Выгодная покупка

— Э, да вы... что... — потрясенно выдохнул Ситте, прикинувший на глаз цену плаща.

— Как вы верно заметили, он гряный раб и на нем полно вшей, — пояснил Рамон с такой дружелюбностью, что аргассцы почли за лучшее оставить его в покое. Удерживая раба одной рукой (мальчишка висел на ней, как тряпичная кукла), герцог взобрался в седло и пустил коня рысью. Ребенок лежал в изгибе герцогской руки.

До Ромоллы — поместья герцога — гости и хозяин добрались через полчаса. Томоэ поттормошил раба, и мальчик, высунувшись из складок плаща, осоловело повел вокруг себя взглядом. Осознав через секунду, где именно он лежит, парнишка восшипел и забился в руках герцога, как пойманная птица.

— Ну, ну, спокойнее, спокойнее, — сказал его сиятельство, придерживая мальчика, чтобы тот не вылелет из седла. Навстречу дворянам вышел мажордом герцога дон Доминго. Рамон соскочил на землю и снял с седла ребенка (мальчик попытался его пнуть, но безуспешно). Управляющий недоуменно уставился на покупку томоэ.

— Ваша светлость... что это?!

— Это? Ах, это! Оно ваше, Доминго.

— Мое? — брезгливо скривился эконом. — Зачем?

— Это надо отмыть, одеть, накормить, выловить всех вшей и показать врачу, лучше — магу. И осторожней, оно кусается.

... Обед прошел в оживленном обсуждении эльянских красот и рокуэльских красавиц; особенно усердствовал Ситте. Единственной темой, которую обходил Рамон, была покупка раба. Даниэль так и не понял, зачем ему мальчишка, а углубляться в вопрос при зубоскалистом Мишеле Хью не рискнул. Но наконец его друг откланялся, отправившись к какой-то прелестнице, и шевалье заговорил:

— Зачем все это?

— Что именно? — прищурился томоэ.

— Работорговля. Это же скотство, Рамон! Почему вы не запрещаете?

— Потому что она приносит казне весомый доход.

Хью отвел взгляд.

— Что будет с другими детьми?

— Не знаю, — равнодушно отозвался герцог. — Меня это не волнует. Главное, чтобы Равизо заплатил налог с продаж.

— Я не понимаю... Зачем же вы тогда купили этого ребенка?

— Мне надоело дрессировать одних собак и лошадей. Хочу попробовать с этим человечком.

— А потом? Когда вам надоест игрушка?

— Выброшу и куплю другую, — пожал плечами Рамон. Хью вскипел. Нет, хватит с него рокуэльских обычаев! Аргассец уже привстал, чтобы высказать томоэ все, что он думает по поводу работорговли и дрессировки детей, но в дверь постучали, и на пороге гостиной показался дон Доминго.

Мажордом крепко держал за руку последнее приобретение герцога. После мытья выяснилось, что у приобретения светлая, незагорелая кожа и густые волосы средне-русого цвета, которые домашний цирюльник герцога аккуратно подстриг в "кружок", прикрывающий уши. Мальчика одели по рокуэльской моде — длинные, до лодыжек, штаны, белая рубашка, желтый кушак, забавная куцая жилеточка и домашние туфли — мокасины. Однако никакой благодарности на лице ребенка не отражалось. Когда Рамон встал и подошел к нему, паренек злобно зыркнул на благодетеля.

— Что сказал врач по поводу его немоты?

— Ничего, ваша светлость, — буркнул Доминго. — Щенок так тяпнул его за руку, что иблани вылетел вон, будто ошпаренный. А магик сказал, что парень просто дурит, никакой он не немой.

— Вас так плохо покормили? — вскинул бровь Рамон. — Ну что ж, я немного разбираюсь в медицине... Откройте рот.

Глазищи мальчика бешено сверкнули, он сцепил зубы и замотал головой. Герцог крепко прихватил его за подбородок и попытался пальцем разжать ему зубы. Паренек рванулся с такой силой, что управляющий выпустил его из рук, замолотил кулачками по груди Рамона, засадил каблуком по ноге Доминго, который попытался прекратить это безобразие, и вцепился зубами в ладонь герцога.

Брызнула кровь; в глазах томоэ потемнело от боли. Доминго кое-как оторвал ребенка от герцогской руки и пинком отшвырнул его к камину. Хью застыл на месте, не зная, к кому броситься.

— Отличное начало для знакомства, — отметил Рамон. — Доминго, оставьте нас. Хью, вы тоже.

Хотя эмпат давно научился закрываться от чужих эмоций и тем более — от эмоций толпы (а то и свихнуться недолго), он все же старался избегать невольничьего рынка — слишком сильны были эманации рабов, и слишком много грязи было в чувствах работорговцев. Но надо же куда-то деть гостей, которые уже сидели у него в печенках! Отринув соблазнительную мысль продать аргассцев в рабство, герцог потащил их на рынок, чтобы хоть как-то отвлечь от своей персоны. Он был одиночкой по натуре, и постоянное мельтешение гостей перед носом казалось ему хуже зубной боли.

Он не ожидал, что вернется с покупкой...

Мальчишка сжался на ковре, и, сверля хозяина жгучим взглядом, ожидал кары за свое деяние. Эмпат не выдержал и отвел глаза. Тугой комок страха, ненависти и отчаяния, ощущать его было невыносимо, это слишком напоминало... И все же, хотя пареньку было очень страшно — он не боялся. Ребенок боролся изо всех сил, даже с теми, кто сильнее его, даже зная, что это бесполезно. Ненависть, гордость и отвращение были палкой, на которую он опирался, и он готов был броситься на мучителей снова...

Герцог медленно перевязал ладонь и стал бездумно расставлять по полочкам склянки с лекарствами. Он не знал, как мальчишка смог вынести рабство, ломающее взрослых, и почему в нем все еще горит его неистовая гордость, но он знал, за что ребенок так его ненавидит.

— Да успокойтесь вы, — устало сказал Рамон. — Не буду я с вами спать. И бить тоже не буду.

Мальчик вздрогнул всем телом, в огромных глазах вспыхнул и погас яростный огонь. Он горел в этом костре, питаясь своей ненавистью, сжигая даже хиленькую надежду, что его кошмар позади. Его личный ад, по сравнению с которым бледнели даже воспоминания эмпата о первом потоке, когда Рамон бился об пол, чтобы выколотить из головы этот нестерпимый, бесконечный звон.

Его новая, костлявая, дикая собственность... У него был гибкий и упругий, как у кота, хребет, да и повадки тоже кошачьи. Рамон глядел на раба, вздрагивающего от напряжения, и чувствовал, как внутри растет обидное недоумение. Почему именно этот ребенок? Он же дикий, неукротимый и... Ах, черт, почему — да просто не повезло!

Маленький гордец... и боец. Другой бы уже давно скис, а этот еще рычал и царапался. Почему так хочется приручить его? Разве есть ему, герцогу, дело до того, как сильно ненавидит его этот раб? Но маленькая змейка, которая вдруг обвилась вокруг сердца, уже запустила в него острые зубки...

— Если ты будешь так злиться, то никогда не забудешь, — негромко сказал Рамон, встречаясь взглядом с ребенком. Худое личико закаменело. — Я ничего тебе не сделаю. Правда.

Взрослый медленно опустился на колени перед ребенком. Дикий зверек отпрянул и выгнул спину.

— Не бойся. Я обещаю.

Мальчик ненавидел свою слабость, но он знал, что он — один, и никто ему не поможет. Никто не помогал, никогда. А как отчаянно и горько мальчишка мечтал о том, чтобы проснуться однажды и узнать, что все это — только страшный сон...

Змейка заскользила, касаясь холодными кольцами, и вдруг пребольно укусила, стало горячо. Такой острой боли еще никогда не было... Рамон осторожно, чтобы не спугнуть, протянул раскрытую ладонь:

— Клянусь, я ничего тебе не сделаю. Не бойся. Я не хотел тебе навредить. Мне было интересно, почему ты молчишь.

Губы мальчишки скривила недетская, ядовито-злая усмешка.

— Ненавидишь, да? Всех?

Ребенок опустил голову, разглядывая хозяина исподлобья. Казалось, что он вот-вот бросится и вопьется зубами в горло, чтобы хоть раз дать выход терзающему его огню. Рамон опустил руку. Он же эмпат, неужели он не сможет? Всего лишь притушить его ненависть.

Мальчишка шевельнулся, садясь поудобнее, потянул носом и покосился на блюдо с фруктами. Герцог встал, и раб мигом отпрянул к камину, чтобы мужчина не мог схватить его.

— Не веришь? Упрямый, да? — спросил томоэ. Виски обожгло, и Рамон машинально прижал ладонь ко лбу, загораживаясь от чужого отчаяния. Обычно ему вполне хватало своего. Он медленно провел рукой по лицу, возвращая на место язвительную улыбку. Интересно, с чего это такой приступ милосердия? Мальчик светил ему в лицо ненавидящими глазами; он уже ничего не боялся и никому не верил, а еще... он хотел винограда и персиков. Томоэ взял в руки блюдо и шагнул к камину. Одно быстрое, нервное движение — и рука мальчика сжала тяжелые каминные щипцы.

— Смелый, — со смесью похвалы и добродушной усмешки сказал Рамон, и паренек удивленно моргнул. Его никогда не хвалили, и это оказалось так приятно и необычно, что он даже опустил оружие. Рамон подошел поближе, и его движение снова вызвало вспышку недоверия; щипцы в маленькой руке нервно дернулись. Вдруг этот взрослый хочет обмануть его, приманить, купить не только тело, но его самого? Он так часто встречался с этим, что снова вздыбил шерстку, готовясь чуть что напасть и цапнуть.

Пальцы герцога побелели, едва не смяв тонкую оковку на блюде. Еще никогда в нем не поднималось такой дикой ярости и жажды убийства, когда он увидел, словно отраженную в глазах ребенка, потную рожу Равизо. Эмпаты почти не способны испытывать собственные чувства, и Рамон с удивлением прислушался к своей вспышке. Он и не подозревал, что так может...

Пока герцог занимался самоизучением, мальчик поднялся на колено, принюхиваясь, как котенок. Тощий, вечно голодный уличный котенок.

— Умрешь, а не сдашься? Вот и правильно. Ешь, не отравлено.

Герцог наклонился и поставил блюдо на пышный ковер. Мальчишка облизнулся, жадно глядя на виноград и персики. Томоэ отошел к самому дальнему окну и, скрестив руки на груди, присел на подоконник. Парнишка осмелел, схватил ломтик персика, не выпуская, однако, щипцов.

... Мальчик опустошал блюдо, герцог рассматривал свою покупку. Большие, миндалевидные, поставленные чуть наискосок глаза с вертикальными зрачками сразу выдавали в ребенке полукровку. Но где же тогда его магические способности? Или еще слишком рано? Рамон понимал, что владей мальчик хоть какой-нибудь магией, он бы в рабах и дня не задержался, а Равизо еще крупно пожалел бы, что связался с ребенком-полукровкой. Но способностей не было, точнее, они пока не проявили себя. Странно, обычно в тяжелых ситуациях они развиваются гораздо быстрее...

Когда фруктам пришел конец, мальчик отодвинулся от блюда и сыто улыбнулся, даже на хозяина взглянув без омерзения. От обильной и вкусной пищи клонило в сон, но как тут заснешь, если рядом — враг?

"Тепло. Сыто. Безопасно. Сонно", — эмпат послал первый пробный сигнал, но ребенок не заметил чужого влияния. Он зевнул, показав остренькие белые клычки. Вот чем он так кусается...

"Тепло. Безопасно. Хорошо", — смелее подкрался Рамон. Закрывающиеся глаза глянули уже почти без ненависти, и ручка ребенка наконец выпустила орудие самообороны.

"Безопасно, хорошо, мягко", — настаивал герцог. Еще зевок, сонный выдох, и мальчишка свернулся калачиком посреди ковра. Рамон подождал немного, подошел, и дыхание ребенка тут же сбилось. Просто звериное чутье.

"Безопасно, мягко... поверь мне", — подумав, решил томоэ, раб расслабился. Медленно и осторожно Рамон подсунул руки под тощее тельце, поднял и прижал к груди. Ребенок весил немногим больше кошки.

Не поднимаясь с колен, молодой мужчина смотрел в лицо своего раба. Потом аккуратно устроил его голову у себя на плече, тронул губами лоб и встал.

Тяжелая, в резных панелях дверь распахнулась сама; хвала богам, в комнате никого не было и способностей полукровки можно было не скрывать. По холлу шатался Даниэль. Завидев Рамона, аргассец застыл и выпучил глаза, но герцогу было не до него. Мальчик подрагивал во сне от малейшего шороха; если он проснется на руках мужчины, о доверии можно будет забыть навсегда.            

Томоэ быстро поднялся на второй этаж. Большую гардеробную уже переделали в жилую комнату: поставили столик с подсвечником, кроватку, застелили ее тонким матрасом, разложили на полу цветастый хадизарский ковер и бросили на него гору пестрых подушек, в углу разместился сундук для одежды и старые игрушки Рамона — деревянные кони, кораблики, оружие, набивные звери, кубики с буквами и книжки с волшебными "живыми" картинками.

Рамон остановился перед кроватью. Спускать с рук теплого, сопящего во сне ребенка не хотелось совершенно. Рамон бережно опустил мальчика на кровать и собрался уже выпрямиться, как вдруг рука раба легла вокруг его шеи. Герцог замер, дыша через раз. Мальчик прильнул, задрожал, всхлипнул "Нани-и...", и рука соскользнула.

Эмпат снял с него мокасины и набросил на паренька узорчатое шелковое покрывало. Острое личико разгладилось, на губах проступила блаженная улыбка. Мальчик зарылся головой в подушку, наслаждаясь непривычной мягкостью постели, и вытянулся под одеялом. Рамон убрал волосы с уха ребенка. Так и есть — ушко обычного размера, но с острым, слегка загнутым внутрь кончиком.

Герцог хмыкнул — ему-то повезло, глядя на Рамона, никто не мог бы сказать, что он — полукровка. И это было весьма кстати, потому что по Коронельскому акту все маги-полукровки исключались из порядка наследования, не говоря уже о том, что Рамон был бастардом...

Солнце раскалилось, как утюг, жара становилась нестерпимой даже для рокуэльца. Герцог позвонил и, пока ему несли сангрию, лед и фрукты, скинул всю одежду и завернулся в шелковый хадизарский халат. Н-дэ, а северянам сейчас несладко...

Гул эмоций постепенно стихал, сменяясь всеобщим расслаблением, и за это он особенно любил время сиесты. Герцог ощущал чужие эмоции будто всеми чувствами сразу — он их видел, слышал, они имели вкус, отвратный или нежный запах...Эмпаты и телепаты были редкой роскошью среди магов, сумасшествие оказалось самым частым итогом этих способностей, а самоубийство — последним выходом из ада, в который они превращали жизнь "чутких".

Рамон хлебнул сангрии. В свое время его спасла дрессировка по методу "кнута без пряника", а не то бы его могила пополнила коллекцию мраморных саркофагов в фамильном склепе, украшенных одинаковой, витой надписью "Рамон, маркиз Эспинола". Четыре сына герцога Рикардо Вальдано предпочли выход... А, может быть, окончательно свихнулись и уже туго понимали, что делают, прыгая из окон.

Аскелони не только научил его контролировать и использовать поток, но и виртуозно маскироваться — ни один из эмиссаров Суда Паладинов и Совета Араны  не сумел "расколоть" Рамона.

Интересно, где же теперь бывший Верховный маг Рокуэллы, затеявший свой безумный эксперимент? Эмпат не был уверен в том, что убил наставника. А жаль...

К четырем часам дня удушающий жар спал, и герцог, обтершись холодной водой и сменив рубашку, снова направился в детскую... Хм?

"Надо же, уже и отцовские инстинкты пробудились", — ядовито подумал Рамон. Где ж они были столько времени? Смерть маленького уродца, которого родила ему супруга, до сих пор не вызывала у герцога никаких чувств, кроме брезгливого облегчения. Все полукровки бесплодны, Аскелони не смог обмануть природу.

Мальчик спал, сладко посапывая в подушку и разметавшись под покрывалом. Эмпата кольнула тревожная мысль: "А вдруг он так задохнется? Может, перевернуть его на спину?" Рамон уже склонился над ребенком, но вдруг замер, прижав ладонь к груди. Такие чувства... Такие необычные, у него их никогда не было. Эмпаты не способны испытывать сильные эмоции, но мальчишка дарил ему их одну за другой, такие яркие, что...