И оживут слова

ЧАСТЬ I

Глава 1

Скажи мне, Автор, кто я в этой саге?

Я на героя точно не похож.

Ты видишь только строчки на бумаге,

А я... ты знаешь, ненавижу ложь.

Я не хочу терпеть несправедливость,

Я злюсь, когда мой враг на шаг вперед,

Я не люблю твою дурную милость,

Ведь за нее опять предъявят счет.

Ты чью-то смерть, не думая, опишешь —

Опишешь и забудешь до поры,

А мне ведь после с этим жить, ты слышишь?

И выжить, и не выйти из игры...

Ответь же мне! А впрочем, нет... помедли.

Рассвет написанный немыслимо хорош.

Мне это утро вдруг почудилось последним...

Не отвечай — боюсь, опять соврешь.

Мою усталость перепишешь в смелость,

И я, конечно же, не поверну назад...

Но знаешь, Автор, мне бы так хотелось

Хотя бы раз взглянуть тебе в глаза.

Когда бессильно ветер треплет стяги,

Когда дрожит у уха тетива,

Ты видишь только строчки на бумаге...

Смотри теперь, как оживут слова.

"Солнце поднималось над Стремной, как и сотни лет назад, все так же играя на быстрых волнах. Оно золотило верхушки деревьев и пики сторожевых башен. То тут, то там слышались привычные звуки: крик петуха, звон колодезной цепи, скрип петель и половиц, негромкие голоса. Город просыпался, готовясь к новому дню. Новому дню новой жизни".

* * *

Я брела по пляжу в сторону моря, стараясь не наступить на разморенные солнцем тела и не зацепить никого надувным матрацем. Купаться не хотелось, но слушать спор Ольги и Ленки хотелось еще меньше. Девчонки спорили о ценности мужчин в нашей жизни. Ленка села на любимого конька и, не понижая голоса, убеждала в том, что мужики нынче перевелись, что ни на кого из них нельзя положиться и что без них современной женщине лучше, а альтернативное мнение — это пережиток прошлого. Ольгин голос звучал негромко и примирительно.

Подобные споры начались в нашей компании не так давно и стали результатом целого ряда событий. И если я после полутора лет отношений рассталась со своим мужчиной полюбовно и даже не слишком переживала, потому что они ‒ эти отношения — давно себя изжили, то девчонкам повезло меньше. Ольгин роман вяло тянулся уже больше трех лет, периодически прерываясь, потому что ее избранник все никак не мог решить, нужно ли ему такое счастье. У Ленки все было еще хуже. Незапланированная, но от этого не менее желанная, беременность всерьез испугала ее благоверного. Он взял тайм-аут, чтобы подумать, а за время этого тайм-аута Ленке поставили диагноз "замершая беременность". Несостоявшийся отец быстренько вернулся со словами поддержки и утешения, но оказалось, что очень трудно простить предательство и отвязаться от мысли, озвученной еще Омаром Хаймом, про того, кто предал раз.

С момента случившегося прошло почти два месяца, но Ленка все никак не могла прийти в себя, отчего частенько страдали окружающие. Идея свозить ее в отпуск показалась нам удачной, хотя и была сопряжена с ощутимой нервотрепкой.

Черное море встретило нас штилем, миллионом отдыхающих и обещанием перемен. Сперва я думала, что перемены будут заключаться в том, что мы наконец развеемся и решим начать все с чистого листа. Но чем дольше мы были здесь, тем явственнее я ощущала тревогу, причин которой понять не могла. Я пыталась списать это на усталость, накопившуюся к отпуску, на волнение из-за Ленки, из-за напряженных отношений с моими родителями, но самовнушение не помогало.

‒ Надь, ну ты-то что молчишь? ‒ нетерпеливо окликнула меня распаленная спором Ленка.

Я вынырнула из тревожных мыслей и оглянулась на подруг. Ленка уже какое-то время спорила сама с собой, потому что Ольга скорбно молчала.

‒ Брэйк, ‒ подала голос я и, приложив ладонь ко лбу козырьком, повернулась к морю: ‒ Ну что, до буйков?

Ольга остановилась рядом со мной и, прищурившись, поглядела вдаль:

‒ Обещали шторм, ‒ задумчиво произнесла она.

‒ Господи, Оля, ты все еще веришь обещаниям?! ‒ простонала Ленка и, сбросив сарафан на разложенное полотенце, решительно направилась к воде.

‒ Я почти готова самоубиться, ‒ вздохнула Ольга, стягивая тунику.

Я сочувственно ей улыбнулась и вновь посмотрела на море. Ветра почти не было, поэтому, скорее всего, синоптики ошиблись.

Купаться по-прежнему не хотелось, но я поудобнее обхватила мартац и шагнула в воду, еще не зная, к чему приведет этот шаг.

С моей везучестью, в первый же день отпуска я обгорела на солнце, поэтому сейчас на мне было длинное легкое платье, купленное на местном рынке. Выглядело это, наверное, нелепо, зато я могла спокойно растянуться на матраце и не забивать себе голову необходимостью мазаться кремом и переворачиваться с боку на бок.

Отплыв подальше от плескавшейся у берега детворы, я устроилась поудобней и закрыла глаза, стараясь выбросить все из головы.

Пожалуй, мне было хорошо. Если бы еще тугой комок недоброго предчувствия, обосновавшийся где-то в районе желудка, куда-нибудь исчез...

Чтобы немного отвлечься, я начала думать о своем романе. Об этом моем недавнем увлечении не знала ни одна живая души: ни подруги, ни родители. Я ревностно оберегала это, в сущности, ничего не значащее хобби. Наверное, потому что оно казалось мне слишком личным. А еще было в нем что-то завораживающее.

Я не была писателем. Вот уже несколько лет я работала переводчиком и основную часть моей работы составляли устные переводы на деловых встречах, которые никоим образом не способствовали полету художественной мысли. У меня, если верить моим университетским преподавателям, был неплохой слог, но, как мне казалось, напрочь отсутствовала фантазия. Как выяснилось, до поры.

Несколько месяцев назад в моей голове вдруг стали появляться сюжеты, и происходило это так естественно, будто я вспоминала истории о хорошо знакомых людях. Мне бы тогда насторожиться, но я с радостью окунулась в новое увлечение. Мне было уютно в выдуманном мире с выдуманными героями, красивыми, благородными, честными, такими настоящими, что мое окружение казалось мне порой лишь жалкой их тенью. Наверное, опытный психолог придумал бы этому какое-то разумное объяснение, вроде эскапизма или чего-нибудь в таком духе, и, как показало время, непременно ошибся бы.

Я была далека от психологии. Во мне жил неисправимый романтик, которому хотелось приключений, и написание истории отчасти удовлетворяло эту потребность, позволяя окунуться в придуманный мною мир. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что это был не совсем мир, а лишь маленькая его часть — город-застава.

И в тот момент мне даже не пришло в голову, что это мир придумал меня и записал в свою книгу чернилами, очень похожими на кровь.

* * *

" — Деда, а почему наш город называется Свирь? — мальчик лет шести отбросил в сторону пучок травы, которым до этого натирал деревянную плошку, утер рукавом вспотевший лоб и посмотрел на белолапого щенка, грызущего кость неподалеку. Его дед, чинивший упряжь, некоторое время молчал, пытаясь поймать ускользающий ремешок подпруги и соединить его с новым. Поймал, закрепил, улыбнулся: все-таки есть еще сноровка, хоть глаза уж не те.

— Потому что чужая она для них была, война-то. Не за свою землю гибли, а за нашего князя. И ушли те, кто уцелел, а город остался. Добротный они город построили. Сильные мастера были".

* * *

Поначалу меня не удивляло то, что сюжет возникал словно из ниоткуда. Имена, образы, очертания древнего города — все проступало в сознании, как на проявленной пленке. Позже я пыталась понять, почему именно эти имена или названия, откуда взялись эти люди и почему они ведут себя так, и не могла найти ответа. Словно кто-то нашептывал, а мне оставалось только записывать эти странные знакомо-незнакомые сцены. Через какое-то время мне стало казаться, что я знаю Свирь чуть ли не так же хорошо, как свой родной двор. Знакомыми были чисто подметенные улочки, запах леса, шум реки за высокой крепостной стеной. Вдруг выдуманная история стала почти реальностью. Во всяком случае, настоящим миром, который где-то существует. Иногда мне казалось, что я заблудилась между этими мирами, а порой чувствовалось, что мое место там — в городе-воине, обрывающемся в холодную воду и окруженном высокой бревенчатой стеной. Казалось, что я чувствую запах древесины и смолы, слышу шелест леса, и лай собак — грозы местных волков — высоких в холке, на крепких лапах, чьи предки были завезены с неведомого севера. И все сложнее было возвращаться в реальность.

Город словно манил, запутывая в своих улочках и дурманя запахами трав. Но в городе ли было дело? Сейчас я могу точно сказать — нет.

* * *

"Воевода Радимир ступил на родную землю. Целых два года не было его у этого берега. Две зимы пережила его милушка, его любимая Златка, здесь без него, две весны встретила. Вернешь их теперь разве? Каждую слезинку, каждую бессонную ночь не перечеркнешь, не забудешь. А уж сколько седых волос добавилось матери, да что творилось с бедной Всемилушкой, кровинушкой родной, даже думать было боязно.

Последним на берег сошел чужеземец. Те, кто не успел разойтись, невольно задерживались взглядом на его непривычной внешности. Уроженцы здешних краев были высоки, статны и темноволосы, чужак же был невысок и тонок, как ивовый прутик, с волосами цвета сухой земли. Радимир обернулся и поманил чужеземца за собой. Значит, вот оно как. Сам воевода его зовет. Не рабом он приехал, выходит, — гостем".  

Глава 2

Жизнь течёт, дни сменяются днями,

Приучая к глухому покою,

Но порою тревожными снами

Ты бежишь тёмной, страшной тропою,

Дрожь по телу, и сердце на части,

Каркнет ворон в сплетении веток ‒

Ты вдруг видишь себя настоящим...

Только всё исчезает с рассветом.

Ветер поднялся внезапно. Я резко дернулась, замочив ногу, и обернулась в сторону берега, испугавшись, что мой матрац унесет в море. В памяти всплыли слова Ольги о прогнозе погоды. Сердце застыло, а потом понеслось вскачь. Берега не было. Наверное, я задремала, убаюканная мерным плеском волн.

Я попыталась устроиться поудобнее, чтобы не свалиться в мигом ставшую холодной воду.

‒ Так. На дворе двадцать первый век. Меня непременно найдут, ‒ вслух произнесла я, но мой голос прозвучал настолько жалобно, что я невольно всхлипнула.

Господи, кому я вру? Кто будет меня искать? Мы же здесь дикарями! Мы не зарегистрированы ни в одном отеле! Оставалась надежда на девчонок, которые, когда им нужно, кого хочешь достанут.

Стараясь подавить панику, я изо всех сил напрягала слух, чтобы не пропустить шум мотора, гул вертолета, хоть что-нибудь, но слышала только плеск волн, который больше не звучал умиротворяюще.

Я проклинала себя за беспечность. Ведь знала же, что опасно отплывать от берега на матраце. Теперь же никаких сил не хватит доплыть обратно, борясь с поднявшимися волнами. К тому же я понятия не имела, в какой стороне берег. Насколько хватало глаз, я видела лишь море, ощетинившееся серыми волнами. Приключений мне хотелось? Получите!

Почему нам всегда кажется, что беда — это то, что происходит с другими?

Тщетно вглядываясь в бескрайнее море, я отплевывалась от бьющих в лицо волн и изо всех сил сжимала края матрца. В голову почему-то лезло, что мой последний перевод про ледники так и остался неотредактированным. Вроде бы было не срочно, а теперь... И мой роман запоролен на ноутбуке. Последнее особенно огорчало. Вдруг бы мне за него премию какую-нибудь дали... посмертно? Из моего горла вырвался нервный смешок, тут же превратившийся во всхлип.