Воспоминания о пребывании в плену у ижевских повстанцев

ВОСПОМИНАНИЯ Т. КЛЯЧИНА.

В 1917 г. после октябрьской революции, я уже, как член партии РКП (б) поступил в Красную гвардию в г. Ижевске и был боевиком. Мне приходилось принимать участие во всех видах боевой работы революционного времени, и выполнять задачи нашей партии: борьба с правы ми, так же и с левым течением партии, а именно — максималистами, которые подрывали в корне соввласть и нашу партию. Я не буду говорить о правых Учредиловцах, против которых нам приходилось вести отчаянную борьбу, что же касается максималистов, то этот элемент допускал в свою партию разных бандитов и хулиганов, а также клич их руководителей был самый боевой. Когда нашей партии было предложено им сдать оружие, они не подчинились, тогда был вызван отряд матросов для разоружения их. В то время вся охрана была в руках максималистов поэтому мне пришлось делать наступление на пороховой погреб, где находился их караул. Вечером нам пришлось раскинуть цепь и разоружить таковых. После чего прибыл отряд матросов и разоружил максималистов, это обошлось без жертв. В дальнейшем нам пришлось быть начеку до восстания 1918 г. За 4 дня до восстания был дан тревожный гудок утром часа в 3, благодаря этого собралась большая часть населения, был устроен митинг под руководством т. Холмогорова, который обрисовал положение, нашествие чехо-словак и Дутова, объявил призыв добровольно в Красную Армию. Запись велась успешно и на второй день было отправлено командиров и добровольцев около 800 чел. в г. Сарапул. Остальные же коммунисты, в количестве около 100 чел. были оставлены в Ижевске, для охраны, где пришлось оставаться недолго. 5-го августа утром, мне пришлось идти в военный Отдел, у меня было нехорошее предчувствие, кругом было не то, что раньше. Я поторопился в военный отдел и когда пришёл туда увидел, что готовятся отряды для сильной охраны.

До восстания же дней за 5-ть мне пришлось отправлять арестованных нами, как буржуев, так и др. около 20 чел., под конвоем на Гольянский вокзал. Я был назначен по охране Военного Отдела. В час дня меня командировали в Совет для сопровождения пищи стоящему там отряду. Но в это время стрельба была уже с обоих сторон и мне пришлось пробираться под градом пуль. Когда я вошёл в Совет, там были наши товарищи: Иван Пастухов, Холмогоров и др. Тут же стоял пулемет, который работал по фронтовикам, но и от них тоже сыпались пули. Отсюда я опять возвратился в военный отдел, в то время, когда стрельба шла по всему Ижевску. Мне дали пост у Михайловского собора, фамилии их припомнить не могу. Куда нам дали два ящика патронов и мы отстреливались, но когда стемнело я остался уже один, пришлось стрелять очень часто, потому что были перебежки и наступления фронтовиков, потом наша разведка сообщили мне, что окружены и нужно двигаться в Военный Отдел, я продолжал быть на посту, но когда увидел, что никого из наших не осталось, пошёл в военный отдел, где увидел т. Фокина, Пастухова, Можева, Рогалева и др. Последние готовились к отступлению. Мне сказали, что здесь находятся арестованные Солдатов и Яковлев, главные руководители фронтовиков, на которых хотелось взглянуть. Но обоз уже начал двигаться к Северо-восточной части, с которым мне и пришлось следовать. Только что выехали из Военного Отделе, нас стали обстреливать ружейными выстрелами, но все таки из города выбрались благополучно и не было ни одной жертвы. Отъехав верст 6 или 7 от города мы свернули в лес и пробыли тут до утра. Как только начало светать нами была послана конная разведка из 2-х человек. Спустя некоторое время приезжает один разведчик без фуражки и говорит, что один из наших попал в плен, и завод, а также и пороховой погреб взяты фронтовиками. После чего нам пришлось двигаться на Русский Вожой по направлению к Июльскому для того, чтобы соединиться с Воткинскими коммунарами. Продвинувшись до лесе около Июльского мы послали конного разведчика Михаила Евстефеева, которому и поручили узнать в чьих руках находится ст. Июльское. Не прочло и часа, как таковой воротился и сообщил, что ст. Июльское занято фронтовиками. Тогда нам пришлось [62] подумать о том, чтобы как-нибудь выйти из этого положения. Нас было человек около 50, обоз был из 8-10 лошадей, на которых были: пулемёт, много винтовок, амуниция и продовольствие, которое нам пришлось закапывать и прятать, а также были и деньги, но не знаю сколько было, после этой работы нам давали денег. Я тоже получил 1.000 р. николаевскими по 10 рублей. Потом нам сказали: "Товарищи, можете идти кто куда желает". Я видел Хмуровича, Храмова Константина, которые пошли не знали куда. Но я держал направление на Воткинск. Я знал, что в деревне Якшур у меня есть знакомые, пошел туда (от Ижевска в 20 вер.), но тут попал на разведку и был арестован.

Я вернусь назад и скажу, что когда была послана разведка на ст. Июльское там был отряд воткинских коммунаров в числе которых был Ефстафьев, он предал нас. Первое время я был посажен в Совет в г. Ижевске и там просидел 2 недели. Я как будто верил в то, что скоро нас освободят. Из окна нам было видно, как устраивались митинги и фронтовики формировались в отряды против красной банды. На митингах выносились смертные приговоры большевикам. Не помню какого числа в город Ижевск прилетел аэроплан, нам не было известно чей, у фронтовиков получилась паника, многие стреляли в верх, а некоторые прятались и бросали винтовки. Что мы и наблюдали из окон Совета. Потом из сада начали собирать винтовки. К нам же посадили шпионов, которых мы скоро узнавали. Из нашей среды начали по одиночке куда-то уводить и меня в скором времени перевели в арестное помещение, где я сидел один м-ц. Теперь я уже не надеялся на освобождение, нас держали в очень скверных условиях. Шли репрессии с арестованными. В нашей камере было человек до 50, как коммунаров, а также и максималистов. Когда мы познакомились и узнали друг друга кто и за что сидит, тогда начали делать заговор и восстанию, но ввиду несогласия некоторых товарищей побег наш не удался и весь план расстроился. Не помню какого числа в октябре м-це ночью увели от нес спавшего рядом максималиста т. Алексеева Гавриила, которого и расстреляли за кладбищем. На второй день жена принесла ему обед и сколько не искала, так и не нашла. К нам часто заглядывали палачи: Солдатов, Сорочинский, Яковлев, которые производили расправу с арестованными. Вскоре после этого вызывают и меня, я спрашиваю, что со всем багажом, мне отвечают: "Выходи". Я повиновался. Выходят на двор, там уже стоит конвой человек в 15, тогда мне стало веселей потому, что увидел знакомых товарищей: Сафронов, Федоров, Хохлов, Мороз, Храмов Ал., Смирнов Михаил и др. Нас поставили под конвой и повели. Мы вперёд знали, что ничего хорошего нас не ожидает. Это было часа в 4 вечера. Нас повели по 7-й ул. до Троицкого пер., а потом по Троицкому пер. до Совета. Когда привели, то снова начали регистрировать: кто где попал, большевик или максималист, или комиссар, кто какую должность занимал и т.п. И потом начали разводить по камерам. Я один попал от них отдельно, где увидел Александра Горбунова и др. товарищей, которым было интересно знать откуда я приведён и что делается там, где я был, но спрашивать боялись, потому что за этим очень следили. Потом уже узнали откуда и с кем я приведён, тогда и начался обмен мнений.

Но я всё-таки ждал того дня, когда нас выдернут. Прошло уже 3 недели, как я снова сидел в Совете, не помню какого числа к Ижевску подходили Красные отряды, в тот вечер на заводе был дан тревожный гудок для сбора всех жителей для отражения красных отрядов. В то время по нашим камерам заходили палачи, как то: Бекенеев, Сорочинский, Яковлев, Шляпа и др., которые всем нам приказывали лечь на пол, иначе хотели закидать бомбами. И вот нам пришлось лежать несколько часов на полу, так я и заснул. Часов в 12 ночи меня толкают ногой и будят, говоря: "Вставай и собирайся",— пришлось повиноваться, выхожу в коридор, там уже конвой, который окружил нас. Я вижу опять тех же самых товарищей, с которыми нас привели из арестного дома. Тогда я сообразил, что нас поведут на расстрел. Сделали перекличку и повели. Когда вывели на улицу, там нас окружила целая рота фронтовиков, а также по той и по другой стороне стоят солдаты и говорят: "Куда ещё их вести, здесь с ними и расправиться", — но нас ведут дальше под строгой охраной и револьвера наготове.

Когда нас привели в Военный Отдел, скомандовали строиться в две шеренги под одну пулю, нам, конечно, пришлось повиноваться. Вдруг выходит дежурный по караулу Иванов и отдает распоряжение об отмене расстрела, потому что красные банды удалось отогнать от Ижевска. [63]

После этого нас заводят в одиночную камеру N1, где при царизме сидел 1 человек, но нас посадили 7 человек. Просидели мы в этой камере только один день, на другой же день разбили по двум камерам, во вторую и третью, во вторую угадали Хохлов, Храмов и Смирнов, а остальные в третью, где встретили ещё новых товарищей: Бергард, Зиновьев, Криворук, Бакенов, Ведерников (старый офицер), Горшунов. Потом к нам привели максималиста Петрова. Приводили пленных красноармейцев, которых очень избивали. Часто приходилось видеть таких, например, были посажены 2 евангелиста за отказ брать оружие. Последние были избиты не на живот, а на смерть, но просидели они всего два дня. Я хочу сказать, как нас снабжали. Хлеба давали по 0,75 ф. и вода с капустой. Кормили из цинковой банки, которая освободилась из-под патронов. За последнее время пищу пропускали один раз в неделю, приходилось сидеть полуголодными. Жили все коммуной. Днём мы сидели спокойно, но по ночам каждую секунду ждали смерти. Комендант военного отдела Ошурков, по нашей кличке "Косой", избивал арестованных до смерти. У нас был карандаш и мы писали дни и числа на стене штукатурки и вот ведя эту запись дописали до того, что негде было уж писать, штукатурка обваливалась. Один из товарищей говорит: "Мы скоро или умрем или нас выпустят на свободу, потому что нам календарь кончается". Мы посмеялись над ним. Прошло часа 2, приносят обед из капусты и воды и дают соли около фунта. Только что пообедали, вдруг загудел тревожный гудок и все мы очень обрадовались, но не прошло четверти часа, как послышались разрывы снарядов, которые рвались около военного отдела. Тогда мы поверили, что наш календарь что-то нам предвещал. В коридоре в это время были слышны револьверные выстрелы, мы решили что попадём под расстрел. Не долго думая, мы решили вступить в открытый бой, во что бы то ни стало. Вот выстрелы уже слышны во 2-й камере, с нами рядом, откуда проходил газ к нам в камеру. В это время мы готовились к бою. Я уже говорил, что нам выдали соли, каковую я и положил к себе в карман, потом у нас было одно полено и 1 бутылка из-под молока, вот с этим то оружием мы и приготовились к бою. Всего было 4 камеры, в 3-х камерах у дверей были прорезаны окна для наблюдения за арестованными, но в нашей камере дверь была глухая и поэтому при расстреле им пришлось бы раскрыть дверь нашей камеры, — это мы предвидели и встали по бокам камеры, уговорились кому что делать. Когда откроют дверь, я должен бросить в глаза палачу соли, а т. Петров сел к двери, чтобы второпях поймать за ноги и свалить стрелявшего на пол, после чего всем уже и брать на ура и отобрать оружие. Вот уже у нашей двери поднимается доска, который мы были припёрты от стены в стену, слышен храп и стоны раненных соседних камер. Дверь отворяется и палач "Косой" впереди я бросаю в его глаза соли, он стреляет в меня, в это время т. Петров хватает его за ноги и валит не пол, остальные рвутся в двери с криком "ура". Выбегаем в коридор, где у нас получилась схватка. Мне где то попала шашка, которой я рубил палача, вдруг меня кто-то удалил по голове прикладом. Я упал на пол и думал, что у меня прострелена голова, но через некоторое время пришел в чувство и увидел винтовку, я с радостью беру ее и прячусь за косяк двери. Остальные товарищи были тоже вооружены кто чем. После паники и схватки с конвоем я стою притаив дыхание. Вдруг вбегает в коридор комендант всех арестованных, с бомбой и револьвером в руках, я выстрелил в него и последний как подкошенный упал на пол. Пуля пробила ему сердце. Потом бежит палач Бекенеев, бывш. матрос, я и в него выстрелил, но промахнулся и после этого никто уже не забегал. Мы оказались свободными, никто не преследовал нас. Недолго думая, сообразили, что во что бы то ни стало нужно пробраться в общую камеру, где сидело около 300 чел. Когда бежали по двору, било видно, что их рать была врассыпную по двору и у входа в общую камеру стоял их караул, который не оказал нам никакого сопротивления. Прибежав в общую камеру, мы кричали: "Товарищи спасайте, нас расстреливают". Они знали, что мы сидели в одиночных камерах, видя, что мы свободны, от радости закричали "ура" и начали бить стёкла и решётки в камере. Они думали, что пришли красные отряды и освободили нас, но сейчас же по нам раздался залп, от которого был ранен т. Антонов Василий в горло и вдруг всё затихло. Мы видим, что нам угрожает опасность, сейчас же стали обсуждать вопрос о побеге. Время было уже позднее, товарищи начали делать вылазку, но я был ранен и бежать не мог, пришлось остаться в этом каземате. [64]

Зная, что придется погибнуть, мне пришлось искать убежище. Сидевший товарищ сказал мне, что можно открыть одну доску пола и залезть туда. Влезть было очень трудно, потому что я был ранен в руку, а проход был очень узкий, но всё-таки я был уже под полом, там и лёг. Через некоторое время я слышу громкие голоса: "Где здесь арестованные, которые прибежали сюда?" Им отвечают, что они убежали, но им не верят потому, что один из арестованных был ранен и убежать не мог, он должен быть здесь. Слышно, что они ходили, искали, но когда я влезал под пол, то меня видел только один товарищ, а остальные не заметили, они никак не могли догадаться, что я был под полом и слышал их разговор. Что было с моими товарищами, сделавшими вылазку, мне неизвестно. Когда всё успокоилось, я почувствовал боль руке, и сильный холод, потому что лежал почти в воде, я пополз искать сухое место, но не нашел и так лежал до утра. Вдруг слышу какой-то шум и стук, я думал, что это моих товарищей выводят на расстрел, но вскоре опять воцарилась тишина. Пролежав еще с час, я решил лазить под полом, наконец, головой удалось поднять доску. Я очень удивился, когда не увидел в камере своих товарищей, остались только их вещи; где ложка, где кружка и т.п. Я хотел было вылезть, но сообразил, что могу попасть на их караул, где меня могут приколоть. Снова спрятал голову, но вдруг слышу кто-то идет, я выглянул и вижу женщина, я осмелился её спросить, где товарищи, которые сидели здесь, она мне сказала, что они уже идут около собора на базарной улице. Я спросил, кого она ищет. Оказывается, это была жена Антонова Василия, которого ранили, когда обстреливали нас залпами, я сказал, что он ранен и не знаю, где он сейчас находится. От радости выскочил в окно, но на мне не было шапки, во время схватки с меня её сшибли. Когда я был на улице, почувствовал холод, вернулся к окну взял кастрюлю и одел её на голову, и побежал дальше. По пути мне встречается наша разведка, которая меня останавливает и, узнав, говорит мне: "Тов. Клячин, брось кастрюлю, простудишь голову", — посмотрел и только теперь заметил, что у меня на голове кастрюля вместо шапки, я конечно, её бросил и мне дали шапку и прикололи к ней красный бант. Я иду вперёд и встречаю тех товарищей, которых освободили. Получив приказ, мы пошли на Казанский вокзал для получения обмундирования и вооружения. Товарищи заметили, что я ранен и идти не могу, отправили меня на квартиру. Я хотя и болен, но прошу винтовку для того, чтобы мстить за себя и своих товарищей. На улице уже были трупы расстрелянных белогвардейцев, оставшихся в Ижевске и сопротивлявшихся. После этого прошло 8 дней, я уже был отправлен в лазарет для лечения от ранения и простуды, где пролежал 3 недели. По выходе из лазарета я был избран в заводский комитет, где и работал по день эвакуации 1918 г., где пришлось эвакуироваться с Заводоуправлением и со всеми ценностями завода. По дороге был командирован реввоенсоветом по эвакуации семейств коммунаров и до взятия Ижевска был там. После приезда опять был на должности члена Завкома и после выборов на основной службе мастером Сверлильно-Токарной мастерской.