Вельд-2. Манго во вторник

Эмили зарыдала, и этот звук был абсолютно невыносим.

— Поймите, так надо. Я сам не в восторге от этой идеи, но другого выхода нет.

— Это из-за мамы?

— Тим.

Эмили завопила сильнее.

— Зачем ты расстраиваешь сестру? Я просто решил, что так будет лучше.

— Ты решил? А у нас ты спросил?! Я не хочу в другой город, в другую школу, все мои друзья здесь! — Тим с грохотом отшвырнул тарелку. — Как ты можешь!

Если бы дело было в другой школе...

— Дети, все решено.

— Даже если мы пообещаем не вспоминать про маму? — пролепетала Эмили.

Я помолчал, просто не знал, что сказать, и только ожидал новой вспышки гнева. Но ее не последовало — Тим аккуратно собрал то, что выпало из тарелки, протер стол и сказал:

— Ты уверен, что все решено?

— Абсолютно.

— Тогда ладно. Мы с Эмили пойдем собирать вещи. Да, Эмили?

Малышка встрепенулась и, будто не было никакой истерики, послушно побежала в свою комнату. Она слушалась брата беспрекословно, мне бы такой авторитет.

— Спасибо, что понимаешь, — нашелся я наконец, но Тим только снова передернул плечами.

— Я-то понимаю. Надеюсь, пап, что и ты все поймешь.

Он удалился, и я взял в руки телефон. То, о чем я предупредил Терри, вовсе не было пустой угрозой. Нужно было только набрать номер — и нашу проблему постараются решить, не знаю, каким образом. Может, тем же топором, который у меня не хватило духу даже до спальни донести...

Я набрал одну цифру, и вдруг наступила ночь.

Я не помнил, когда заснул, как заснул. Только помнил боль в голове, раскалывающую ее пополам, она длилась вечность, потом какой-то далекий свет, а потом — вкус чего-то едва теплого и густого, не напоминающий ничего, что мне доводилось пробовать до сих пор. Им нельзя было напиться, я в нем тонул, задыхался, выплывал и снова пил. А потом вкус исчез, оставшись фантомом настолько ярким, что вызывал одно только мучение, желание шарить в темноте безвольными руками, искать и не находить.

После пришла лихорадка, я выплывал из мрака только для того, чтобы проблеваться, но легче не становилось. Кто-то все время помогал мне, поддерживал меня, и у этого кого-то был до боли знакомый запах. Иногда я слышал голоса, мне казалось, что я их знаю, детские голоса, такие знакомые. Но прежде чем что-то вспомнить, я снова проваливался вглубь, слишком глубоко, чтобы осознавать.

Осознавать что?

Я умираю.

* * *

— Мам, с ним все в порядке? — спросила Эмили.

— Да, дорогая.

— Он приходит в себя, — сказал Тим.

— Уже пора.

— Теперь можно мне его обнять? — не отставала Эмили.

— Не знаю, милая.

Я открыл глаза и ничего не увидел. Потом детский голос произнес: "Папочка, просыпайся!" А потом что-то влезло мне на руки.

Я моргнул. Это показалось мне похожим на сплетение тонких алых труб и нитей, от него исходил одуряющий запах — напоминающий тот не забытый вкус, но во сто крат живее и притягательнее. Я сжал это в руках крепче, и оно обвило мою шею, прижимаясь ко мне и топя в своем потрясающем аромате. Я не видел горячую плоть, которую ощущал руками, но думать мог только об одном — как разорвать ее и впитать в себя ее содержимое, все. До капли.

— Папа, просыпайся!

— Эмили, ну-ка лучше отойди.

Имя пробилось ко мне сквозь плотную завесу, красную и пульсирующую. Эмили. Я сглотнул вязкую горькую слюну и снова моргнул. Свет стал четче, все вокруг приобретало форму, не вполне напоминающую то, что я привык видеть, но формально — да, наша комната, наш диван. На диване сидела Терри, рядом Тим. А на моих руках — Эмили. Она проворно сползла, и я едва подавил желание вцепиться в нее и удержать. Дикое желание, не мое — и мое. Потом подошел Тим — его я видел почти нормально, хотя изредка еще проступала под кожей частая сеть алых нитей — и сунул мне в руки мягкий пакет с трубкой. Я ею не воспользовался, просто прокусил. Содержимое было холоднее, хотя на вкус оказалось несравнимо лучше того, первого, и больше напоминало второе — живое, то, что я так и не попробовал. Это ведь была Эмили, да? Я хотел Эмили?

После того, как пакет опустел, все встало на свои места.

— Как ты, Джим? — спросила Терри.

— Как... ты вошла?

— Меня дети впустили. — Она подошла, присела рядом и взяла мою руку. Я не сводил с нее глаз и снова не мог понять — на этот раз другое. Не мог понять, что в ней раньше казалось мне чужеродным. Она выглядела обыкновенно... хотя я плохо помнил, как она выглядела раньше. — Тим и Эмили нас так любят, Джим. Нам следует гордиться ими.

— Что происходит?..

— Все уже произошло.

— Уже можно, ма-ама?

Эмили снова взобралась ко мне на колени.

— А теперь, Джим, подумай и скажи — как сильно тебе хочется убить своих детей? — спросила Терри, улыбаясь, как в тот вечер, когда ответила согласием на мое предложение.

— Терри...

— Вот видишь, мама, он уже называет тебя по имени! — вставил Тим.

— Подожди, сынок. Ответь мне, Джим, тебе хочется разорвать их на части, чтобы кровь стекала сквозь пальцы, а потом выжать все до капли? Хочется?

— Очень, — произнес я шепотом, потому что это была правда, а еще потому, что лжи от меня не ждали.

— И ты сделаешь это?

— Никогда.

— Я люблю тебя, Джим.

— Мы любим тебя, пап... и прости, что стукнул тебя по голове... Это было надо. Но ты не переживай. У меня отличный план на ближайшие десять лет, маме он понравился. И тебе понравится, вот увидишь, и не придется уезжать. Мама говорит, что нам помогут, будут помогать, пока мы с Эмили не вырастем. А потом...

Я взглянул на Тима. На моего сына, до которого сейчас было не ближе, чем до Луны. Потом на Эмили — она рассматривала мои глаза, лицо, потому что, наверное, они выглядели по-другому. Потом на Терри. На мою Терри со светлыми волосами и фигурой старшеклассницы. И всем остальным, чего у прежней Терри не было.

— Клянусь, это была идея Тима, — сказала она поспешно.

— Я верю...

Эмили прижалась губами к моему уху и прошептала:

— Теперь манго всегда будет во вторник, правда?

— Ты же не сердишься, пап? — спросил Тим негромко, с опаской. Ему ведь было только двенадцать.

* * *

энд