— Казимир! Казимир! ... Ты где? — Светлобородый высокий обозный стражник, стоя на ящиках, перекрывал своим рыком весь гомон двора.
Паренек аж присел от испуга и тут же припустил, петляя между фургонов и занятыми собой и своими делами людьми и нелюдью.
Сутолока. Люди, эльфы, друиды, повозки, лошади. Все застигнутые в пути торопились устроиться на ночлег еще при свете. Двор начинал пустеть. Ловец совершенно напрасно боялся интереса к своей скромной персоне. На происшествие и на него самого мало кто обратил внимание.
Сон?
Нет.
Все было как всегда.
* * *
— ... а Канцлер и говорит, что, мол, не виноват я, Ваше Величество. Все дело, говорит, затеял воевода, а меня крайним сделал, — приказчик за соседнем столом шептал напряженно, считая, что разглашает страшную государственную тайну.
Это был старый столичный слух, о котором болтают все, и всякий говорит это под страхом смертной казни. Пока никого не казнили и, скорее всего никогда не казнят, чтобы не подтверждать, что это не слух. Ловец слышал уже шестую или седьмую переработанную народом версию того, что прозошло с Канцлером. Все версии ходили вокруг до около, но ни одна из них не была правдива. Истина, как всегда, где-то тут была. Вот только где?
Истина, интересовавшая Ловца, вовсе не касалась дела Канцлера и воеводы. Ему надо было продумать свои действия относительно неприятности, случившейся на конюшне. Разговор за соседним столом его только отвлекал. Параллельно, Ловец в сотый, если не в тысячный, раз пытался вычислить возможную причину своего вызова в столицу. Оба события произошли внезапно, и, значит, попадали в разряд столь им не любимых неожиданностей. Так, относительно причин вызова, он считал, что единственное по-настоящему веское основание могло содержаться в бумажке, которая лежала перед ним на столе. Желтая, дешевая и уже рваная в нескольких местах бумага была изрядно заляпана соусом, жиром и залита пивом, но на ней все еще читалось объявление о съезде городских старшин королевства:
"...повелеваем собраться лучшим людям народа нашего, для совместного обсуждения чаяний и нужд народа нашего и государства...".
Только вот, до этого сборища еще уйма времени, даже выборы не прошли, а он должен тащиться на неопределенный срок чуть ли не через всю страну, оставить все свои дела, да еще вешать себе на шею новые, к которым еще непонятно как подступиться. Например, он так и не решил, что предпринять относительно событий сегодняшнего вечера.
— Да ладно! Брешут они все. — Ремесленник из Кузнечной гильдии внес в застольную беседу разухабистую категоричность. — Сидят себе по замкам да усадьбам и кровушку нашу сосут. Вместе, небось, сговорились, а потом барыши не поделили.
Кузнецу было все нипочем. После того, что ремесленные гильдии учинили в прошлом году по крупным городам королевства, к мнению трудяг стали прислушиваться и в кутузку за лишнее слово уже не тягали. Только вот дорожная станция далеко не город, никаких гильдий и других общественных организаций на не ней не было, а властей в лице дорожной стражи, жандармов и уездной полиции было как раз с избытком. Об этом товарищу попытался сообщить сосед, хлопнув по плечу и прошептав что-то в ухо. Сосед тоже был из ремесленников, но Ловец не видел, из какой гильдии. Единственное, что можно было сказать совершенно точно, так это то, что он был из серых. Житель горных пещер, как всегда, подстраховывался сам и страховал товарища. Люди называли их "тролли", но сами они не любили это название. Имя "серые" им тоже не нравилось, но так все же дипломатичнее. К тому же, человеку выговорить тролльское самоназвание было просто не возможно.
— А что осторожничать-то? Что они могут мне сделать? Ну, поймают меня. Положим, докажут, что я бандит какой-нибудь, и задвинут в штрафной батальон на Генрихов вал. Так кузнецы и в армии нужны. В атаки ходить я всяко не буду. Да и жалеть о потеряном незачем — у меня ничего нет.
Сотрапезники согласно загудели, демонстрируя классический пример маргинального мировоззрения. Впрочем, большинство из согласных с кузнецом не решались высказываться более определенно и постоянно озирались по сторонам. Теоретически именно такие вот типы и могут делать будущее, изменяя настоящее. Для этого их необходимо воспитать, организовать и показать нужное направление. Тем более что все, кого надо "направлять", уже давно перебирались под крышу большой дорожной станции.
Огромный задымленный зал проглотил всех желающих. Он, казалось, растворял прибывших в запахах всевозможных вкусностей и курительных трав, которыми начинали затягиваться все, присевшие за столы. Каждый занимался своим делом, и никто никому не мешал. Ловец и любил такие места. В них он мог спокойно наблюдать за разнообразным людом и нелюдью. Отсюда, собственно, и происходит его прозвище — "Ловец" — данное Учителями в Школе за нескончаемый интерес к личностям. Кличка прижилась, и теперь под ней он проходит в рапортах.
Кстати о рапортах. Нужно было начинать думать о том, что написать в качестве объяснения тем необычным ощущениями, какие он уловил занимаясь с раненым парнем. Определенно, что-то было. Но что именно?
— Эй, красотка! — Ловец позвал проходящую мимо грудастую служанку, с которой решил начать процесс воспитания и направления на путь истинный здешних народных масс.
— Что пажелает гаспадин лекарь? — Девица говорила с иррийским акцентом.
— Где та девушка с порезанными руками?
— Наверху, гаспадин. Спрасите Аглаю. — Ей было совершенно некогда разговаривать с симпатичным "гаспадином", но глазки все же игриво стреляли по фигуре нежданного собеседника.
Искать эту самую Аглаю не было нужды. Направление указано, пора действовать.
Скрипучая лестница на чердак, заунывная крестьянская песня о тяжелой женской доле, раздающаяся из-за необструганой двери. За дверью оказалась небольшая комнатка с маленьким оконцем, выходящим на частокол. Вдоль стен стояли широкие лавки. На одной из них спала девушка. Перебинтованная рука мирно покоилась на груди. Та самая крестьянка, что помогла во дворе, сидела рядом и расчесывала ей длинные золотистые волосы. Девушка обладала точеным профилем, классическими чертами лица и природной бледностью друидки. У людей такое встречается редко. Пожалуй, только аристократки следят за своим загаром, то есть следят за тем, чтобы его не было.
— Ну как она?
— Все ничего, милостивец. Кабы не ты, так, наверное, никто бы ейному мужику и не помог бы.
— Пустое, — ответил Ловец присел рядом с раненой. Он надеялся разболтать сиделку, считая, что каждая женщина (мужчина, впрочем, тоже) любит посплетничать. И даже, если в этих сплетнях информации будет столько же, сколько в слухах о канцлере, можно будет получить мальнькую зацепку для распутывания всего дела.
— Может, раны ее посмотришь?
— Незачем. — Он протянул ей сверток. — Завтра утром смажешь раны. И вечером повторишь.
— Как скажешь, лекарь.
— Ты, случаем, не знаешь, что там произошло? — Ловец начал опрос свидетеля, что называется, без предисловий.
— Так ведь известно, что. — Лицо крестьянки окаменело и доброта, присущая всем выражениям дородных лиц, исчезла. — Взял Всеслав, да и напоролся на косу.
— Угу...
Помолчали.
— На косу, говоришь? Что-то неясно мне, какая это могла быть коса, которая режет животы аккуратно, словно бритва или глоберский нож. Вы, что ж косы-то из стали куете?
— А ты кто, дознаватель что ль?
Нормального разговора не получалось.
"Тоска", — подумал Ловец и сказал "правду":
— Нет. Я просто лекарь.
— Ну вот и лечи, милостивец. — Заискрила свеча и крестьянка аккуратно, не туша огня, укоротила фитиль толстыми мозолистыми пальцами. — За мазь спасибо. А об остальном жандармы позаботятся.
Естественно, ни о чем никто заботиться не будет. Вернее уже позаботились. Жандармы нашли положенных двух свиделей из обслуги, которые подтвердили, что стояли рядом и все очень хорошо видели. Двое других служащих станции своими подписями засвидетельствовали, что расследование проведено с надлежащим рвением. После этого а в станционную книгу с орфографическими ошибками вписали данные об очередном несчастном случае. А капрал жандармского поста выпил пива за удачный исход дела и довольный валялся где-нибудь внизу в дымину пьяный. Знаем, проходили.
— Чего ж ты, милая моя, боишься?
— Ничего я не боюсь. Только вот ты уедешь, а ей вот здеся жить. — Теперь ее могучие руки покоились на груди.
— Вот я и помог бы ей жить нормально. — В голову не пришло ничего лучше этой полицейской банальщины.
Крестьянка только усмехнулась в ответ.
— Ну, раз не хочешь по-плохому, разлюбезная моя, по-хорошему будет хуже. — Ловец встал и направился к выходу. — Пойду-ка к почтовой карете, кажется, важные господа прибыли. Поговорим с ними.
Он уже почти вышел, решив, что дело принимает тот оборот, который он и ждал.
— Стой! — Лицо женщины выражало скорее озабоченность, нежели страх перед угрозой. — Тебе, милостивец, хорошо бы с хозяином поговорить, о хозяйке его расспросить. Глядишь, что-нибудь и узнаешь. А коли узнаешь, то смекнешь, что дела здесь темные.
— Спасибо, голубушка.
Опять скрипела старая лестница, опять раздавалась унылая женская песня.
Все было ясно и без лишней загадочности. Одной из самых важных особенностей службы на дорожной станции Морского тракта было то, что это чрезвычайно доходное место. Попасть сюда станционным смотрителем в прежние времена было очень трудно, а уж сейчас-то и подавно. Много состояний началось со скромных дел, которые обделывались в залах таких вот придорожных станций. Станционный смотритель получал мзду с контрабандистов, торговал беспошлинным спиртным, да был в доле у местных карманников и дорожных бандитов. Масштаб коррупции зависит от широты натуры чиновника. Чем больше дел, тем больше денег и риска, что попадешься.
В зале уже орали песни.
Жила одна девчонка,
И звали ее Мэри!
Брала она со всех медью,
И серебром с военных!
Песня отставников еще не достигла максимального накала, но конец уже можно было угадать. Что-то там о Мэри, которая очень любила военных так, что была готова отдаться любому легионеру.
— Красотка! — Ему снова попалась грудастая служанка.
— Между прочим, меня завут Китти, гаспадин лекарь. — Она опять игриво улыбнулась. — И если вы не устали, то мы можем атдахнуть вместе чутачку папозже.
— Ты давно из Иррии приехала? — В гаме харчевни приходилось напрягать голосовые связки, и его вопрос явно заинтересовал погонщиков, сидевших за ближайшим столом.
— Уж третий год идет. Ну так как? — Ее вопророс не отличался особой многозначительностью.
— Отдохнем, отдохнем...
— Правильно, парень! Давай, сделай ей!... — Заинтересованные погонщики проявили живейшее участие в судьбе "зарождающегося чувства".
— После. Хорошо?
Хозяина Ловец решил оставить на потом. Каждому известно, что станционной харчевней командует жена смотрителя.
— А сейчас расскажи мне немного о хозяйке.
И вроде бы ничего особенного в его просьбе не было, но то, что случилось дальше, не лезло ни в какие ворота. Девушка шарахнулась в сторону, и если бы он не схватил ее за руку, то она наверняка убежала бы.
— Атпусти меня! ... Слышишь? Пусти! — Она не кричала, а напряженно шипела, словно боялась, что их услышат в многоголосье зала. Раскрасневшееся личико побледнело, и стали заметны большие и некрасивые веснушки.
И тут Ловец понял, что его беспокоило с момента прибытия на станцию. Глупые столичные слухи здесь ни причем, странное происшествие на конюшне, наверное, тоже. Он чувствовал слабенький след Силы. Это открытие так его поразило, что он разжал руки и отпустил девушку.
"Час от часу не легче!"
* * *
Станционный двор, куда он выбрался, потрясал своими размерами. Двор был просто огромен. И в тоже время он вполне мог показаться маленьким и тесным, если заполнялся многочисленными ремесленными повозками и гигантскими купеческими фурами, грубо сколоченными телегами и дорогими позолоченными каретами, а главное, если там были их разноголосые хозяева и пассажиры. Последние на ночь перебрались под крышу станции, оставив свой транспорт под надзором стражи. Поэтому, ночью тишину двора нарушала только перекличка часовых на частоколе и вой сторожевых псов. Этой ночью не было слышно даже собак. Все либо дрыхли, либо собирались это сделать.
Казимиру после целого дня пути тоже хотелось спать, но интерес к окружающему миру был сильнее усталости. Его ждали тайны очередного станционного двора, а значит, он обязан проявить крайнюю осторожность, сбегая из-под бдительного ока своего дяди. Ему повезло. Парня никто не заметил и не окликнул, когда он пересекал прокуренный зал, а потом осторожно обходил лошадиные лепешки и вонючие лужи во дворе. Облака закрыли обе луны и темнота поглотила его маленькую фигурку. При всем желании его было почти невозможно заметить. Точно также как и ему было бы весьма трудно найти в этой кромешной тьме что-нибудь или кого-нибудь.
В планы Казимира входила ночная беседа со старым друидом, которого встретил накануне вечером, но так и не смог разговорить. Уж очень интересно расспросить его о Великом Лесе, о незнакомой жизни и его впечатлениях о людях. В городе к друидам или троллям не подступишься. Все особняком живут. А здесь, в дороге, такая непривычная свобода! И хоть дядя обещал, что эта первая его поездка не будет последней, хотелось узнать все сразу и как можно быстрее. В свои четырнадцать с небольшим лет он ни разу не выезжал из Золотого города и уж тем более не разговаривал с друидом. Так, только яблоки бегал воровать в пригородных садах.
Как оказалось, за городскими фортами и садами скрывался целый мир. Правда, говорили, что здесь с каждым днем становится все страшнее и страшнее, и, что из-за этого страха в уют городов бегут тысячные толпы беженцев. Казимир искренне удивлялся от чего они бегут. Ничего ужастного он как ни старался не заметил и, потому, с присущим молодости максимализмом, искренне не понимал необходимость дядиной работы. Сторожить караван, когда по дороге им все время попадаются отряды конной стражи, легионеры и почтовые кареты с уланским конвоем. Еще более непонятным было назначение страховой компании, которая платила сторожам неплохое жалование. Страхование от чего? Что может случиться в таком понятном и простом мире?
За время путешествия он не нашел ответа на этот злободневный вопрос. Не нашел он и друида, заплутав в скопище разномастных повозок. Зато Казимир заметил маленькую светлую щелочку в сарайчике недалеко от конюшни. Людей он не увидел, но услышал как глухо бухали друг о друга тяжелые ящики. Странный запах каких-то трав и цветов перебивал дворовую вонь и ароматы кухни. Не найдя в буханье ящиков и в цветочном запахе ничего необычного он решил было отправиться спать, как проходя мимо приоткрытых ворот конюшни разобрал голоса:
— Да, не знаю я ничего, — пробасил кто-то негромко.
— Ну да! А косу потерял. Так? — Второй голос был гораздо увереннее и громче.
