Нега

Ноги начинало сводить, поэтому Виктор с нарочитым плеском вылез и полыньи, думая, что девушка сейчас его окликнет. Но та только скользнула по нему пресным взглядом, как будто провела кисточкой. На пути к бане, Витя заметил, что Тамара находилась босиком на снегу и ничуть не страдала от холода. Завёрнута она была в белую простыню намотанную на тело как тога. Зрелище было не из приятных. Тома будто бы и смотрела на парня, но точно видела сквозь него.

— Ведьма, — подумал купальщик.

— Чего-то ты долго, — встретил его Игнат, — давай на самый верх, попарю?

Тело будто обварили в кипятке: кожа разогрелась и покраснела, готовая слезть вслед за змеиным взглядом Тамары, а внутри образовалась льдина, выступающая на шее острым кадыком. Моржа уже хотели потчевать берёзовым веничком, когда дверь отворилась и в парилку вошла Тома.

Она была полностью обнажена. Ноги у девушки были длинные, бежевые, как две штанины. Почему штанины? Да просто их хотелось немедленно одеть на себя. Тело — птичье молоко. В районе живота проклёвывался длинный косой шрам. Кожа девушки ещё с мороза была покрыта пупырышками. Казалось, что сейчас они лопнут и из них распустятся красные цветы. Они набухали сладким одуряющим потом и на пах легла тень, похожая на лесной муравейник.

— У-у-ааа, — сказал Василь.

— Ты это зачем? — раздражённо спросил Витя.

Тома ничего не ответила, а медленно подняла вверх руку и небрежно прикрыла ею молодую вспухшую грудь. Девушка поддала парку и протиснулась на лавку, где сидели мужики. Больше никто ничего не говорил. Игнат с шумом сопел, будто у него из живота вот-вот должен был выпрыгнуть буйвол. И только когда ногу на ногу положил Василь, сложился, как бабочка, Игнат и наконец Виктор совсем спрятался в тень, Тамара соизволила обронить:

— Всё с вами понятно.

— Чего пришла? — недружелюбно спросил Игнат, — в искус вводить?

Тома улыбнулась:

— Лучше бы во что-нибудь другое вводили.

Дама грациозно встала, ударив по глазам краешком высоких бёдер. Она сделала лёгкий шажок и мышцы на её ножках застонали. Словно всю её фигурку взял невидимый аппликатор и сдавил ножницами низ живота: ноги у Томы были слишком длинными, как у балерины. В дверях она изогнулась, встала боком, отчего вырвавшиеся из плоскости зад и грудь превратили девушку в музыкальную ноту. А потом улыбнулась. Сразу всем и каждому.

— Пойду-ка я ещё раз искупнусь, — прошептал Василь, а Игнат подхватил, — и я!

Они осторожно, чтобы не проткнуть друг друга, выбрались из парилки. Виктор остался сидеть на лавочке. В задумчивости он скрёб паклю между брёвнами. В окошко он видел, как мужчины чуть не передрались из-за того, кто первым искупнётся. В итоге они вместе рухнули в стылую серую яму. Тамара, завёрнутая в простыню и ступавшая босыми ножками по снегу, язвительно рассмеялась.

— Ведьма, — уверенно сказал Виктор.

* * *

Керосинка весело гудела на столе.

— Может сейчас, раз все чистые, омытые? Смотрите как нас много!

Располневший от бани Игнат вообще сидел за столом, как яичко ко Христову дню: круглый, красный, готовый к вопросу в лоб.

— Ты что, непонятливый? — нежно спросил Витёк.

Здоровенный мужик вместо того, чтобы треснуть грубияну по лбу или зло, как дворовая собака, огрызнуться, сразу пошёл на попятную:

— Чего ты. Хочется определённости в нашем предприятии. А то мне многое непонятно и неясно. Да, думаю, и другим тоже.

— Да, — задумчиво протянул Тамара, — что это вы такое здесь задумали? Может мне это уже кто-нибудь наконец объяснить?

Василёк прервал девушку:

— Мне! Что делать мне?

— А почему ты меня спрашиваешь, да? — ответил Витя, — господа, раз вы нашли силы приехать в эту глушь, то можете подождать ещё несколько дней. Надо походить вокруг, осмотреться, подумать. Да может кто-то из нас передумает. Дело-то серьёзное. Тем более я вообще не представляю то о чём вы говорите! Ха-ха

Из чайника с отрубленным носиком полилась красная кипящая струя. За чаем все успокоились. Витя поглядывал, как Тома в полутьме доставала изо рта язык и осторожно, словно кошечка, касалась налитого в блюдце чая. Василь прижимался к ней мальчишеским плечом и подрагивал то ли от страха, то ли от возбуждения. Ему, совсем юнцу, было неловко рядом со взрослой, перешагнувшей уже двадцатилетний порог дамой. Игнат же недовольно кряхтел на лавке, которая должна была вот-вот развалиться под его телом.

— Так! Закончили все дебаты! — неожиданно прикрикнул Виктор, хотя все сидели молча, — ломаетесь как барышни... Этот вперёд всех проскакать хочет, другой боится...

Виктор взглянул на Тому, которая ждала, что он скажет что-нибудь едкое и про неё, но парень предпочёл перевести тему разговора:

— А ведь то, что мы собрались делать... до этого никто не доходил с полвека, наверное. А может и больше, да? Надо подходить к сути осторожненько, да? Понимаете?

— Понимаем, — и даже Тамара, даже язычок пламени в керосиновой темнице согласились с Виктором.

Чай успел подстыть, а печка проголодаться.

— Вот, славненько. Чудненько просто. Давайте тогда отдышимся, поговорим о хорошем, да?

Накормив железную старушку дровами, Игнат вдруг сказал:

— А я как-то раз цыганку убил.

— О, как убил?

— Да так, она подошла ко мне вечером, стала лепетать чего-то. Про то, что у меня много детей будет, красавица-жена. Ну я её и ударил кулаком по голове. Не жену. Цыганку.

Он сжал кулак-палицу. Виктор спросил:

— А она чего?

— Кто она?

— Цыганка.

— Да чего, упала на землю и не шевелится.

— А ты что?

— Да ничего. Взял и дальше пошел.

— Так может ты её и не убил.

Игнат пожал плечами:

— Ну да, может быть и так.

Тамара пожевала бледными губами:

— Пойду спать от таких историй.

Мужчины смотрели, как Тамара ушла в дальнюю комнату и сразу раскрепостились. Казалось Игнат сейчас перестанет втягивать живот и его станет совсем много, он заполнит комнату, зажмёт в медвежьих объятиях и станет, наконец, многословным.

— А ты любил когда-нибудь? — спросил у него почувствовавший воздух свободы Василь.

— Когда-нибудь — нет.

— А кого-нибудь? — продолжил Виктор, — это важней, да?

— Кого-нибудь — да, — туго сказал Игнат.

— Расскажи, чего жмёшься. Что за жену тебе нагадали?

— Ага, — повеселел Василь, — я вот даже представить не могу какая у тебя могла быть женщина. Вот у меня Тома — красивая, стройная. Совсем странно читать ей стихи или просто лежать рядом. Люблю в ней вот эту женственность, которая тоже от меня. А как твоя дама выглядела? Наверное странная, лесная. С бородой.

Парни заржали, но Игнат ответил:

— Да не... та женщина была... обычная.

— Готов поспорить её звали Эдварда, — пошутил Виктор, но никто не понял остроты.

— Давай рассказывай! — пропел нежный Василь, — мы тут как перед причастием всё равно.

— Ну, загудели, как чайки, — Игнат начал неспешный рассказ, — раньше я был рыбаком далеко на востоке. По молодости, потрошил на плавбазе улов, а потом стал регулярно ходить в море на промысел. Ловил панцирного краба, сельдь, камбалу, палтуса. Людей, чего греха таить, чурался, с ними было неинтересно, не из-за начитанности, наоборот, книг тоже сторонился, просто казались невероятно скучными разговоры о политике, которые всегда перетекали на женщин.

— Бобылем помрёшь, — говорил Степаныч и подшучивал, — или ты заднеприводный?

— Праворульный, — беззлобно отвечал Игнат и продолжал тянуть лебёдку.

Степаныча на шхуне любили все. Он был говорливым механиком, которого не могли перекричать все корабельные механизмы. Игнат неизменно приходил ночевать в его кубрик рядом с машинным отделением, испытывая потребность в постоянном присутствии шума. Он заполнял одиночество, позволял не требовать от жизни чего-то ещё — любви, общения, перекуров. Возможно поэтому Игнат был не против, что днём во время долгой и тяжёлой работы, Степаныч развлекал его своими историями.

— А ты знал, что при Сталине с материка на Сахалин под проливом хотели строить тоннель подземный? — спрашивал Степаныч.

— Не знал, — отвечал Игнат, — и что с того?

— Так вот, скорей его построят, чем ты женишься!

— А зачем жениться?

— Да чтобы детишки были.

— А если я не хочу детей?

— А если, а если, — кипятился Степаныч прямо как котёл в его ведомстве, — не "а если", а надо! Чтобы после тебя чего осталось. Вот у меня жена есть и дочка. Хочешь познакомлю?

— Не хочу, — пожимал плечами Игнат.

Ему уже было слегка за тридцать. Он давно перестал быть парнем и даже молодым человеком, а всё вернее становился зрелым мужчиной, свежесть которого выдавали разве что блестящие глаза. Они подсказывали кондукторам и вахтёршам, что Игнат ещё не до конца закостенел, не оплавился в грубую, приземистую мужицкую формочку. Это интуитивно чувствовала и команда, относившаяся к нелюдимому рыбаку как к младшему члену, хотя Игнат был выше и шире всех в плечах.

— Давай-давай, заходи, — торопил его Степаныч, — я тебя наставлю на путь истинный.

Стареющий механик втащил коллегу в жёлтую приморскую пятиэтажечку. Она, как и в любом портовом городке, поросла бледными шляпками спутниковых тарелок. Игнат даже не успел приодеться по случаю: только-только закончился рейс и оказалась на руках зарплата, как Степаныч потащил товарища к себе домой. На голове у Игната была вязаная рыбацкая шапочка, поднятый ворот свитера скрывал загорелую шею. Короткая борода, как бурые водоросли оплела коралловый подбородок. Вдобавок несло от него волчьим потом и солью, запахом дальних путешествий и одиночества.

— Заходите гости дорогие! — встретил с порога женский голос.

Игнат бесстрастно скользнул взглядом по жене Степаныча. Это была немолодая женщина чьи былые формы сползали вниз: бёдра поникли, как собачьи уши, а на руках, ближе к подмышкам, висели складки точно у летучей мыши. Она вообще была похожа на животное притворявшееся человеком. Чувствовалось, что если убрать поддерживающий лиф, то огромные груди женщины расплескаются по выпирающему животу, как вода из опрокинутого корыта, и полная дама окончательно превратится в чудо-юдо рыбу кит. Да и над губой торчала у нее крупная, советская родинка.

— Зачем на такой женятся, подумалось тогда мне? — продолжал рассказывать Игнат, — она ведь вся как котлета из дешёвого фарша. Никогда бы не поцеловал ничего подобного!

— Вот она, моя жинка! Кровь с молоком! — хохотнул Степаныч, — а какая раньше была. Сама как корабль! И корма, и бак, и какой такелаж! Да ты проходи в зал, а я на стол метать буду.

Игнат неловко прошёл в комнату, всё ещё теребя в руках шапочку. В комнате на диване сидела девочка лет тринадцати-четырнадцати.

— Здравствуйте, — тихо сказала она.

— Здрасте, — согласился Игнат.

Он уселся на стул напротив девчушки и стал смотреть, как стол заполняется яствами. Степаныч ласково поругивал женушку, что куда-то дела нож, а когда механик начал искать место, чтобы воткнуть стеклянный графин с беленькой, Игнат отвёл смущённый взгляд от рюмок и балыка, да от нечего делать как следует посмотрел на девочку.

А та вдруг посмотрела на него.

— Лена, дочурка, — подсказал Степаныч и убежал на кухню.

— Здрасте, — снова сказал Игнат, и девочка засмеялась.

Смех прыснул из неё бело и тонко, как из... и Игнат с трудом отогнал морок и отвернулся к окну, но знал, чувствовал, трепетал нутром из-за смеха обычной девочки с косичками. Между ними повисла улыбка, как детские качели взлетавшая то на лоб, то на подбородок, причём не на свой бледный лик, а на его, Игната, лоб и подбородок, почти явственно осязая грубую кожу и морскую бороду.

Игнат снова посмотрел на девочку, приоткрывшую в удивлении рот и впившуюся в него глазами. Они раскрылись, как раковина у устрицы. Он был уверен, что девочка превратилась в девушку прямо на глазах, когда он вошёл в комнату. Ещё чуть-чуть и девочка, благодаря притяжению перелетев через стол, оказалась бы у него на коленях. Да она и сама была бы рада оказаться на коленях у викинга, доверив ему маленькую грудку. Мужчине немедленно захотелось подойти к девочке, сесть рядом, как следует просунуть руку между её синими рёбрышками, и...

— Не поверите... я чуть было так и не сделал. Не знаю, что со мной случилось, но чтобы не ошалеть, пришлось выпить водки... сроду её не пробовал, а тут... выпил.

Во время обеда Лена подалась вперёд, будто в спину ей пахнуло ветерком. Она смотрела на сухое загорелое лицо Игната и ей хотелось потрогать его пальцем. Смотрела на ржавые ладони и представляла, как сладко бы царапали они по её коленям. Девушка зарделась, покраснела, свела ножки в сиреневых колготках в острый, смотрящий в пах уголок. Худое овальное лицо со скулами-гладышами набухло и под тяжестью распустившихся глаз уставилось в пол. Тот был устлан в геометрическом, в квадратном, в очень занимательном тоне. Игнат чуть было не закричал, когда увидел, как по линолеуму к нему скользит сиреневая змейка — носочек девушки.

— Передайте пожалуйста сок, — донёсся с дивана треснувший голосок.

Игнат тоже всё понял и хотел что-то ответить, но у него получилось лишь невнятно прорычать. Он не знал куда деть своё большое крепкое тело, привыкшее бороться с тяжестью сети, но не с взглядом этой хрупкой девчонки. Поэтому он накладывал себе слишком много еды, которая почти вываливалась у него из тарелки.

— Вот ты оголодал в океане-то! — смеялся Степаныч, — а вот давай-ка пресненькой тебе налью, а то всё по солёным водам ходили!

Но тут Игнат почувствовал на себя ещё один взгляд. Он был тяжёлым, как молот. На гостя с ненавистью глядела мать Лены, которая несмотря на безобразные формы почувствовала происходящее куда как тоньше мужа. Странным материнским инстинктом она перехватила взгляд дочки, которая в присутствии чужака неожиданно раскрылась, как утром под лучами солнца раскрывается цветок. Тётка тут же всё поняла и разгневалась не столько на себя, сколько на Игната, который предпочел ей, взрослой и плодовитой самке, маленькую пигалицу.

— Не пора ли вам идти, — зло задвигалась родинка на лице, — а то вы только что с похода, вам бы отдохнуть после тяжёлой работы...

— Да уже сутки проотдыхали-то! — засмеялся ничего не подозревающий Степаныч.

Но Игнат, когда его большой ноги игриво коснулась маленькая детская ступня, вырвался из-за стола и лихорадочно натягивал обувь в коридоре. Лена выскользнула его проводить. Аккуратные ноздри её жадно раздувались: растущий женский организм старался надышаться впрок терпким мужским запахом.

— Эй, Игнаша, ты куда? — кричал в подъезд Степаныч, — не слушай мою жену! Она дура! Я всегда это знал! Эх...

Из-под руки Степаныча выглядывала любопытная головка Леночки, которая жадно рассматривала убегающую спину варяга.

— Тьфу ты, совсем он странный какой-то... — пожал плечами механик и закрыл дверь.

— Ну а дальше чего? — спросил Витя, — ты же говорил, что у тебя была женщина? Неужели ты ту маленькую девчонку... ну... того?

— Нет, — прорычал уставший от долгого рассказа Игнат, — я тогда почти обезумел. Ведь если бы мы были наедине, если бы не было её родителей, вышли бы они, скажем, в магазин, то знаю, что бы я с ней сделал. И она знала... Захотела меня без остатка в тот самый момент, когда увидела, и сразу подалась вперёд, выпятила всю себя напоказ — подходи, бери, владей мной! Задышала, и шея у неё стала тоньше, прямо хватай руками... а я... почти схватил. Ох, как же нехорошо могло выйти!