ко мне! Так, вы, чёрно-полосатые! Вас — то же касается! Вы для меня все — одинаковые! Фиолетовые!
Видя, что началось шевеление в правильном направлении, оставил Громозеку на НП наблюдателем, сам спрыгнул к раненному.
— Майор Ситнев. Радиопозывной Бредень. ГРУ. Это правда? — просипел раненый.
— Что именно?
— Сорок второй?
— Правда.
— А твоя экипировка?
— А ты думаешь, вы у меня первые? Это — трофеи.
Майор смачно выругался.
— Сталин? Берия?
— Что "Сталин"?
— Я, ведь, подохну сегодня. И не увижу. Скажи, ты видел Его?
— Как тебя сейчас, только не раненного. И даже разговаривал.
— И какой он?
— Как Сталин. Что я тебе скажу? Сам увидишь.
Майор улыбнулся грустно.
— Не надо. Такие раны и у нас — 50/50. А тут — без вариантов.
— Не буду тебе ничего обещать. Кто за тебя врио?
— Манок.
Один из пиксельно-пятнистых кивнул.
— Займись личным составом и амуницией. Внимательно — к мусору. Ничего чуждого для 42-го не оставлять. Не следить. Не шуметь, не отсвечивать. Если они просекут, что вы — из будущего — не поленятся сюда танковую дивизию пригнать. Тем более, что "Мертвая голова" — тут недалеко отдыхает.
— "Мертвая голова" — это сорок третий. Курская дуга, — усмехнулся боец в брезентовой куртке.
— Да ты что? А я с ними тут недавно схлестнулся. Вот, не знал! Знал бы, подождал бы годик! Тут тебе -не интернет форум! Тут — всё реально! И немец — реальный. И смерть — реальная. И НКВД — реальнее реального! У вас немец в Москву вошёл?
— Не, не дошёл.
— А я в уличных боях по освобождению столицы участвовал! Потому — заткнулся и не умничаешь, пока не спросят! А с вас самих ещё и спросят — почему русские люди убивают русских людей, обвязавшись разными, и — не красными, флагами! И почему ГРУ проводит операцию на своей территории?! Анархисты, ёпти!
