ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА В ШЛЯПЕ.
Например, если кто-нибудь расскажет историю странствований Одиссея, Менелая или Иасона, то не следует думать, что он поможет этим практической мудрости своих слушателей (к этому и стремится практический деятель), разве только присоединит к своему рассказу полезные уроки, извлеченные из несчастий, которые эти герои претерпели.
Страбон. География
Часть 1
Глава 1
Меня много раз просили рассказать, как же все это начиналось. Ну что ж. Слушайте...
— И на этом замечательном моменте, разрешите мне... — сделав паузу, я обвел взглядом притихшую аудиторию, — завершить сегодняшнюю лекцию. Приятных каникул, и до встречи тем, кто в следующем семестре пожелает продолжить знакомство с курсом сравнительно-исторического языкознания.
Я захлопнул кожаную папку с материалами и стал неторопливо удалять с доски меловые следы древних языков, ожидая пока лекционный зал опустеет, и я смогу спокойно отправиться в свой, с позволения сказать, кабинет, штудировать очередной том "Сравнительной грамматики нордических наречий". Никаких других планов на начинавшееся лето у меня не было.
— Господин доцент?
Я обернулся. Это был Отто, бессменный швейцар и привратник нашего флигеля.
— К вам профессор Карл.
Однако отличная новость. Старик был моим учителем еще до войны и именно его стараниями после ее окончания я стал, как говаривала моя родня "приличным человеком с уважаемой профессией". Впрочем, не стоит о грустном.
Он уже ждал меня внизу. В том закутке между лестницей и шкафом, который носил гордое звание моего личного кабинета. И к моему немалому удивлению ждал не один. Декан филологического факультета был последним, кого бы я хотел сегодня видеть. Не хватало еще одной "маленькой услуги"... И откуда только его знакомые и родственники извлекают эти орды великовозрастных оболтусов, срочно нуждающихся в частных уроках латыни или древнегреческого? А ведь у меня законный отпуск начинается. Определенно сегодня я скажу ему твердое "нет". Ну или в крайнем случае попытаюсь сказать... Однако декан меня опередил.
— Послушайте, э-э-э... у меня к вам деликатная просьба... так сказать, о небольшой личной услуге.
Проклятье, и вот почему я всегда угадываю?
— Опять латынь? Или для разнообразия санскрит? Герр декан, у меня отпуск с завтрашнего дня.
— Нет, на этот раз дело несколько иного свойства. Впрочем, у моей племянницы как раз дочурке нужно помочь с древнегреческим... Но не буду Вас этим беспокоить. М-м-м. В общем я хотел вас попросить, как я уже сказал, о небольшой услуге.
На лице стоявшего позади Карла было хитро-довольное выражение. Он определенно что-то замышлял.
Именно в этот момент я испытал то странное чувство надвигающейся опасности, какое люди, не слишком отягощенные аристократическим воспитанием, отчего-то связывают с частью тела, обычно используемой для комфортного сидения. Нет, исключительно в переносном смысле. Вы можете как угодно пренебрежительно относится к подобным суевериям, но я хорошо помню, как под Бухарестом именно это чувство выгнало меня из блиндажа ровно за десять минут до прямого попадания туда 13-дюймого русского "чемодана". С тех пор я склонен относится к предчувствиям крайне серьезно... Но вернусь к повествованию.
Логика подсказывала мне, что ничего страшного случиться не должно, и вместо того, чтобы бежать этих ученых мужей как огня, я лишь спокойно осведомился:
— Что вы имеете в виду?
— Вы, кажется, не читаете никаких лекций в ближайшие пару месяцев.
— Именно, герр декан, и я положительно не склонен менять эту ситуацию.
— Отлично, значит ничто не помешает вам совершить небольшое путешествие...
— М-м-м... — прямо скажу, я был крепко озадачен таким поворотом разговора.
— Естественно все расходы будут оплачены университетом.
— М-м-м... — мой второй ответ оказался столь же содержателен, как и предыдущий.
— Вкратце дело таково, — продолжал декан, явно воодушевленный моим мычанием, — один из наших коллег сообщил нам, что некие египетские грабители гробниц распродают коллекционерам крайне интересные манускрипты первого века от Рождества Христова. Конечно, официально университет не может иметь никаких дел с подобной публикой...
— И вы решили послать меня? — я постарался придать своему лицу максимально невинное выражение.
— Посудите сами, вы молоды, достаточно крепкого сложения, отлично знаете древние языки и кхм... довольно многоопытны... если Вы понимаете о чем я?
Еще бы я не понимал. Тем не менее, в ответ я лишь промолчал. Не люблю ворошить прошлое.
— Не можем же мы послать профессора Клюге?
Это да, Клюге один из лучших специалистов по древним языкам, но я бы его без надзора и на курорт бы не отпустил. Ходячее воплощении понятия "рассеянный профессор".
— В конце концов, у нас не так уж много специалистов способных отличить подлинные папирусы от поддельных, и, думаю, не стоит говорить, что потеряет наука вместе с этими манускриптами?
Я вздохнул, что было расценено как согласие.
— Вот и ладно, профессор Карл введет вас в курс дела, — с этими словами декан буквально выбежал из кабинета и скрылся в полумраке университетских коридоров.
— Ну что ж, садись, — довольно потирая руки, сказал Карл, — не буду скрывать, именно я добился того, чтобы тебя привлекли к этой авантюре.
— Зачем?
— Посмотри сюда, — Карл протянул мне фотографию, ты знаешь что это?
На карточке была запечатлена обсидиановая статуэтка, изображавшая странного зверя — не то медведя, не то гиену, с длинным телом, короткими лапами и несоразмерно огромной головой на мощной как у бизона шее. Лапами зверь попирал человеческую фигурку с некими щупальцеподобными отростками на лице и голове.
— Естественно знаю, она стоит у меня над кроватью на полке... Но как...
— Ты не понял, это вторая!
Карл посмотрел на меня и рассмеялся.
— Ты сейчас похож на сеттера почуявшего утку...
— Где она, откуда, кто ее выкопал? На ней есть надписи? — я пропустил его замечание мимо ушей...
— Не гони лошадей. Это фото — все, что у нас есть. А за подробностями я тебя и посылаю в Африку. Статуэтку предложили на продажу на черном рынке древностей Каира. Вместе с теми манускриптами. Кстати, очень интересные тексты. Если они подлинные, то они вполне стоят того чтобы за ними съездить. Ну что? Ты в деле?
Эх, знал бы Карл, во что ты нас втягиваешь... Но ни он, ни я этого не знали, и я без разговоров согласился.
Я позволю себе опустить события последовавших дней, ибо ничего примечательного они собой не представляли. Обычные сборы и хлопоты, вокзалы, паровозы, таможенники и пограничники...
Так или иначе, но где-то неделю спустя я стоял у причальной мачты столичного аэропорта, лениво разглядывая как швартуется прибывающий из Кенигсберга "Виллем Оранский", которому предстояло в ближайшие дни пронести мою скромную персону по маршруту Франкфурт — Париж — Рим — Александрия. Старый Карл каким-то неведомым мне способом смог уговорить попечительский совет раскошелиться на цеппелин, вместо банального парохода. Впрочем, резон в этом действительно был. Все эти революции и прочая политика сделали восточное Средиземноморье достаточно малогостеприимным и плыть в Египет теперь приходилось кружным путем через Францию и Алжир. Учитывая неизбежные задержки с паспортами и прочей бюрократией на нескольких границах, успеть в Каир в этом случае можно было бы лишь к шапочному разбору.
Все ж таки "аэронавтика — великий шаг человечества", как говорил, наш лейтенант, и добавлял — "главное не попасть ему под ноги"... Слова оказались пророческими — буквально за полгода до перемирия его накрыло авиабомбой. Но что-то я слишком часто стал вспоминать о войне, хотя обещал рассказать совсем о другом.
Цеппелин закончил швартовку точно по расписанию, и я направился прямиком в отведенную мне каюту. Соседом оказался блондин в офицерском мундире польской армии.
— Полковник Эрык Левинский, — представился он с довольно заметным остзейским акцентом.
— Летите в Париж? — надо было проявлять хотя бы формальную вежливость.
— Да, — с некоторой горечью в голосе отозвался офицер...
— Эмиграция? — сочувственно заметил я.
— Она самая... новое правительство республики сочло необходимым "освежить силы Войска Народова"...
— Честно говоря, не очень слежу за событиями на востоке, но всегда полагал, что армия вне политики? — параллельно с разговором я пытался закрепить чемодан на верхней полке.
— Если бы... увы, руководство посчитало, что армия должна соответствовать лозунгам победившей партии, и уволило в отставку всех "неблагонадежных". Вы просто не представляете, сколько грамотных офицеров стали жертвами этой "чистки". Взять хотя бы командира моего полка — Антона Ивановича...
— Полагаю, вам с благонадежностью как раз не повезло? — чемодан упорно не желал занимать предписанное ему место.
— Хуже того. Я неблагонадежен дважды — не поляк, и потомственный аристократ, — полковник снова вздохнул, — пришлось вербоваться в Иностранный легион.
— А вас не пугает новый политический курс французского правительства? Их, скажем так, нелюбовь, к северным соседям, давно уже секрет Полишинеля.
— Но я ведь не тевтонец.
— Все же германец? В смысле принадлежности к германским народам? — увидев на его лице некоторое замешательство, я спешно поправился, — по профессии я лингвист, поэтому иногда злоупотребляю научной терминологией, не удивляйтесь. С научной точки зрения остзейцы, тевтонцы и остмаркцы — единый народ, разделенный четыреста лет назад исключительно религиозными причинами...
— Да, конечно, но французы прагматичны и ценят хороших солдат. Впрочем, если не выйдет, можно будет попытать счастья на русской службе. Антон Иванович, о котором я Вам уже говорил, как-то предлагал мне пост в гарнизоне крепости Севастополь. Это в Крыму.
— Ну что ж, хоть не на северной Балтике, не люблю сырость — заметил я, — желаю удачи в Ваших начинаниях.
Полковник остался в каюте, читать последний номер какого-то военного обозрения, а я направился в кают-компанию. Стоило познакомиться с теми, с кем волею обстоятельств я оказался связанным на предстоящие несколько дней полета.
"Виллем Оранский" был цеппелином новейшей по тем временам конструкции, с жестким каркасом, газотопливными двигателями и по праву считался гордостью пассажирского воздушного флота Тевтонии. Его более чем трехсотметровый корпус представлялся живым олицетворением научной и промышленной мощи ведущей европейской державы. Пожалуй, только британская серия цеппелинов "Куин Джейн II" могла поспорить с ним по размерам и производимому впечатлению.
Отделка кают-компании вполне соответствовала традиционному тевтонскому дизайну. То есть напоминала что-то среднее между жестяной коробкой для гвоздей и армейским ранцем... Нет, я абсолютно ничего не могу сказать в упрек тевтонской добросовестности и надежности, но эстетика никогда не была их сильной стороной. Как минимум со времен Реформации точно. Все эти геометрически ровные и конструктивно безупречные ряды заклепок в дюралевых стенах, рифленые каучуковые плитки на полу и пухлые бежевые кресла никак не вызывали ассоциаций с чем-то художественно ценным, что бы по этому поводу не говорили сторонники конструктивизма и прочих новомодных течений. Я консерватор и ценю старые добрые изящество и стиль.
К счастью, собравшаяся в кают-компании публика в достаточной степени украшала собой это невзрачное помещение. Когда я туда вошел, в центре всеобщего внимания был средних лет человек, судя по акценту богемец или венец, горячо споривший с более молодым собеседником.
— Вы просто не представляете себе всех возможностей синематографа. Это полноценное искусство сопоставимое с такими его классическими формами как театр или живопись. А с появлением звука он получает буквально неограниченные возможности.
— Нет, нет, Рудольф, — темпераментно возражал ему собеседник, сначала показавшийся мне южанином, но приглядевшись, я понял, что это лишь загар, — синема никогда не станет чем-то серьезным. Это легкий, развлекательный жанр...
— Хеммет, я понимаю твою ревность как репортера, но признай, что синематограф уже вышел из пеленок...
Надо заметить, что те времена были действительно революционными в жанре синематографической съемки. Совсем недавно в ней появился звук, и уже снимали первые фильмы в цвете. Впрочем, я тогда не был поклонником этого вида искусства, да, пожалуй, глядя с сегодняшней точки зрения, его вполне можно так назвать. В общем, я не стал прислушиваться к их спору, а обратил непосредственное внимание на двух, надо сказать весьма симпатичных, спутниц поборника синематографа. Не сочтите, что я рисуюсь или приукрашиваю события, но я тогда был моложе, а перебитую бровь многие находили весьма пикантным дополнением к моей внешности. Особенно когда я пускал в ход старую байку о том, что якобы получил эту отметину от казачьей шашки. Не верьте, все было намного банальнее... К тому же я знаю, что такое удар холодным оружием по незащищенной голове, если это оружие в руках человека пользующегося им с детства. После этого так просто не выживают.
Ну вот, я опять ухожу от темы. Итак, я приступил к планомерным действиям по привлечению к себе внимания спутниц синематографиста, и довольно скоро достиг первых результатов. Блондинку звали Мария Магдалена, брюнетку — Берта Хелена. Они вместе с Рудольфом летели в Венецию на художественную выставку, где должны были представлять его новый фильм, в котором обе играли заметные роли. Мы довольно мило беседовали, но тут спор о синематографе закончился, и режиссер увел актрис обсуждать какие-то их профессиональные вопросы, и мне ничего не оставалось, кроме как познакомиться с его собеседником.
— Хеммет Синклер, — представился тот, широко улыбаясь, — репортер, охотник, искатель приключений. Вообще-то мое имя Хамнет, его мне дали увлекающиеся английской историей родители, но я почти не встречал людей способных это выговорить.
— Вы англичанин?
— Почти, новоангличанин, из Бостона. Но последнее время больше живу в Испании и работаю на Лондонскую прессу. Так что при желании можете считать меня испанцем или британцем.
— Летите во Францию, Италию или Египет?
— В Александрию. Редакционное задание. А Вы?
— Я тоже. Но уже по делам науки.
— Вы ученый?
— Скорее учитель, — я не очень рвался посвящать случайных попутчиков в детали своей миссии, — преподаю древние и восточные языки.
Наш разговор прервал хрипловатый голос капитана, искаженный репродуктором.
— Спешу уведомить уважаемых пассажиров, что "Виллем Оранский" вошел в воздушное пространство Франции.
— Вот за что ценю цеппелины, — заметил Хеммет, выглядывая в иллюминатор, — никакой многочасовой мороки на каждой пересекаемой границе. При моей профессии это экономит просто кучу времени...
Мне послышалась в его словах какая-то недосказанность, но я не придал ей тогда никакого значения. Вместо этого я разглядывал медленно проплывавшие под серебристым брюхом цеппелина лесистые вершины Арденн и пребывал в совершенно расслабленном и философском расположении духа.
