Русский Стиль -- Теперь Мы Банда

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

РУССКИЙ СТИЛЬ — ТЕПЕРЬ МЫ БАНДА

фантастическая быль

На автобусной остановке зябли двое. Единственный на всю округу исправный фонарь призрачным люминесцентным светом еле выхватывал узкий пятачок асфальта среди буйства некошеной травы, а его столб так уж просто исчезал в непроглядной тьме.

Упитанный здоровяк с багровым лицом стоял у самой кромки заасфальтированного пятачка, навалясь животом на короткий турникет. От скуки он лениво гонял игрушку на мобильном телефоне. С каждым писком компьютерного сигнала его лицо озарялось каким-то потусторонним светом и превращалось в бледную маску призрака, промелькнувшего в двадцать пятом кадре. Под козырьком на лавочке во тьме затаилась девушка, тень прятала её лицо.

Здоровяк слегка подвыпил и очень хотел спать. Компьютерная игрушка на мобильнике как-то ещё отгоняла сон, но зевота просто одолевала. Зевал он громко и смачно — на всю пустую округу. Девушка во тьме вздрагивала и беззвучно шевелила губами от отвращения.

Микроскопические дождинки бисером оседали на ресницы здоровяка. Время от времени он тряс головой, избавляясь от капелек, но под навес не уходил, только время от времени протирал рукавом экранчик своей мобилы.

В начале второго ночи за лесом прогудел последний дизель-поезд. Чуть позже по лесной тропинке от станции на остановку вышел третий — невысокий, щуплый мужичок в кирзовых сапогах и телогрейке нараспашку. В руках он держал самопошитую торбу с подмокшими газетными свёртками. Селюк, наверняка, на газеты заставляют подписываться только деревенских.

— Всем на район? — спросил он задорным цыплячьим тенорком.

Здоровяк медленно поднял тяжёлые веки и сонно вперился в улыбчивого мужичка. Девушка в тени даже не пошевелилась. Мужичку никто не ответил. Здоровяку и девушке было не до досужих разговоров — ушёл последний автобус. Оставалась шаткая надежда на шальную маршрутку или любую попутку.

Улыбчивый мужичок остановился под фонарём. Лицо его искрилось от серебристых капелек дождя, словно сияло. Он нерешительно топтался на дороге, пока его оттуда не согнала светом фар дальнобойная фура. Тяжёлая машина притормозила и медленно проползла мимо остановки за фонарь и припарковалась почему-то с левой стороны дороги, если брать по ходу фуры.

— Нарушает, — шмыгнул простуженным носиком улыбчивый, запахивая телогрейку. — Не положено слева по ходу на обочину выезжать. Хотя, и то как сказать, справа ему приткнуться некуда, дорога лесом зажата. Может, развернуться захотел.

Он сложил над глазами руку лодочкой, вглядываясь в очертания фуры. Ночной фонарь слепил едким светом, из-за которого всё вне светового пятна пропадало в непроглядной тьме.

— Надо бы спытать, може, до дому подкинет, — предположил улыбчивый. — Хотя сдерёт, жлобина, три шкуры, знаю я таких.

Он тоненько вздохнул или охнул, не разберёшь:

— И-эх, денежки не блохи, сами по себе не заводятся.

Здоровяк поворотил багровой шеей и тяжело в упор уставился на него:

— У такого даже блохи не заведутся.

— С чего это вдруг? Меня всякая живность любит, у меня любая скотинка в хозяйстве весело ведётся.

Девушка на лавочке приподняла голову и лицо её чуть вышло из тени. В призрачном свете блеснула липкая косметика. Здоровяк раскрыл плоский чемоданчик, достал пачку сигарет. Закурил.

В темноте неподалёку от фонаря хлопнула дверца фуры.

— Пойти переговорить, что ли? — подбодрил себя улыбчивый.

— На такого соляру только даром тратить, — буркнул здоровяк плотно сжатыми сочными губами. — Пошлёт он тебя. Скажет, у нищих слуг нет, пешком потопаешь.

Улыбчивый замахал руками, как петух на заборе крыльями.

— Да мы ещё ого-го, не знаешь ты наших! Ты на нас так просто не гляди, мы тоже ушлые. И наши люди в городу торгуют, а не только чёрные мигранты. Базар никому не заказан, выноси туда что хошь. Когда надо, можем коммерцию сделать и заплатить даже за такси, понял?

— Тоже мне, коммерсанты, едри вашу, — нехотя ответил здоровяк. — Понаедут в город бабы с клунками, набьются в троллейбус да гвалтом давятся: "Дык пачакайте жа, то же Маню забыли!", будто у себя в деревне на тракторный прицеп грузятся. А та Маня в три обхвата несётся за троллейбусом с сумками: "А божачка ж ты мой!".

— На базар товар везёт, понятно. Не всем же чужеземную клубнику собирать, на пана горбатиться. Кто-то и со своего клочка кормится. Городские при грошиках, всё возьмут за милую душу — картошечку, свежачок убойный, сметанку. А то на кой нам до городу за семь вёрст киселя хлебать, каб не базар.

— Возьмут, чего же не взять, если задёшево продаёшь. Дурак и копейке рад.

— Дык деревенскую продукцию в супермаркеты городские не прымуть. Там всё с Египту, Хранции да Испании.

Девушка в тени хихикнула и снова украдкой выказала на неверный свет свою лисью мордочку. Возле фуры забухали тяжёлые шаги. Водителя из-за слепившего света фонаря не было видно — только чёрная тень проплыла в полумраке. Он прошёлся к столбу, как видно, по нужде.

— Фу! — фыркнула девушка.

— А ты отвернись, — посоветовал улыбчивый мужичок.

— Рвань голоштанная, — по инерции бухтел в сторону чем-то задетый за живое здоровяк, — и туда же в коммерсанты намылился. Вам добрым людям только под ногами путаться. Хэ, коммерсанты-конкуренты! Может, ещё свой товар на телеге в город возишь, голь перекатная?

— Зачем на телеге? В деревне всякий при машине.

— Городской автохлам со свалки за копейки скупаете.

— Хлам не хлам, а подремнотуем, подкрасим, вот те и колёса.

— А что ж те пешадралом?

— Зять машину попросил к матке съездить.

— Голодрань на развалюхе со свалки.

— Ты голодранных ещё не видел, — беззлобно проглотил обиду улыбчивый. — А у меня только уточек с полсотни да гусей десятка с два, курей я даже не считал. Кобыла каждый год с жеребёночком, да еще три коровы с телями.

Упитанный здоровяк сердито отвернулся и буркнул в темноту:

— И никто не раскатал тебя на бабки до сих пор?

— Бог миловал пока что, а налог плачу.

— Ну, тогда я тобой заинтересуюсь, — задумчиво сказал здоровяк как бы самому себе. — И много таких коммерсантов у вас в деревне?

— Только тот, кто не бывает с утра выпивши.

— Понятно — раз-два и обчёлся.

У фонарного столба в темноте водитель фуры негромко лязгал металлом по металлу. Под столбом что-то заискрило. Фонарь мигнул пару раз и погас.

— Кина не будет, — буркнул здоровяк.

— Эй, ты там, что балуешь со светом? — крикнул улыбчивый.

— Тебе какое дело? — ответил за водилу здоровяк. — Гляди, нарвёшься. Ну, постучал человек ключом, чтоб ржавая гайка легче открутилась, и что тебе?

— Дык темень же непроглядная!

— В твоей деревне много фонарей, скажешь?

— Ни одного не осталось.

— Вот и живи как все.

Здоровяк зевнул и ушёл от дождя под навес, бухтя себе под нос:

— Свету тёмному захотелось, понимаешь. Стой да помалкивай себе, а то курочки ему да уточки. Я пацаном ещё без прав был, а на батькиной машине уже за город мотался. Заедешь, бывалча, в тихомань вашу — собака не гавкнет. На лужу пожарную выйду, леску рыболовную поверху воды пущу, а на крючке — червяк. Утка-дура попадётся и не крякнет. Башку ей набок и — в багажник. А по пути мешочек картошки накопаешь, бесхозную овечку где-нибудь приватизируешь. Кто возбухнет — эту штуку под нос суну, едри вашу распроэддак.

В темноте чёрной кувалдой нарисовался мощный кулак.

— На чужое богачество грех хариться.

— Разбогатеешь ты на своём хозяйстве из куля в рогожу, фермер хренов. Вот у меня ларьки по деревням, офис в городе. Вот это коммерция, понимаю!

Хозяин пятидесяти уточек проглотил и эту обиду, но попытался съязвить:

— Чего же ты ночью на остановке под фонарём загораешь, если гроши некуда девать?

— Я тех грошей и не вижу. Тому откати, этому отвали, чтобы в покое оставили. Да дочке уже шестнадцать лет, на пару с матерью обирают меня дочиста, едри ихху распроэддак. А тут ещё и машину покоцал.

— У меня их пять, девок-то, и племянница-сиротка, — сообщил улыбчивый с особенной гордостью.

— Ну и радуйся... — буркнул ему в ответ здоровяк. — Самое твоё дело мужичье — землю пахать да детей стругать.

Водитель фуры крикнул кому-то по телефону в темноте:

— Все понял, шеф!

Громко хлопнул дверцей кабины, включил тормозные огни и задние габариты. На обочине слева от дороги обозначился красными точками чёткий прямоугольник.

— Опять нарушает, — встревожился улыбчивый. — Трогаться ему бы надо. Не дай бог, маршрутка какая на его огни спутается, завернёт крутяком налево и на остановку нашу налетит.

— Ну и что с того?

— Нас как бритвой срежет.

— Водила ты, что ли? — догадался здоровяк.

— Ага, тракторист.

Здоровяк ё, слегка подтолкнул его плечом и дёрнул двумя пальцами за нос, будто высморкал сопливого, потом брезгливо отряхнул руку.

— Не гони волну в своей навозной жиже, червяк. Сопи в две дырки да полкивай.

Долго-долго стояли молча, потому что успели надоесть друг другу, а девушка в тени как будто бы и прикорнула

По верхушкам берёз полоснул дальний свет. К остановке под уклон лёгким ходом неслась машина, по шуму — легковая. Улыбчивый едва успел отскочить с дороги за турникет у остановки — жёлтая молния фар вспорола темноту. Улыбчивый знал, о чем беспокоиться — водитель легковой, заметив слева по курсу габаритные огни фуры, резко рванул руль влево, и... по ломкому кустарнику как косилка прошла. Сноп света от фар легковушки сначала выхватил трепетные верхушки осинок, потом нырнул вниз, и снова наступила тьма. А в овраг будто кучу консервных банок скинули — стук и скрежет.

Под этот шум как-то незаметно для всех завелась фура и тихо пропала за поворотом. И снова тишина, только тихий шорох дождинок по листве, будто бы кто сыпал пригоршни водяной крупы над лесом.

* * *

Трое на остановке настороженно молчали, только было слышно учащённое дыхание, особенно тяжёлое сопение здоровяка.

— Пойти глянуть, что ль? — первым нарушил молчание улыбчивый и сглотнул слюну пересохшим горлом.

Он запахнул телогрейку и боязливо вступил в темноту. Когда вернулся, его колотило так, что зуб на зуб не попадал.

— Там... внизу... на дне — такие деньжищи!!!

В темноте никто не мог встретиться друг с другом взглядом, это придавало смелости. Первым вышел к проделанной легковушкой просеке в кустах здоровяк, за ним неуверенно засеменила девушка.

— Ну... где?

— Тама, — махнул улыбчивый торбой во тьму на дне оврага.

Все трое почти скатились вдоль склона по коридору, расчищенному в густых кустах легковушкой. На самом дне из темноты ломаной линией хромированной отделки еле проступали контуры иномарки.

Троица остановилась в трёх шагах от машины. Девушка в растерянности или со страха нащупала во тьме руку улыбчивого мужичонки. Наконец здоровяк засопел от решимости, смело шагнул к машине и сорвал закрученную восьмёркой дверцу. Она едва болталась на покорёженных петлях.

Подсветил измятый салон мобилой. На передней панели перед мёртвым водителем торчала фигурка нью-йоркской статуи Свободы из позеленевшей латуни. На факеле в воздетой к небу правой руке статуэтки помаргивал светодиод в такт электронной мелодии "Америка, Америка...", которую улыбчивый мужичок всегда принимал за гимн США, когда слышал эту песенку по телевизору.

Пол в салоне и пассажирское сиденье усыпали доллары и российские рубли, выпавшие из раскрытого бардачка. На них медленно наплывала черная лужа — кровь из груди водителя, раздавленной рулевой колонкой. В луже лежал пистолет. К аромату свежести от росной зелени в овраге и солоноватому запаху крови примешивался заметный бензиновый душок.

Здоровяк с хрустом в суставах протиснулся в искорёженный салон. Выгреб рубли и доллары себе в чемоданчик. Брал только чистые бумажки. Потом одним рывком выломал статуэтку Свободы и тоже швырнул её себе в карман. Музыка смолкла.

Раздался стон, похожий на скулёж. Все оцепенели, уставивѓшись на неподвижного водителя. Стон перешёл в жалобное тявканье, из машины медленно выполз трёхмесячный щенок овчарки.

— Фу-ты, пошёл вон!

Здоровяк за шкирку откинул его далеко в кусты. Контуженный щенок даже не пискнул. Потом здоровяк поднял из лужи крови пистолет, обмыл его в ручье и сунул в карман.

Улыбчивый от волнения так шевелил пальцами ног, что под кирзачами злобно чавкала раскисшая глина. Здоровяк захлопнул чемоданчик, вытер руки о траву и, словно никого рядом не было, пыхтя и отдуваясь, стал карабкаться вверх по крутому склону.

Негромкий посвист остановил его. Здоровяк оглянулся.

Девушка щёлкнула зажигалкой, её лицо с прилипшими к щекам волосами, как видение, выплыло из темноты. Здоровяк вздрогнул и отчаянно замотал руками, подавая ей какой-то немой знак, как будто у него горло перехватило, а потом сипло прошипел:

— Не делай этого, дура! Бензин пролился.

Но та спокойно распаковала пачку и сунула в рот сигарету, не торопясь раскурила и, словно забавляясь, уронила горящую сигарету в раскрытый капот машины.

Синеватый огонёк весело поскакал по картеру, с каждым мигом увеличиваясь, пока не превратился в урчащее косматое чудовище. Здоровяк оцепенел, что-то невразумительно мыча. Все трое заворожено глядели на белое бензиновое пламя, пока сверху на откосе оврага не затрещали кусты.

Сверху громко заржала лошадь, из темноты в ответ ей тявкнул очнувшийся щенок, и — вся троица рванула напролом вниз по ручью, журчавшему по дну оврага.

2

Гибкие лозины наотмашь хлестали по лицу, с треском щёлкали по веткам деревьев, заглушая шум пожара за спиной. Впереди по воде ручьяиграли отблески удалявшегося пламени.

Здоровяк, прижав плоский чемоданчик к груди, как бульдозер, прокладывал дорогу. Топкое дно уже с первых шагов поглотило лёгкие девичьи туфельки. Чуть позже остался босиком здоровяк. Только крепкие кирзачи улыбчивого надёжно плюхали по жидкой грязи.

Ручей по течению становился все глубже и шире, а склоны оврага делались все ниже, заросли на кручах редели. Сквозь них проглядывало чёрное беззвёздное небо. Моросить перестало. Довольно скоро все трое уже брели почти по горло в чёрной ледяной воде. Здоровяк нёс над собой чемоданчик, улыбчивый водрузил на голову свою громоздкую торбу, а дамская сумочка просто плыла на ремешке за девушкой, как медуза.

То и дело беглецов пугала скакавшая по кустам на левом склоне оврага лошадь, а жалобное тявканье щенка осталось где-то далеко позади и перешло в надрывный скулёж.

Лёгкий ветерок разодрал полог облаков. В овраг, плавно переходивший в камышовую заводь, заглянула луна. Запахло рыбной свежестью и свежим навозом.

— А-а-а, — протянул мужичок, — это ж Аничков пруд.

Пологий берег пруда, куда впадал ручей, был изрыт глубокими ямками от коровьих копыт. Сюда несколько раз в день спускалось на водопой деревенское стадо. На тёмном зеркале воды не было ни ряби, но верхушки осинок на берегу всё же трепетали листвой, и лунная дорожка змеилась от неуловимого волнения на воде.