— Домодедово я готов сравнять с землей или всем составом утопить, где получится. На всю больницу оказалась одна толковая девчонка... да, конечно, перевел в Москву, теперь у нас работает. Вроде бы замуж собирается... Остальные — уроды, пробы негде ставить. Я предлагаю сформировать госкомиссию и сделать большой рейд по больницам, расположенным рядом с площадками прибытия. Этого мы, считай, обнаружили случайно и едва не потеряли. А вдруг были другие похожие случаи? И мы о них даже не знаем! Конечно, они обязаны докладывать, но вы же знаете этот подход — все спустя рукава, все через одно место, все кое-как. Инструкции нарушаются практически везде. Был же циркуляр — при появлении очередного гостя обязательно известить институт изучения биологии внеземных форм жизни! Сразу же, в течение суток! А что на практике? То телефон не работает, то главврач в запое, то...
— Больная тема, совершенно согласен. Крайняя безответственность. Появляется, допустим, гость. И что? Если есть хирург, берут на стол. Штопают те повреждения, что покрупнее, и отправляют в палату. А через неделю, самое большое, волокут на кладбище, зачастую даже без вскрытия. И хорошо, если хоть табличку с номером ставят! Был в одном регионе, так там вообще за год то ли пятерых, то ли шестерых гостей закопали в одну яму, и даже номеров не присвоили. Я тогда сам эксгумировал, вскрывал... да, то же самое, что и в других случаях — почти полное отсутствие разложения, но тела сильно повреждены посмертно. Оказывается, через эту яму какой-то умник проехал на гусеничном тракторе. Представляете?
— Ох, не напоминайте, коллега... Вы знаете, тут, кстати, на днях был интересный момент.
— И какой же?
— Сестра, которая дежурила, даже вызвала меня. Это удивительно, но... я готов поклясться, что он плакал. Беззвучно, конечно, но какие-то мелкие моменты — мимика, и еще что-то... неуловимое... Сестра сказала, что сама чуть не разревелась, но не смогла понять, почему. Вроде бы ей ни с того, ни с сего стало очень грустно. Прямо до боли грустно. Девушка она эмоциональная, в кино, когда герои целуются, особенно перед расставанием, по ее словам, так же хлюпает. И тут с ней было то же самое.
— Как в кино?.. Интересно. Не фотографировали?
— Не успели. Пока ходили за аппаратом, уже все кончилось.
— Все время хочу спросить и все время забываю. Почему не постригли?
— А вот это, коллега, еще более удивительно. Хотели. Неоднократно хотели. Меня, признаться, самого несколько смущает эта грива до середины спины, не меньше. Но... нет. Право слово, мистика, иначе не назовешь.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что при попытке постричь он давал нам тахикардию и резкое понижение давления. Каждый раз. Поэтому мыли, расчесывали, но стричь так и не решились.
— Действительно, мистика. Абсолютно необъяснимо... может быть, рефлекторное?
— Знаете, даже самые простые и обычные люди в коме иногда проявляют какие-то странные реакции. Что же говорить про этот случай, который от стандарта явно отличается? Не может не отличаться. Но при этом, согласитесь, за полгода вывести из комы третьей степени и добиться такого результата...
— Да, да, согласен... Но пост ни в коем случае не снимайте. Тут обязательно должен кто-то быть, постоянно. Мистика мистикой, а дело...
* * *
...что, что, что, что, что, что...
...что-то, то, что поэтому я поэтому тут я...
...потому что...
...потому что ум...
...кто ум...
...кто-то ум... умер... кто-то умер...
Это не вода. И она не фиолетовая, она черно-багровая, и бьется в каком-то ритме, и этот ритм я знаю, этого не может быть, но я знаю, этот ритм внутри меня, это не ритм вовсе, это... в глубине...
Черно-багрово-серое, нет, все-таки вода, сквозь, насквозь, может быть, даже вверх... если отделить одно от другого, и понять, что одно внутри, а другое прикосновение неподвижно беззвучно не-живое... ткань, ветер, это слабый ветер... что это такое... что... где... где это все...
* * *
Свет.
Почему все такое серое?
Подожди, стоп, спокойно. Себя выдавать нельзя ни в коем случае. Если чуть-чуть приоткрыть глаза, совсем немного, и подождать, пока зрение освоится... ага, теперь ясно. Комната. Окно, занавешено какой-то тряпкой. Полумрак. Нет, не полумрак, это глаза врут. Просто приглушенный тканью дневной свет.
Так, теперь дальше.
Лежу.
Я лежу, видимо, это кровать. Если скосить глаза, видно, что я лежу под простыней.
Пока что не выдавать себя, видимо, меня кто-то поймал, но кто, и что вообще, собственно, случилось? Стоп-стоп-стоп, подожди! Сознание, подожди, не так быстро. Неважно, кто и почему, сейчас крайне важно для начала выбраться отсюда, потом решим и все поймем.
Выбраться...
Оглядись сначала. Один? В комнате — один? Отлично. Теперь можно уже нормально открыть глаза и осмотреться.
Стол, стул, тумбочка, кровать, какая-то стойка из металла, еще одна стойка, три синих обшарпанных баллона непонятно с чем в углу, на стуле — белая тряпка. Видимо, какая-то одежда.
Так, а я сам? Быстро — руками вверх-вниз по телу. Голый. Черт, это плохо. Придется, видимо, прихватить ту тряпку.
Почему так отвратительно слушаются руки, особенно правая? Ну-ка, еще раз! Ага, так-то лучше. Несколько глубоких вдохов... почему-то справа покалывает... может, долго лежал? Лежал и отлежал. Если долго лежал, то подниматься надо медленно. Отлично. Сел. Сижу. Адаптировался? Хорошо. Теперь встать.
Черт, как же дрожат коленки! Что за ерунда?! Просто жутко дрожат. Ладно, ничего, минуту постоять, держась за спинку кровати. Отпустить. Ну, ноги, шагайте. Шагайте, говорю! Вот именно. Сразу бы так.
Тряпка. Что-то типа длинной рубашки на пуговицах. Белая. Ладно, сойдет. Одел, теперь застегнуть пуговицы. Пальцы не слушаются... ладно, пока что так, хотя бы три, потом остальные... а тут, оказывается, жарко... теперь — к двери. Немного приоткрыть и осмотреться.
Коридор, залитый ярким летним солнцем, длинная череда высоких окон, сложная смесь запахов, по большей части незнакомых, или вызывающих какие-то непонятные ассоциации. Высокий потолок, пыльные люстры, лепнина, грубо покрашенные в грязно-бежевый цвет стены, кое-где в трещинах, в сколах, отвалившиеся кусочки штукатурки на потолке, истертый деревянный пол, кажется, паркетный...
Главное — пусто. Никого. Осторожно, придерживая дверь, выходим... так... теперь хорошо бы бегом, но с ногами какая-то ерунда... ничего, разойдусь, для начала просто быстрым шагом, а теперь можно и ускориться немножко... нет, действительно, очень жарко, и какая же духота... проклятая рубашка липнет к мгновенно взмокшей спине, волосы мотаются... кажется, они были короче, почему сейчас так?.. нет, не понимаю, это все потом, потом, надо выбраться, сбежать, поэтому быстрее, пока никто не появился... Что это? Лестница? Куда мне, вверх, вниз? Выглянуть в ближайшее окно. Ага, город. Где-то внизу — пыльная зелень, крыши, река... Значит, вниз. В городе можно хорошо затеряться, мне же приходилось теряться в городах, да? Приходилось, приходилось, помню, что приходилось.
Только бы не свалиться, костей не соберешь. Прохлада, гулкий звук шагов, а ведь хорошо, что я босой, в обуви шумел бы сильнее, ни в коем случае нельзя останавливаться, ладно... Вниз — не вверх, иди себе и иди... сердце колотится, но это тоже ерунда... сколько же я лежал? Неделю, две? Нет, про это тоже некогда... быстрее, быстрее! Последний пролет, тамбур, снова тяжелая деревянная дверь, сначала надо выглянуть...
И тут пусто?!
Такого везения не бывает...
Надо пользоваться. Поэтому — снова бегом, через эту маленькую площадь, вон к тем домам, в переулок, потом... направо? Налево?..
Черт, что-то мне нехорошо.
Что-то совсем мне нехорошо, нужно сесть. Плевать, куда. Срочно сесть, а иначе я просто упаду. Грязно-серый бордюрный камень в жидкой тени какого-то куста. Акация? Фиг знает, похоже... где я видел акацию? А много где... пыльные зеленые стручки с мелкими семенами, перистые листочки...
Сижу.
Совсем нехорошо. Сердце колотится где-то в горле, дышать тяжело, как тяжело дышать, перед глазами — рой черных точек, и руки немеют, не чувствую... Ничего, пройдет. Посижу, отдохну, пройдет. Пуговицу бы только расстегнуть верхнюю, вот только руки не действуют...
— А это чего тут?
— Да небось с нашего же института. Пьяный, что ли?
— Днем?
— И чего б не днем? Налакаются спиртяги разбавленной, чего им, лаборантам... видишь же, в халате. Совсем, видать, бухой.
— Твою ж мать... в халате! Дак это ж бабы Надин халат! Видишь, на кармане — "Надежда Колоскова"! Ах ты ж сука! Халат попер! А ну, иди сюда!
— Погоди, Петь, он вроде не пьяный, не пахнет спиртом-то. Слышь, ты, эй! Где халат взял? Вставай, давай! Халат, говорю, где подрезал? А ну-ка пошли! Отрастил волосья, так, думаешь, сразу можно чужие халаты тырить?
— Пошли его к бабе Наде отведем, пусть полюбуется! Ворюга!.. Слуш, а он без штанов. — Смех.
Надо поднять голову, и посмотреть. Молодые, загорелые, одежда одинаковая — белые майки-борцовки, синие штаны. Двое. Другие подробности не дают рассмотреть черные точки.
— Вставай, говорю!
Я бы рад. Но не могу. Все, сдаюсь. Добегался. Кажется, совсем добегался. Сейчас они меня прямо тут и... смотри-ка, нет. Взяли под руки, потащили. Обратно, видимо. Точно, обратно... Ну, один-ноль в вашу пользу. Ноги вообще не идут, совсем. И сердце все никак не успокоится, сволочь.
— Ты тут с ним посиди, чтобы не сбежал, а я пойду бабу Надю приведу.
— Слушай, он чего-то того, по-моему. Может, больной? Или перегрелся?
— У нас если кого за руку на воровстве поймать, тоже сразу и больной, и перегрелся...
— А вон она! Баба Надя! Баба Надя, давай, чаль сюда, нашелся твой халатик! — Это тот, который посветлее, и с волосами ежиком.
— Ой, мамочки... всего на пять минут отошла... ну, на десять... Господи... Мальчики, вы где его нашли?!
— Халат?
— Да нет. Этого вот...
— За тем домом, на поребрике сидел.
— Ой, чего будет...
— Чего будет? Ну, постираешь халат, делов-то...
— Ой, мальчики... упустила... уволят...
Быстрые шаги, тень. Разгневанное сопение.
— Что тут происходит?
— Федор Васильич...
— Я спрашиваю, что тут происходит?! Надежда Ивановна, вы что?! Вы отдаете себе отчет?!
— Федор Васильич, так чаю отошла попить... на пять минут всего...
— С вами потом будет отдельный разговор. И на квартальную премию можете не рассчитывать!
Надо поднять голову и посмотреть, кто это — голос знакомый. Определенно, я его слышал раньше. Голову надо поднять, но голова не поднимается. Перед глазами, вместо яркого солнечного дня — рой черных траурных мух. В ушах звенит. Все сильнее и сильнее. И дышать трудно. Совсем трудно стало дышать.
— Молодой человек, ну вы даете, право слово. Разве можно в таком состоянии так бегать? Вы что, на тот свет захотели?
Вот это руки! Железные. Одна — за подбородок, вторая — на шею. Задушить решил? А, нет... кажется, нет. В глаза смотрит... зачем-то... что там у меня в глазах?
— Вам плохо? Ну вы и горазды... Плохо?
Нет, блин, хорошо, не видно разве? Смотрит, ждет. Хочет, чтобы ответил? Какой это язык и почему я его знаю? Очень знакомый язык. Вот только сил говорить нет. Что-то кажется и дышать сил тоже нет...
— Тахикардия под двести... Так, вы, двое — быстро сюда носилки. Сейчас поднимем в палату. Лифт работает?
— Вроде утром работал один.
— Хорошо. Сейчас же в палату, и кардиолога срочно. Надежда Ивановна, срочно — это значит прямо сейчас, а не когда он соизволит дообедать. Все, марш-марш!
Только бы не упасть. Как можно упасть, когда сидишь? Да запросто.
— Молодой человек, вы меня понимаете?
Разговор тет-а-тет. Хорошо, надо все равно попробовать вспомнить язык, верно? Говорить удобнее, когда видишь собеседника, но выбирать не приходится. А еще удобнее говорить, когда есть чем дышать.
— Да...
Язык не слушается.
— Хорошо. Не волнуйтесь, сейчас мы вам поможем. Сядьте пока что поудобней, дышите глубже. Лечь не хотите?
Хочу?.. Я сейчас, кажется, и в самом деле лягу, хочу я этого или не хочу. Подхватил, смотри-ка. Да, лежа лучше... только голова, предательница, кружится, и в глазах темно. А вот дышать стало полегче немного...
— Скажите, как вас зовут?
Меня?.. Вот это фокус... как же меня... Господи, конечно же...
— Ит. Биэнн Соградо Ит... но я не помню...
— Ничего, это ничего. Потом все вспомните. Сейчас будет лучше, потерпите немного. Ага, вот они. Ребятки, не трясите лишнего, но быстренько.
Лязг, шум, гулкий коридор, шаги, плавно раскачивающийся мир; солнечные прямоугольники на паркетном полу, под странным углом, и потолок словно наизнанку, снова шаги, почти неразличимые голоса... звяканье, стук стекла о металл, запах — спирт? Похоже... Болезненный укол куда-то в предплечье, шипенье — сжатый воздух?.. Что это?.. Вялость, слабость, силуэты плывут, растекаются, меркнут...
* * *
...что...
Кристально-прозрачное.
Теперь все — кристально-прозрачное, я вспомнил.
Меня зовут...
Меня зовут Биэнн Соградо Ит, мне двести тридцать пять лет, я работаю агентом в мобильным подразделении Официальной Службы, локация подразделения — Орин.
Я являюсь представителем двух рас, рауф и людей, у меня совмещенный геном. Практически всю свою жизнь, за исключением самого ее начала, я считал себя в большей степени гермо, нежели человеком, но работал и с одной расой, и с другой.
У меня была постоянная тройственная семья. Двое гермо, мы — и наш муж. Вторая семья являлась браком по договору. У меня был сын.
А здесь я оказался потому...
Потому что...
...что...
Потому что умер Фэб.
* * *
В голове — сумятица, полная. Растерянность и сумятица. Первые дни Ит вообще ничего не понимал, и слава богу, что его не трогали. Большую часть дня он лежал в полусне-полуоцепенении и пытался как-то собраться с силами, но мысли разбегались в разные стороны, и, едва начав о чем-то думать, он оказывался один на один с растерянностью и страхом. Снова и снова накатывала, словно волны, боль от страшной потери, которая, как ему казалось, была буквально вчера, а, оказывается, прошло больше года, и теперь...
Совершенно ничего не понятно.
Ладно, попробуем мыслить логически.
Сначала...
Не получается сначала. Потому что начала нет.
А не все ли равно, если вдуматься?
Действительно, все равно. Потому что на самом деле действительно больше ничего нет. И уже не будет. Была семья. Был Фэб, которого они оба очень любили. Была Орбели-Син. Был Фэб-младший. Был дом Фэба, дом Орбели. Была работа. Была спокойная уверенность в собственном завтра.
И в одночасье ничего не стало.
Нет, не совсем так. Не в одночасье, конечно. Фэб был стар, более чем стар, и умер он...
Он умер просто от старости, стараясь держаться до последнего.
