Девушка и смерть

Настроение, слегка исправившееся с утра, снова испортилось. Я присела на небольшую лавочку за кулисами, ожидая, пока на сцене кончится уборка, и мы приступим к репетиции. Мимо проходили люди, а потом кто-то бесцеремонно плюхнулся на скамейку рядом со мной. Подняв глаза, я увидела Энрике Корбуччи, ведущего солиста, танцевавшего в ставящейся "Рождественской сказке" Принца.

— Сидим? — спросил он, наклонившись вперёд и опершись локтями о колени.

Вопрос показался мне риторическим, и я в ответ лишь неопределённо пожала плечами. Энрике повернулся ко мне:

— Вы почему такая кислая? Что-то случилось?

— Ничего, — ответила я. Терпеть не могу, когда ко мне лезут с участливыми расспросами. Но Корбуччи, видимо, пришла охота поговорить.

— Не берите в голову. Всё пройдёт, всё перемелется. Вас как зовут?

— Анжела... Анжела Баррозо, — неохотно сказала я, недоумевая, с чего бы это знаменитому танцовщику расспрашивать неприметную девчонку из кордебалета.

— Давно в театре?

— С весны.

— Да вы совсем новенькая! Ещё не привыкли, небось? Мне вот понадобилось около года, чтобы привыкнуть. Ничего, теперь танцую помаленьку. Кстати, это мой второй Принц, в "Сказке", я имею в виду. Я уже танцевал его в Раворской Опере. Моя первая главная партия, а начинал я тоже в кордебалете, с одиннадцатой мыши. Так понемногу и дотанцевался до Принца, — Энрике улыбнулся и подмигнул мне. — Держите хвост морковкой, сеньорита, всё образуется.

Он поднялся и пошёл к сцене. Я проводила его взглядом. Вряд ли Корбуччи сам предполагал, насколько меня подбодрили его слова. Говорят, что если ты попал в водоворот, есть шансы выплыть из него, если позволить утащить себя на самое дно и оттолкнуться от него ногами. Таким дном стал для меня вчерашний вечер, а теперь я начала подниматься к свету и воздуху.

А с чего я собственно взяла, что я такая бедная и несчастная? Потому что начинаю с самого низа? Но ведь все так начинают. Все выпускники балетных училищ сначала попадают в кордебалет и так, шаг за шагом, проходят все ступеньки, насколько труда и таланта хватит. Не боги горшки обжигают, слава и почести ни на кого с неба не валятся. Если я забьюсь в угол и буду там дуться на весь белый свет, то и впрямь просижу в этом углу всю оставшуюся жизнь. А если я хочу чего-то добиться, то надо работать. И начинать прямо сейчас!

— На сцену! Все на сцену! — донёсся до меня голос Соланоса.

На сцену, так на сцену. Сегодня солисты репетировали вместе с кордебалетом, поэтому с нами сегодня был не только Корбуччи, но и Марсела Мачадо, прима-балерина, танцевавшая Софию, и ещё несколько солистов.

— Начинаем с менуэта, — объявил Соланос. — Выстраиваемся... Подальше, тут будут танцевать дети. Начали!

Концертмейстер заиграл на рояле вступление, я подала руку своему партнёру в танце. Раз уж решила начать новую жизнь, то пора менять своё отношение к происходящему. Вспомнилось училище, когда я танцевала в наших концертах или даже в больших спектаклях, там, где есть выходы для учеников, и меня все хором уговаривали при этом улыбаться. Растягивать губы, когда тебе вовсе не весело, всегда казалось мне глупым, но сейчас я, вспомнив советы преподавателей и соучениц, улыбнулась танцевавшему со мной Хорхе.

— Что с вами случилось? — удивился он. — Чего это вы такая весёлая?

Решив, что ежедневных экзерсисов [комплекс обязательных ежедневных упражнений], недостаточно, я начала заниматься дополнительно. Говоря по чести, всё это надо было бы начать делать раньше, ещё в процессе учёбы, но, как говорится, пока жареный петух в темя не клюнет... Простые упражнения можно было делать и в комнате пансиона, но мне хотелось, раз уж я взялась танцевать всерьёз, попробовать и что-то посложнее. Почему бы не потанцевать для себя ведущие партии? Конечно, партнёра для них мне взять неоткуда, но то, что можно станцевать в одиночестве, я вполне осилю... Ну, по крайней мере, попробую. В конце концов, я делаю это для души. Мои честолюбивые мечты пока не шли дальше того, чтобы выбиться в корифейки, разучить же сольные партии я решила ради собственного удовольствия, и чтобы немного помечтать о несбыточном. Однако для этого требовалось соответствующее помещение, и я, преодолевая свою робость, стала в свободное время просить у администратора ключи от пустующих классов и репетиционных залов, а иногда, грешным делом, и утаскивать не спросясь. Из-за моей застенчивости мне было легче взять тайком, чем попросить.

Сначала я решила протанцевать для себя все женские партии из "Рождественской сказки", но долго не утерпела и вскоре уже пыталась изобразить и "Зачарованный лес", и "Источник слёз", и "Сеньора Мигеля". К тому же я повадилась в те вечера, когда была не занята на сцене, ходить смотреть, как танцуют другие. Натыкаясь на меня за кулисами, знакомые постоянно спрашивали, не танцую ли я сегодня, и, узнав, что нет, удивлялись, что же я тогда здесь делаю.

Однажды вечером я так увлеклась своим танцем, что забыла о времени. Взглянув в один прекрасный момент на часы, я увидела, что уже половина одиннадцатого, хотя я договорилась принести ключ до десяти. Я спешно кинулась переодеваться и уже через десять минут сбежала вниз, к администраторскому столу.

— Я уж думал, не случилось ли с вами чего, — сказал сеньор Империоли. Он был строгим, и я его побаивалась, но сегодня он, против обыкновения, был настроен добродушно. — Ещё немного, и пошёл бы смотреть, живы ли вы.

— Простите, пожалуйста.

— А что вы, кстати, всё время занимаетесь? Готовитесь к чему-то?

— Да нет... — смутилась я. — Так просто...

Выйдя на улицу, на довольно резкий ветер, я обнаружила, что на мне нет шарфа. А ведь было же чувство, что что-то забыла. Хлопнув себя по лбу, я нырнула обратно в здание. К счастью, Империоли ещё не успел запереть доску с ключами. Объяснив в чём дело, я взяла ключ, быстро взбежала на третий этаж, открыла дверь и забрала шарф.

Сегодня вечером спектакля не было, и Опера была пуста. Свет в коридорах уже погасили, но осенняя ночь против обыкновения была ясной, и свет почти полной луны вливался в окна, позволяя чувствовать себя достаточно уверенно. Быстро, но уже не бегом, я пошла по коридору, когда мне вдруг показалось, что здесь, кроме меня, есть кто-то ещё. Я оглянулась, но никого не увидела. Пошла дальше — и вновь услышала что-то вроде эха, словно кто-то шёл след в след за мной, так что стук моих каблуков глушил его шаги. Я остановилась — тишина. Послышалось, решила я, но всё же опять оглянулась. Прямоугольники лунного света ложились на пол, дальний конец коридора терялся во тьме. И у меня появилось чёткое ощущение, что оттуда на меня кто-то смотрит.

По спине пробежал холодок. Я быстро пошла к лестнице, но ощущение чужого тяжёлого взгляда не отпускало. Вот так и начнешь верить в привидения. Здание Королевской оперы было очень старым, оно несколько раз перестраивалось, но многие стены помнили ещё самые первые спектакли, а до того здесь стоял дворец некоего вельможи, казнённого за государственную измену. Неистощимая людская фантазия населила Оперу множеством призраков, и я с удовольствием слушала байки о них. Но одно дело — слушать страшные истории в общей спальне училища, где, кроме тебя, живёт ещё три десятка девушек, а совсем другое — идти по освещённому лишь луной зданию и гадать, не выплывет ли из-за угла призрак Белой Дамы, не выйдет ли из темноты окровавленный рабочий, по слухам, убитый своими же товарищами при постройке театра и замурованный ими в фундамент. И не притаился ли за дверью на лестничную клетку бесприютный дух композитора Файа, утаскивающего души людей, чтобы откупиться ими от Владыки Преисподней...

Не без душевного трепета я дёрнула дверь, но на лестнице было пусто. Я сбежала в освещённый холл и там облегчённо перевела дух.

Выйдя на улицу, я даже смогла немного посмеяться над собой. Перепугалась, как малый ребёнок, навоображала себе всяких ужасов. Призрак Леонардо Файа, надо же! Если я, в принципе, ещё могла поверить в покойную примадонну, продолжающую и за гробом ревновать к более молодым соперницам, и в рабочего, возненавидевшего весь род людской за то, что с ним сделали, то допустить, что Файа, написавший такие шедевры, как "Зачарованный лес", "Рождественская сказка", "Замок снов" и много другой, не менее замечательной музыки, мог продать душу дьяволу, у меня никак не получалось. А тем более в то, что он регулярно отправляет кого-то в ад вместо себя. Да достаточно послушать нежные, торжественные, грозные или радостные, но неизменно прекрасные мелодии, чтобы понять, что и душа, в которой они родились, тоже была прекрасна.

Впереди показался слабо освещённый подъезд нашего пансиона. Я думала, что никого не встречу внутри — его хозяйка не одобряла поздних прогулок, — но, войдя в холл, наткнулась на Паолу и её подруг.

— Что так поздно? — немедленно спросила Паола.

— Гуляла, — лаконично ответила я, не желая вдаваться в подробности.

— Где гуляла?

— По улицам, — сказала я, едва удержавшись, что не добавить: "А какое вообще твоё собачье дело?"

— В такой ветер?

Я пожала плечами.

— Тогда, может, и с нами погуляешь? — вмешалась Фернанда. — Мы идём в "Дориоль", давай вместе!

— Не хочу, — отрезала я. Ясно, с кем они пойдут в знаменитое богемное кафе. Что Паола, что Фернанда всегда пользовались успехом у мужчин, возможно, из-за полного отсутствия стыда. Я не была ханжой, но вот так порхать, как мотылёк, с цветка на цветок, а потом во всеуслышание хвастаться своими похождениями казалось мне неприличным.

— Давай, Анжела, — призвала Паола, — не отрывайся от коллектива.

— Нет.

— Почему?

— Я же сказала, не хочу.

— А почему не хочешь?

— Потому.

— Нет, ну скажи!

— Не хочу, и всё! — я повернулась и направилась к лестнице.

— Мне же обидно, когда ты ко мне спиной поворачиваешься! — донеслось мне в след. Не отвечая, я поднялась в свою комнату. Обидно ей... Ничего, потерпит.

И снова — уроки, репетиции, спектакли... Танцы в балетах, участие в танцевальных сценах в операх... Премьера "Рождественской сказки" была на носу, уже были готовы костюмы, и мы репетировали в них. Солисты заказывали себе наряды для выступлений сами, но кордебалету их шили за счёт театра, поэтому нередко перешивали из старых. Я выступала в опере всего ничего, но и мне пачку Снежинки взяли из "Зачарованного леса", просто нашив на неё блёсток. А вот костюм для танца Цветов пришлось шить новый.

После пережитого страха я старалась не оставаться в Опере допоздна, но в конце осени и в начале зимы темнеет рано, так что вскоре передо мной встал выбор: отказаться от дополнительных занятий или продолжать их после заката. Я выбрала второе, решительно сказав себе, что нельзя быть такой суеверной. Тем более что сама я никаких призраков или ещё чего-то подобного никогда не видела, хоть и ходили по театру слухи о разных необъяснимых происшествиях.

В тот раз я тоже занималась при свете рожка. За окном стемнело, рожок я зажгла только один, но полумрак делал репетиционную удивительно уютной. Еле слышно напевая, я проделывала танцевальные па, представляя, будто выступаю перед большой аудиторией, когда из-за стены донеслись приглушённые звуки рояля.

Я приостановилась, прислушиваясь. Похоже, кто-то ещё решил порепетировать попозже вечером, когда никто не мешает. Забавное совпадение, но играл он именно то, что я только что танцевала — адажио [первая медленная часть танцевальной развёрнутой формы (па де де, па де труа)] из "Зачарованного леса". И играл, кстати сказать, весьма неплохо. Улыбнувшись, я начала двигаться в такт музыке, но оказалось, что неожиданный аккомпанемент может не только помогать, но и мешать. Подгоняемая им, я не имела возможности исправить неудавшееся движение и через некоторое время сбилась. С досадой остановившись, я подумала, что теперь придётся дожидаться, пока музыкант кончит играть, ведь танцевать под музыку, звучащую не в такт, довольно сложно. Но тут рояль взял неверную ноту и умолк. Помолчал несколько секунд, медленно повторил неудавшийся кусок и заиграл дальше, дав мне возможность продолжить танец с того места, на котором я остановилась. Я и продолжила, почувствовав что-то вроде азарта. Смогу ли я танцевать с музыкальным сопровождением, как на сцене, или мне лучше и не пробовать?

Это оказалось трудным делом. Окончив, я почувствовала недовольство собой, но, к счастью, рояль тут же заиграл адажио с начала. Видимо, пианист тоже был недоволен, ведь и он несколько раз сбивался в процессе исполнения. Я танцевала, он играл, и продолжалось это довольно долго. Музыка словно сопровождала меня, как будто невидимый музыкант специально подстраивался под мой танец: приостанавливался, когда у меня что-то не получалось, повторялся, если я могла сразу за ним угнаться, играл ровно и без запинок, когда всё было в порядке.

Наконец музыкант устал. Я тоже решила, что на сегодня хватит и начала собираться, прислушиваясь, не стукнет ли дверь в коридоре. Мне было интересно, кто же мне подыгрывал весь вечер, но я так ничего и не услышала. Переодевшись, я вышла и слегка задержалась перед соседней дверью, но заглянуть внутрь так и не решилась. Хотя, скорее всего, пианист уже ушёл, просто тихо, вот я и не услышала.

Адажио из "Зачарованного леса"... Самое прекрасное место во всем балете, одна из вершин всей мировой классической музыки. Где-то я читала, что первоначально Файа писал его как оперный дуэт, но опера так и осталась недописанной, а мелодия, превращённая в дуэт скрипки и виолончели, вошла в балет.

На следующий день я стояла за кулисами, во все глаза глядя на па де де [танец двоих] Принца и Девы-Птицы. Корбуччи был прекрасным танцовщиком, и его умение проявлялось ещё и в том, что он, когда нужно, словно приглушал себя, подавая в самом выгодном свете свою партнёршу. Его в этом танце было и не видно, словно он — не более чем аккомпанемент для Мачадо.

— Привет, — раздался рядом удивлённый голос. — Ты что здесь делаешь?

Голос принадлежал Бьянке Арана, моей соученице по училищу.

— Смотрю, — ответила я. А ведь не первый раз я прихожу за кулисы. Уже могли бы и привыкнуть.

Вообще-то Бьянка была неплохой девушкой, и, в отличие от той же Паолы, я, как правило, была рада её видеть. Но сейчас она отвлекала от того, что происходило на сцене, поэтому я почувствовала досаду.

— Ты что, во время выступлений не насмотрелась? — удивилась Бьянка.

— На выступлениях — это совсем другое.

— Чудачка ты, — хмыкнула Бьянка.

Я не ответила, полностью захваченная танцем. Пели скрипка и виолончель, Птица робко и доверчиво тянулась к своему возлюбленному, уже покорившись его нежной настойчивости. Красота музыки подчёркивала красоту и выразительность танца, и всё вместе это вызывало на глазах невольные слёзы восхищения.

— Ты что, плачешь? — удивилась Бьянка.

Я кивнула, чувствуя, как по щекам бегут тёплые капли.

— Если бы когда-нибудь я смогла так танцевать...

— Ты сможешь.

Я недоумённо посмотрела на Бьянку.