Месть самураев.

— Я сам люблю худых. Жаль, что ты толстый и жирный, — засмеялся кантё Гампэй, на мгновение забыв о колене.

Повар Бугэй льстиво улыбнулся. Он привык и не к таким шуткам.

— Я принес завтрак, они втроем за дверью...

— А третий кто?

— Собака...

— Собака? — обычно узкие глаза кантё стали круглыми, углы властного рта поползли к подбородку.

*Сайфуку-дзин — двенадцать Богов-самураев.

** Аматэрасу — "Дух, сияющий в небе", Аматэрасу о-миками, "Великая Богиня, освещающая землю", Богиня Солнца.

* * *

Вако — морские пираты побережья Китая, Кореи и Японии.

* * *

Кокой — одна минута.

* * *

* Такао — древнеяпонское название города Гаосюна.

— В смысле, медвежий тэнгу...*

— Тэнгу?

— Нет, вы не поняли, таратиси кими, он спал с юношей, который девушка.

— Девушка?! — еще больше удивился кантё Гампэй и окончательно проснулся — Быть такого не может!

— Я видел... я все видел... — возбужденно затараторил повар, — у нее длинные темно-рыжие волосы. Она их прячет под своей шапкой, — проникновенно добавил Бугэй не из-за угодливости, а из-за страха снова впасть в немилость.

— Ишь ты... хм... — вымолвил кантё Гампэй, садясь в постели и с трудом скрещивая ноги. -Это ж надо!

Новость была интригующей. С одной стороны, все правильно: женщины всегда привлекают внимание, поэтому и путешествуют в мужской одежде. С другой стороны — это могли быть какие-нибудь заговорщики или... или... Кантё Гампэй хлопнул себя по лбу, призывая в свидетели родцэ — духа догадки. А вдруг это жена Камаудзи Айдзу — правителя восьми провинций и главного заговорщика, бежавшая с возлюбленным? Тогда можно попасть в нехорошую историю за недонесение властям. Поди докажи, что ты ни при чем: не заговорщик и не бунтарь. Кто же они? — ломал он голову, не очень-то веря в то, что пассажиры заговорщики, но полагая, что на этом можно заработать. Надо разузнать до того, как мы прибудем в Хаката. Тогда... тогда... тогда их бесценный груз, в который они вцепились, как клещи, может достаться и мне. Вдруг там куча золота, раз они, не торгуясь, заплатили десять рё?!

— Вот что, — велел он повару, — ты пока с командой не болтай. Понял?!

— Понял... таратиси кими, понял... Как не понять... — повар Бугэй поклонился два раза. Третий раз не пожелал из-за презрения к хозяину, который был груб и часто бивал его.

— В Такао сходишь в одно место.

— Какое, таратиси кими? — удивился Бугэй, взглянув на капитана жуликоватыми глазами.

Обычно он избегал смотреть капитану в глаза, боясь вызвать его гнев.

— Потом узнаешь! И держи язык за зубами.

— Да, таратиси кими, да...

— Ну иди!

— Да, таратиси кими, да...

Возможно, кантё Гампэй и не привлекло бы тонкое наблюдение повара, если бы не одно обстоятельство: рыжеволосые японские женщины — большая редкость. А жена главного заговорщика Камаудзи Айдзу как раз рыжая. Так было сказано в листовках, которые до сих пор развешивают по всей стране и на острове Бисайя тоже, хотя прошло больше года после тех событий. Оро?! Это ж надо вспомнить! Видать, она до сих пор нужна регенту. Пусть это и простое совпадение, а вдруг? Тогда я могу получить еще и триста рё, обещанных за беглянку, подумал кантё. А триста рё — это не десять рё. Это ровно в тридцать раз больше! Целое состояние! Придется кое с кем поделиться. Не без этого. Расплачусь с долгами. Два года неурожаев сделали торговлю убыточной, поэтому деньги мне очень и очень пригодятся. 'Эх, дела наши грешные...' — проворчал он, поднимаясь. Неожиданно возникшие перспективы захватили воображение. Теперь все его мысли были направлены исключительно в одно русло. Думай! Думай! Лишь бы все получилось, лишь бы все получилось, потер он руки в сильном возбуждении, налил себе сакэ в крохотную голубую чашечку, которую подарила жена, и голова у него окончательно прояснилась. Он вспомнил лицо жены и подумал, что будет рад купить ей золотую заколку с рубином, о которой она давно мечтала, и модное на Западе украшение — кольцо с драгоценным камнем. А через год перебраться в столицу, приобрести еще пару судов и заняться не только торговлей, но и шелком, который приносил хорошие барыши. Пока шелк делают только в Ая, на это можно жить. Он подумывал украсть технологию производства ценной ткани, да не знал, как подступиться к проблеме. В любом случае пора расстаться с морем, нога вот болит, а по утрам хочется женщину, но ее нет.

*Тэнгу — крылатая медвежья собака с крыльями, проводник в мир хонки.

Кантё Гампэй принадлежал к большому и знатному клану Ода, который в свою очередь подчинялся клану регента Ходзё Дога, а тот держал в своих руках всю морскую торговлю. Если бы Акинобу знал об этом, он бы на всякий случай подождал другой корабль. Но выбирать не приходилось — порты Ая и Нихон* давно опустели, редко кто сейчас осмеливался заниматься торговлей, да и спешка подвела. Не хотелось тратить время, добираясь через Чосон**, Пусан или Йосу, до которых две недели скорого пути на лошадях, хотя оттуда до Нихон рукой подать. В обоих вариантах риск примерно одинаков. И хотя он работал на благо буддийского храма Каварабуки и непосредственно на его первое лицо, содзу

* * *

Ато Такаяма, с которым был в хороших отношениях, душа у него не лежала ни к новой должности, ни к Совету Сого. В душе Акинобу оставался отшельником, действующим по своему разумению.

На этот раз Знак предвидения — Мус

* * *

не подвел, хотя Акинобу после разделения Миров, пользовался им крайне редко — нужды не было. Оказалось, что он не зря подумал о пиратских корнях кантё Гампэй, который действительно работал на вако — морских пиратов, подсказывая им, какие грузы везут корабли и куда идут. От каждой операции он имел свой твердый процент. Но и эта статья дохода была непостоянной. Торговля с материком постепенно хирела по одной важной причине: власть регента Ходзё Дога давно шаталась, как гнилая хижина, чем пользовались вако и опустошали побережье Чосон и Ая.

* * *

Натабура, почесываясь, сидел на пороге каюты, из которой несло человеческим немытым духом и псиной, и наслаждался покоем. Впервые за много-много месяцев не надо было никуда спешить. Но к этому состоянию надо было привыкнуть, чтобы не ловить себя ежемоментно на побуждении тащить куда-то усталые ноги, тяжелые, словно на тебе висят непомерно огромные доспехи гакидо

* * *

*, и делать бесконечно нудную и утомительную работу. Ух... Ветер налетал порывами, и мелкие брызги тут же высыхали на палубе. Приятен морской воздух. Юка спала в дальнем закутке. Что-то у них последнее время не ладилось. То ли она действительно устала, то ли просто тосковала по дому. Была ласково-вялая, и чего-то от него хотела такого, чего он понять не мог. Порой дулась и ворчала: 'Когда приедем домой, я все объясню'. Вот он сидел и тихонько мучился раздумьями:

Когда, о, любимая,

Я вижу твое лицо, подобное цветку сакуры,

Душа моя переполняется

Нежностью и любовью.

— Слышь... — Язаки, вылез, встряхнулся, будто Афра, бесцеремонно заставил подвинуться и сел рядом. — Я вот думаю, может, добавки попросить? Плохо кормят. Очень плохо.

— Мне хватает, — Натабура даже не отрыл глаз, подставлял лицо солнцу, ветру и мелким, как пудра, брызгам. Он не знал, что умеет сочинять стихи, они сами лезли в голову. От этого становилось немного легче.

Песню, которую я слагал для тебя,

Зяблик принес на рассвете...

Лишь роза повяла

В знак ранней печали.

Юка. Ее лицо на рассвете действительно походило на цветущую розу, но Натабуре почему-то было грустно.

Что мне сделать,

О, любимая?

Чтобы твоя улыбка

Расцвета, как лилия?

Подскажи.

*Нихон — древнее название Японии.

**Чосон — древнее название Кореи.

* * *

Содзу — высшая должность в буддийском храме.

* * *

Мус — Знак, просветление, взор в будущее.

* * *

*Гакидо — великаны из страны Пустая Земля.

Язаки перебил:

— А я отощал, — в его голосе прозвучали панические нотки.

Возле кухни в клетках деловито кудахтали куры. Порой там начиналась суматоха, когда повар забирал одну из них. Но затем они успокаивались, снова принимались деловито клевать зерно и обсуждать петуха, которого непрактичные люди съели первым.

— Ты? — Натабура усмехнулся, стараясь не отвлекаться. — Хоп?

В последние два дня на Язаки, как на весеннюю щуку, напал жор, и он совал в рот все что ни попадя.

— Да, — ответил Язаки и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. — Чего ты смеешься? Чего? Тебе легко, у тебя Юка есть, ты можешь ее порцию сожрать, а я один! И некому меня утешить и обогреть.

Натабура только насмешливо хмыкнул. Не хотелось ни шевелиться, ни думать, а хотелось лишь прийти в равновесие с самим собой. Долгое путешествие требует много сил. Настало время их поднабраться. Впереди самое приятное — возвращение домой, хотя оно подпорчено неудачей. Вот и учитель мучается, стараясь не подавать вида. Как нас примут в Каварабуки? Мы везем очень ценные книги: христианскую Библию и предсказания пророков. Я бы давно их прочитал, да нагловатый повар сует нос не в свои дела. Приходится ждать, пока он будет занят приготовлением пищи, поэтому я терпелив, как библейский Моисей. Натабуре так понравилось труднопроизносимое имя, что он долго повторял его шепотом, запоминая на слух. Все было непонятно: кто такие филистимляне, захватившие Ковчег Завета, что вообще такое ковчег, или почему Давид должен был одержать победу над Голиафом, а не наоборот, и многое другое. Ему легко давался этот странный язык, в котором слова передавались не символами, а звуками. Он с удовольствием осваивал по паре страниц в день. Читал бы больше, но обстоятельства не позволяли.

— Жрать охота... — снова напомнил о себе Язаки.

У Язаки в животе вечно что-то урчало, булькало и даже тихо вздыхало. Самое удивительное заключалось в том, что он не похудел. Все похудели. Юка... При мысли о ней внутри родилось странное чувство желания. Юка... Юка, конечно, тоже похудела и в этой одежде стала похожа на мальчишку. Ему это нравилось. Учитель Акинобу стал сухим, как арча. А Язаки хоть бы что. Все потому что мысли его были направлены исключительно на то, чтобы набить брюхо. На пару с Афра они жили на подножном корме. Поэтому не пришлось решать проблему кто кого съест. Ха... Натабура едва не рассмеялся, вспомнив, как однажды застукал эту парочку: Язаки как раз опалил суслика и сдирал с него шкуру, готовясь зажарить на костре. Афра как всегда пускал слюни. Трудно было понять, в чем же их обоюдный интерес. Оказалось, что они охотились на пару. Афра выслеживал и загонял, а Язаки сидел в засаде.

— Хоп... Мы только что поели... — напомнил Натабура, устраиваясь поудобнее и вдыхая полной грудью свежий воздух. — Нельзя ухудшать карму.

— Я ее только улучшаю, — наивно глядя честными-пречестными глазами, пояснил Язаки. — Когда живот полон и на душе приятно...

— Ну да, — хмыкнул Натабура. — А как насчет духов обжорства? — он попытался напугать друга.

Язаки так на него посмотрел — мол, чего теперь бояться, где теперь эти хонки*? — что Натабуре расхотелось подтрунивать над другом.

Вдруг он услышал, нет, почувствовал движение, и ему в шею ткнулся холодным носом Афра. Ну не может, не может оставаться один — таскается как хвостик, только жрет в одиночестве. Афра растолкал их, спихнул тощим задом на доски палубы. Потянулся так, что было слышно, как скрипят сухожилия и кости, расправил крылья, потряс ими, косясь на хозяина — вот я какой, сильный, ловкий и веселый, прищурился на белесое по-осеннему небо и понюхал воздух. Ему, как и Натабуре тоже было приятно. После этого пошел за угол, где у него был туалет, и налил огромную лужу.

— Между прочим, за каждую лужу, — напомнил Натабура, — я плачу по десять бу**. А за кучу все двадцать. Хоп?!

*Хонки — духи и демоны.

**Бу — 100 бу равны одному рё.

Да? Кто бы напоминал? Афра выглянул из-за угла. Его круглые глаза смотрели с укоризной: что же мне теперь? Терпеть?! Поцарапал задними лапами палубу. Подошел, бухнулся рядом, как мешок с костями, однако, смутился и притворился спящим, но когда Язаки, поднимаясь, случайно коснулся его, моментально клацнул зубами в одном кэ* от его руки.

Язаки отдернул руку и не обиделся — это была игра, собачья шалость и шутливая месть за то, что когда-то Язаки невзлюбил его. Он не претендовал на сердце Афра и знал, что в присутствии Натабуры пес становится чужим и чтит только хозяина. Впрочем, в отсутствии оного он был готов сожрать из рук кого угодно и что угодно. Моя копия, только в собачьем обличие, гордо подумал Язаки.

— Пойду-ка я схожу... — вздохнул он, словно извинясь, и шмыгнул носом.

— Куда? — лениво осведомился Натабура, открыв один глаз. В голове крутилась фраза: 'ветер с гор, как твой поцелуй...' и прочее, чего еще не придумал, но ощущал.

— К этому... который нас кормит... Бугэй...

— Хоп! Смотри, не болтай лишнего.

— Ну-у-у... — отделался Язаки и пошел, покачиваясь, как бывалый матрос, потому что как раз в это мгновение в борт джонки ударила волна и брызги: 'Шу-х-х-х...', блеснув на солнце, как горсть бриллиантов, накрыли палубу.

Натабура с Афра в миг промокли. Натабура шмыгнул в каюту вытереться, а Афра встряхнулся и улегся снова, поплотнее свернувшись в кольцо. Ему тоже нравился свежий воздух, который напоминал о горах страны Чу, где он родился. Кто-то из матросов решил, что он спит, и подошел необдуманно близко. 'Р-р-р...' — заворчал Афра и показал огромные, как танто**, клыки. Шерсть на загривке у него стала дыбом. С чужими он вообще не церемонился.

— Все, все, хорошая ину... — испугался матрос, прижимаясь к борту.

Ну и отлично, подумал Афра, прикрывая глаза.

* * *

Бугэй сидел на пороге кухни и ощипывал курицу.

— Ты таквай любишь?

— Таквай?.. Люблю... — самоуверенно заявил Язаки. — А что? — он быстро огляделся в предвкушении яств, но кроме привычных чашек и кастрюль, пары куриных тушек, связок лука, перца и чеснока, да белой и красной редьки в корзине ничего не обнаружил. Да и не пахло ничем особенным, разве что лечебным сакэ. Но сакэ Язаки не признавал — горько и невкусно. Почему его так любит капитан?

— А съешь? — Бугэй посмотрел на него так, словно видел впервые, и в его глазах промелькнуло насмешливое любопытство.

— Конечно, — не заметив подвоха, беспечно ответил Язаки, от нетерпения поерзав на циновке. — Давай сюда, я все съем. Я голоден, как сто тигров. А мои любимые васаби на курином бульоне есть?

Он подумал, что таквай — это каша или суп из тех, которыми Бугэй их регулярно потчевал.

— Васаби на курином бульоне нет, а таквай есть, — Бугэй, ухмыляясь, вытер руки о штаны и протянул небольшую пиалу.

Язаки в нетерпении открыл крышку. Под ней сидел бэй — осьминог, мерзкий и скользкий. У них в деревне Вакаса, в стране Чу, которой больше не существовало, осьминог считался двоюродным братом каппа

* * *

, поэтому их уничтожали любыми способами, в том числе и ели сырыми. Бэй увидел свет и попробовал уползти.

— Куда?! — Бугэй запихнул его в чашку. — Будешь?

Язаки понял, что это проверка на характер, и решил схитрить.