Dreams

Мне было плохо. Очень плохо. Забвение никак не приходило, была пульсирующая боль и темнота. Было обидно, что жил как-то нелепо, одни переживания и попытки скрыться от всех, слишком короткий период нормальной жизни, и было обидно, что ничего не успел и ни одно из всех мечтаний не сбылось. Вспышками озарения мелькали эпизоды прошлой жизни. Хотелось жить.

Пришел в себя на краткий миг в больнице. Врач матерился, шипел сквозь зубы: "ты будешь у меня, сука, жить, будешь, мы на тебя месячный запас крови извели", и снова тишина.

Потом снова свет и в нём медсестра. Она что-то говорила, я не слышал, видел только, что она шевелит губами, а слов не слышал, а все тело было опутано трубками. Потом очнулся в палате. Было темно, ничего не болело, просто легкость какая-то в теле и больше ничего. Вокруг все спали, было очень тихо. Захотелось встать, пройтись, что и сделал. Раньше я никогда в больнице не лежал, и мне не с чем было сравнивать впечатления, но всё в палате в ночной полутьме показалось каким-то мрачным. Тихо шел по коридору и заглядывал в окна палат. В коридоре же никого не было, да оно и понятно, спят же все.

Все везде спали, только в одной палате на кровати возле спящего кто-то сидел и тихонько беззвучно плакал. Кто-то, кто был совсем не большого роста. Вздрагивало в молчаливых всхлипах тоненькое тельце с острыми плечами. Стало жалко его, хотелось пожалеть. Плакала, как рассмотрел, девочка в больничной пижаме. Она сидела на краю кровати рядом с лежавшей сестрой близнецом и держала её за руку. Подошел и спросил: "чего с тобой, чего плачешь?" Она подняла голову, и мне показалось, что у неё два бездонных озера вместо глаз, они были настолько прекрасны, что захватывало дух. Мы некоторое время молчали, глядя друг на друга. Наконец она нарушила тишину и сказала:

— Мне уже пора, но маму жалко. Как она справится без меня?

— В смысле? Куда пора?

— Туда, куда и всем. Мой срок закончился. Разве ты не чувствуешь? Твой же тоже закончился. Разве ты не слышишь зов?

— Какой зов?

— Ясно. Значит, не слышишь, значит, твой срок еще не вышел...

Вдруг она встрепенулась, посмотрела на меня своими глазищами и спросила:

— Ты можешь помочь мне?

— Как?

— Доживи за меня.

— Как это? — оторопел я.

— Видишь, — указала она на лежавшую рядом, — это мое тело. — Можешь взять его и дожить за меня? Маму жалко.

— Как это — дожить?

— Ну, так. Просто. Помоги. Пожалуйста. Ты же можешь. Помоги.

— Даже не знаю.

— Это просто, не бойся. Вот приложи к груди руку. Ты хочешь жить?

— Конечно, хочу.

— Вот и приложи руку к груди и просто скажи 'я принимаю твоё тело'.

Я бездумно протянул руку к ней и сказал требуемое.

— Не, не к своей груди, вот сюда, — и она перенесла руку со своей груди на лежавшую.

— Теперь говори 'я принимаю твоё тело'.

Я тупо повторил за ней, и вдруг сильно начала кружиться голова, я почувствовал, что падаю, и наступила темнота. Показалось, что откуда-то издалека прозвучали слова:

— Спасибо. И извини. Просто мне пора, я слышу, меня уже зовут, а маму жалко.

Снова я очнулся от шума, раздававшегося в коридоре. В большое, во всю стену, окно, выходившее из палаты в коридор, было видно, как бежали куда-то врачи. В одной из соседних палат была какая-то суета, потом все стихло, потом по коридору провезли каталку с телом, накрытым простыней с головой. Я молча лежал и смотрел на трещины потолка, что были видны в скудном свете, в голове не было ни одной мысли, кроме — кто-то умер. Незаметно я уснул.

Утро началось с того, что кто-то тормошил меня за плечо. Будила медсестра, предупреждая об утреннем обходе врача. Моя кровать стояла возле самой двери, и обход начали с меня. Врач, старый бородатый седой мужчина с прокуренными усами и усталым взглядом, только мельком глянул на меня, пощупал лоб рукой, сказал, что все в норме, и пошел дальше к другим кроватям. Всё было для них просто и привычно. Через несколько минут они ушли, а я лежал в ступоре — тело было не моё. Худые ручки, ножки, худое тельце. Вспомнил прошедшую ночь и меня начало трясти нервной дрожью. На глаза упала пелена, и я заревел.

— Что ты, что ты, девонька, что случилось, маленькая? — подошла ко мне женщина и попыталась утешить.

От того, что меня снова называют девочкой, у меня перехватило спазмом горло, и я уже ничего сказать не мог, только слезы размазывал по щекам и трясся телом в нервной дрожи, и всхлипывал. Постепенно я успокоился, женщина перестала прижимать меня к себе, покачивая, и я уснул. Следующие дни прошли как в тумане. Как оказалось, теперь я в самом деле девочка и меня зовут Александра, а в больницу попала по нелепой случайности. Я шла по улице с матерью и на тротуар вылетела машина, снеся меня со своего пути. Особых проблем не было, но я сильно ударилась головой и нейрохирург чего-то там опасался. Все это я понял из разговоров окружавших меня женщин, они думали, что я сплю, и шептались, жалея меня. Но в целом решили, что мне повезло, а вот могло бы быть, как с тем парнем, что вылетел из окна общежития и недавно умер в соседней палате. Как они говорили, он перепил на праздниках и решил покончить с собой от несчастной любви. Виновных не было. Я с ними не разговаривал, замкнулся и только наблюдал за всеми молча, не произнося ни слова. Ни с кем не разговаривал. Врач через неделю сказал что, вероятно, это посттравматический синдром и, может быть, вскоре пройдет, голова, мол, штука сложная и предугадать что-то тяжело, но физически я уже здорова. Женщина, что называла меня дочерью, очень переживала за меня, постоянно хватала за руку, смотрела мне в глаза и спрашивала:

— Саша, Сашенька, у тебя что-нибудь болит? Ну, Солнышко, ну скажи хотя бы слово.

А я просто смотрел на неё и продолжал молчать.

Особенно её пугало то, что до аварии её Саша была живым веселым ребенком, а теперь все слова исчезли. На неё я смотрел глазами её дочери, а сказать ничего не мог, огромные глазища моего нового тельца, как казалось другим, были пусты для них. После выписки моя новая мама привезла меня к себе домой, как оказалось, теперь у меня была своя комната, в двухкомнатной квартире, старший брат, служивший подводником, и отчим.

Я лежал целыми днями в кровати и думал, как теперь быть. Ничего путного в голову не приходило, только вспоминалась последняя просьба той девочки: 'Доживи за меня. Пожалуйста'. Через некоторое время апатия стала уходить, наверное, прав был тот доктор — время лечит, и я решил сделать то, о чем меня просили. Буду жить. Девочкой.

Глава 2. Новая жизнь, первые шаги

Начав вставать, я обрадовал новую маму. Она не могла постоянно быть со мной дома, работа не позволяла, но всегда, когда она была дома, она проводила время рядом со мной. Она старалась улыбаться, глядя на меня, но я видел, что отвернувшись, она утирает слезы на глазах. Отчим же уже дня через три начал на неё ворчать, что она уделяет мне слишком много внимания, а его самого и его планы на неё игнорирует. Он думал, что я еще мала и не понимаю о чём его речь. Может быть, так всё и было бы с хозяйкой тела, но я то, уже успел побыть взрослым, и всё понимал. Ночью я бездумно лежала и смотрела в потолок, я слышала знакомые звуки человеческой любви из соседней комнаты. Что ж, жизнь продолжается.

Второй раз, после того как встал, я испугал новую маму тем, что она поняла, что я ничего не знаю о прошлом Александры. Для неё я потерял память. Я ходила по комнатам, брала в руки вещи, разглядывая их, а мама стояла в дверях и смотрела на меня. В шкафу на полке я увидел за стеклянной дверцей фотографию. На фото был запечатлён какой-то парень в летней белой рубашке с короткими рукавами, он улыбался. Я разглядывал фото пару минут, и спросил:

— Кто это?

Она вздрогнула от моего вопроса и слезы потекли по её щекам.

— Это же твой отец. Ты не помнишь?

— Нет.

Для нее это был новый шок. Она и отец были врачами на скорой помощи, работа сблизила их, они поженились. Потом родился брат, а потом Александра. Дети стали причиной того, что мама перестала ездить на скорой, перешла в больницу, а отец продолжил работать на выездах. Ему нравилась его работа, он чувствовал себя пожарным человеческих тел. А пару лет назад машина скорой, в которой был отец Саши, была протаранена на перекрестке пьяным лихачом. Отец погиб, а виновному водителю удалось отвертеться от наказания, отделался условным. И вот моя новая мама получила новый удар судьбы — у меня потеря памяти и всех воспоминаний о прошлом их семьи у меня нет. Снова кабинеты врачей, обследования, но врачи только разводили руками: девочка здорова, проблем быть не должно, может со временем всё вернется. Я знал одно — не вернется. Бывшая хозяйка тела услышала зов и ушла, а я остался выполнять её просьбу.

Диагноз врачей 'здорова' привел к тому, что нужно было идти в школу. Хотя школа была недалеко от дома, туда меня отвели за руку. Мама очень переживала за меня, и долго разговаривала о чем-то с классным педагогом за дверью учительской. Я же стояла в коридоре и просто разглядывала бегавших в коридоре школьников. Ко мне подбежала какая-то девчонка с криком 'Санька вернулась!', встала передо мной и начала вываливать ворох информации о том, как они без неё скучали. Я не знал кто это и просто стоял, молчал, и смотрел на неё. Постепенно поток слов иссяк, и осталось только: ну Саш, ты чего? Не дождавшись ответа от меня, она сделала два шага в стороны, а потом, словно сорвавшись, побежала куда-то в классы.

В нужный кабинет меня привела уже моя классная. Я стояла с портфелем в руках возле доски, не знал куда садиться, класс молчал и смотрел на меня с любопытством. В итоге села на свободное место пустой парты в конце класса, чем удивил учительницу. Как оказалось, мое место было на второй парте в центре.

Свободная посадка кто с кем хочет, привела к тому, что мальчики кучковались отдельно, девочки отдельно и весь средний ряд как раз и занимали девочки. Место в ряду тоже было статусным. На последних местах располагались серые мышки и мое желание занять последнюю парту, и привело к удивлению учителя.

Темы уроков были для меня давным-давно пройденным материалом, и я просто сидел задумавшись, смотрел в никуда, и продолжал думать над тем, что делать. Главной моей проблемой было мое новое тело. Оно было совсем другим, с непривычными для меня реакциями. Не было силы в руках, непривычны были длинные волосы, непривычна была необходимость каждый раз садиться на унитаз, не привычны были платья.

Оставаясь после выписки один в квартире, я раздевался и подолгу разглядывал в зеркало свое новое тело, лицо. В первый раз, исследуя в ванной свое новое тело, обнаружил, что оно совершенно по-другому реагирует на прикосновения, поглаживания, нежели мое прошлое. В целом было все неплохо. Глаза были большие, красивые, лицо, волосы обычные, ресницы длинные, а вот телу, как мне казалось, не хватало веса. В итоге пришла мысль, что если теперь у меня новое женское тело, то, может, стоит попытаться создать из него тот идеал, чей образ у меня был в мечтах. Если раньше, глядя на девушку на улице ли, в институте ли, я все время сравнивал их в мыслях с эти образом, и думал, что она могла бы быть чуть ниже, или выше, чуть тоньше, или фигуристее, одеваться чуть лучше, или не так броско, вести себя по-другому, быть более распущенной или более скромной, то теперь все свои мысли и хотелки я мог перенести на себя. Мог одевать мое новое тельце так, как мне кажется, было бы верным, вести себя так, как, казалось бы, должен был вести себя мой идеал, носить прически и делать многое другое, о чем я не раз представлял себе в своих грезах об идеале. Наверное, такое мое отношение к себе было странным, но стать единым целым с новым телом, принять его до конца не получалось, себя, и свое сознание рассматривал отдельно, а девичье тело — это отдельная от меня часть.

На первой же перемене мальчишки привычно выскочили в коридор, а девчонки обступили меня и закидали вопросами. Я молчала.

— Ну и пАдумаешь, вдруг бросила одна из них, резко развернулась и пошла к двери. Не дойдя немного, обернулась и бросила небрежно:

— Ну, чего столпились? Не видите что ли? Не хочет она с вами разговаривать, на голову травмированная, что с неё взять.

Некоторые, стоявшие рядом, начали растерянно вертеть головой, не зная как поступить. В конце концов, стайкой потянулись к выходу, что-то озадаченно обсуждая. На следующей перемене ко мне уже никто не приставал. Подошла только одна из них. Постояв немного молча у парты, она все-таки спросила:

— Это правда, что ты всё забыла?

— Да, — спокойно отвечал я.

— Всё, всё, всё?

— Нет, не всё. Всех. Никого не помню.

Она не нашла, что сказать, ещё немного постояла и ушла.

Моё молчаливое наблюдение за классом помогло мне понять сложившиеся группы. Среди мальчишек разделение было достаточно простое. Самый толстый и сильный был центром одной группы, самый умный— центр другой группы, хотя сам этого не понимал, или не придавал этому значения. Он сам-то особо ни к кому не тянулся, просто помогал всем подряд, кому мог, с заданиями, не закрывался ни от кого, но и не тянулся ни к кому.

Была еще одна группа— балбесы. Те вообще были самодостаточны в своем тесном коллективе и кроме вопроса как бы нашалить, над кем-нибудь поиздеваться, сбежать с уроков, придумать и реализовать какую-нибудь свою выходку, их ничего не беспокоило. И последняя категория— это одиночки, которые периодические прикрепляются то к одной группе, то к другой, а то сами по себе.

Девчонки же разделялись на группировки по красоте. Были две 'королевы', вокруг которых вились остальные, и парочка не примкнувших, переведшихся с другой школы, но не принятых в компанию. Александра же была третьей 'королевой' класса— красивые большие глаза, хорошая, красивая одежда, что могли позволить для Александры родители, длинные, ниже плеч, волосы, интеллигентные родители, занимавшиеся с ней по вечерам, читавшие ей книги, хорошие отметки, коммуникабельность, всё это позволяло быть моему тельцу на ведущих ролях, и собирать вокруг себя множество подружек и быть в центре их внимания. Но, как оказалось, благодаря моему молчанию и игнорированию всех я потерял круг подружек Александры, и потерял корону. А это запустило процесс передела свиты.

После уроков я возвращался в свой новый дом уже один. В подъезд войти сразу не получилось, меня обогнал какой-то парень в черном плаще, хотя на улице еще для плащей был не сезон, но вбежать в подъезд ему не удалось, он поскользнулся возле самого крыльца и влетел лицом в закрытую дверь. Он сидел на бетоне, ошалело мотал головой и что-то неразборчиво шипел.

— Помочь? — спросил я.

— Нет, сам обойдусь.

Но встать и самостоятельно пойти, как он хотел, ему не удалось. Он сильно ушиб ногу и потому ему пришлось, все-таки, воспользоваться моей помощью. Так у меня появился новый знакомый в нашем подъезде. В его двушке было достаточно интересно и необычно. Зал был оформлен в мрачных тонах, с претензией на торжественность, центральным постаментом в зале возвышался телевизор, а на нём большая ценность— видеомагнитофон и стопка кассет. А вот в спальне, куда удалось мельком заглянуть, стиль мрачности и торжества нарушала двуспальная кровать, с кружевным покрывалом довольно веселенькой расцветки, и с балдахином.