Приоткрыв веки, Алина действительно увидела Мишу, встрепанного и не на шутку испуганного, а увидев, разрыдалась в голос, уткнувшись носом в братову грудь, словно тот был единственным стабильным существом среди гибнущего мира ratio.

— Аля, — судя по голосу, Миша тоже был в панике. — Аля, ну что такое?

— М-мне плохо, — проговорила Алина, заикаясь, вздрагивая и хлюпая носом. — М-Миш, мне плохо...

— Где плохо? — он уже готов был бежать за лекарствами, вызывать "скорую" и названивать маме на работу одновременно. — Тошнит? Или сердце? Чего, Аль?

— Знобит, — пожаловалась Алина. — К-кружится все...

"Не волнуйся"

И стало темно. Очень темно, холодно и жутко.

Когда тьма рассеялась, оставив после себя головную боль и ломоту во всех суставах, Алина обнаружила, что лежит в кровати, до самого носа укутанная одеялом, а сидящий в ногах Миша, бледный и очень серьезный, размешивает в кружке растворимый аспирин.

— Ты в обморок упала, — сообщил он. — Это грипп, Алька, он всегда так резко начинается. Ты не беспокойся.

— Угу, — кивнула Алина, с ужасом осознавая присутствие в комнате кого-то еще, очень близко, почти вплотную. Если бы можно было свернуться клубочком и спрятаться от него под одеялом...

— Выпей. Это аспирин, хороший, немецкий.

— Не могу, — прошептала Алина, чувствуя, что при малейшем движении мир начинает вращаться и скользить куда-то вниз. — Миш, я сесть не могу, меня мутит.

"Лекарство надо выпить, — не замедлил вмешаться Узиль. — Тебе будет немного легче, правда. Пей же!"

— Давай я тебя с ложечки напою, — предложил Миша.

Алина кивнула и через силу, в семь приемов проглотила аспирин. Потом она свернулась под одеялом, подтянув ноги к подбородку, и, как бывало в детстве, попросила:

— Почитай мне, пожалуйста, что-нибудь хорошее.

И Миша стал читать ее любимого "Кузнеца из Большого Вуттона". Иногда принимался звонить телефон, и тогда он выходил в коридор и отрывисто бросал в трубку: "Нет, не приду. Не ждите меня. Проблемы, да". Мишу, прирожденного тамаду, ждали сокурсники на очередной пирушке.

Алине очень хотелось признаться, что ей плохо вовсе не из-за гриппа, а от того, что она слышит голос в голове. Зарывшись в одеяло, словно в нору, она с каким-то вязким равнодушием думала, что сошла с ума и деваться теперь некуда. Рано или поздно она будет биться в мягкие стены психбольницы, кричать и пытаться хоть где-то укрыться от тихого голоса, от присутствия Узиля.

На улице пошел дождь. Миша читал про волшебную страну, а по стеклу ползли капли, и за окном было сумеречно, грустно и уныло. По углам, за шторами густели тени, росли и шевелились. Смеркалось.

— Скоро мама придет, — сказал Миша, и тогда Алине внезапно привиделось, что они снова стали детьми и, как раньше, сидят на диване, беседуют о чем-то простом, но важном для малышей, попивая какао, и ждут родителей с работы, а темнеющая комната словно бы раздвигается, теряя границы, превращаясь в неведомый край. Только в те времена они оба были легки и беззаботны, и Алина не тонула в липком омуте безумия...

Мама вернется и не будет ее ругать. Увидев лицо Миши, когда тот отопрет дверь, она превратится из яростной фурии во встревоженную квохчущую наседку и примется поить Алину лекарствами, причитать и всплескивать руками. Мама не будет ругать... но мысль об избавлении от скандала не радовала.

— Да, скоро, — кивнула Алина. — Уже почти темно.

Желтый свет ночника выделил их из сумерек оберегающим пятном. Вот было бы здорово зажечь внутри себя такое же охранительное уютное пламя, которое никого не пропустит к ее мыслям и поможет заглушить любые ненужные слова.

— Почему? — спросила Алина одними губами. — Почему именно я?

"И невдомек ему было, что звезда в нем, что она затаилась в ожидании назначенного срока" — процитировал Узиль.

Алине показалось, что он улыбается.

* * *

Алина вернулась в школу после каникул, уже в новой четверти. Ее болезнь врач определил странными прихотями молодого организма, впрочем, написав в справке "ОРВИ".

В классе никто не проявил особенной радости по поводу возвращения "училкиной дочки", но, сидя за партой и ощущая вялую легкость и безразличие, Алина прекрасно понимала, что теперь никогда больше не будет одинока.

Узиль был ненавязчив. Он заговаривал с Алиной не так уж и часто, раза три на дню, однако она постоянно чувствовала его присутствие, словно кто-то щекотал ее перышком за ухом или дул в волосы на затылке. Однажды Алина взяла мифологический словарь и обнаружила крохотную заметку: "Узиль — старший ангел, помощник серафимов, либо архангелов, управитель ветров, отец нефалимов"

"Да, это я" — просто подтвердил он, когда Алина захлопнула книгу, и больше не высказывался по этому поводу.

Ладно, пусть будет ангел.

К волшебным существам Алина была неравнодушна, как и все девчонки ее возраста, но одно дело читать "Некрономикон" и Брема Стокера, сочиняя истории про вампира-милиционера, и совсем другое — встретить не в фантазиях, а на самом деле ангела, говорящего с тобою. Не занятно это было и не экзотично, а страшно. По-настоящему страшно.

Кстати про вампира: за две недели сидения дома Алина не добавила ни строчки к приключениям Никиты, хотя раньше использовала любую возможность для сочинительства. Любимый герой, с которым ей приятно было иметь дело, как-то поблек и истерся, став глупым, детским, неинтересным рядом с новыми героями ее, Алининой, жизни...

Во время болезни, когда спала температура и появилась возможность рассуждать логически, Алина составила для себя что-то вроде модели поведения: никому ничего не рассказывать — это решено было сразу и окончательно; не нервничать, вести себя как раньше; и самое главное — не отвечать на вопросы Узиля вслух.

"Это умное решение" — отреагировал тот.

Несмотря на то, что Алина окончила четверть без троек, родители наняли ей репетитора по английскому языку — старейшего педагога школы Веронику Марковну, которая хоть и была, как говорится, свидетелем революции 1789 года, но имела ясную память и знала английский чуть ли не лучше англичан. В ее маленький кабинет на третьем этаже Алина приходила по пятницам после уроков и не просто приходила, а, что называется, летела на крыльях: вместе с ней у Вероники Марковны занимался и Максим, подтягивавший иностранный для поступления в университет на факультет лингвистики.

Обычно он появлялся раньше. Входя в класс, Алина видела Максима за последней партой — надев наушники, он прорешивал аудиотесты, скрючившись над бланками ответов, словно горгулья. Алина усаживалась за стол, открывала книжку и начинала переводить выделенное учительницей — всегда из "Саги о Форсайтах", кою Вероника Марковна считала лучшим пособием для углубленного изучения языка. Потом Максим подходил к учительнице со своими листками и, пока она сверяла ответы с ключом, ждал, равнодушно глядя в черное окно, затем получал очередное задание и кассету, вновь сливался с магнитофоном, и его взгляд становился загадочно-отрешенным. Алина пересказывала прочитанное, отвечала на вопросы и принималась анализировать статьи из "Moscow News", в основном, про политику и спорт — не слишком интересные, но и не такие тупые, как тексты из интернета, которые выкладывались на уроках в ее классе. Краем глаза Алина посматривала на Максима. Его скульптурный горбоносый профиль резко выделялся на фоне вечернего окна, и было в этом нечто барельефное, историчное, романтическое. Доделав тест и выяснив результаты (Вероника Марковна тягуче приговаривала в нос: "Максим, ну как же вы путаете Perfect и Perfect Progressive? Есть же схемы..."), он неуловимо быстрым движением выкладывал на стол купюры, которые учительница так же изящно прибирала, и удалялся, закинув на плечо рюкзак с физиономией Гомера Симпсона и волоча потертую черную куртку чуть ли не по полу. Алина отчитывалась по статье и выходила в пустой гулкий коридор, в котором уборщицы уже выключили лампы. Звук ее шагов отлетал от стен, становясь громким и пугающим — тогда Алина сбегала по лестнице на первый этаж, где было людно и шумно: занимались на долгой продленке малыши, в спортзале играли в баскетбол и теннис, нещадно колотя по мячам, в танцклассе шел урок ритмики у второй смены, а в актовом зале — репетиция школьной рок-группы, деловито обсуждали сериалы и политику родители, рассевшись на лавочках вдоль стен и поджидая своих чад. Алина переобувалась, натягивала куртку и выходила в мокрый тоскливый ноябрь, нестрашно таращившийся на нее разноцветными глазами окон.

Самым главным было то, что в пятничный вечер Узиль молчал, и Алина почти не ощущала присутствия, словно его никогда и не было, а ей все почудилось от усталости или приснилось. И она брела домой, жадно вдыхая влажный холодный воздух, а под ногами утробно чавкали осенние листья — теперь не разноцветные, а одинаково бурые, и вокруг фонарей висел дрожащий дождевой ореол.

Алина шла и думала о Максиме.

Что она вообще знала о мальчишках, кроме того, что они любят тяжелую музыку, крепко выражаются и готовы гонять в футбол с утра до вечера, хотя, к примеру, не имеют понятия, как пишется слово "футбол" Иногда Алине мнилось, что они существа с другой планеты. Тогда Узиль объявлялся, и его приход Алина ощущала как деликатное покашливание: спроси меня, уж я-то в курсе, но заговаривать с ним Алина не смела — это был бы еще один шаг за тот край, откуда возврата не будет.

Порой ей очень хотелось рассказать об Узиле хоть кому-то. Сходить к психологу или в церковь, или даже взять и выложить все Мише. Алину останавливало то, что после таких рассказов следовала бы непременная и немедленная закладка в дурдом.

Но однажды она почти решилась.

В тот день к брату в гости пришел старинный приятель Олег. В прежние времена он был известным городским ролевиком, носил гордое имя Ольгерд и бегал с мечом и в кольчуге по лесам, пугая грибников и дачников ревом "Ненавижу тварей Врага!" Пару раз Олег-Ольгерд даже выбирался на Хоббитские игры, где поводил тамошний заносчивый люд до восторженных припадков беглой речью на синдарине и профессиональным ведением боя. Но однажды на турнире викинг Зигфрид из молодых да ранних очень грубо отправил его в нокдаун. Полежав в больнице с черепно-мозговой травмой, он совершенно неожиданно отрекся от Средиземья, объявив ролевые игры ересью и, вместо того, чтобы поступать в заборостроительный колледж, двинулся в политех на факультет богословия и религиоведения. Столь резкое обращение Савла в Павла удивило и, пожалуй, что напугало всех знакомых, и долго еще под окнами Олега звучал тоненький хор эльфов и хоббитов с номером "Вернись, мы все простим". Радовались переменам только матушка с батюшкой: наконец-то их обожаемое дитя взялось за ум и перестало шастать черт знает где непонятно с кем. Миша, с которым Олег водил дружбу в бытность свою Ольгердом, отнесся к переменам в приятеле со своеобычным пофигизмом: чем бы дитя не тешилось, лишь бы в долг давало, и Олег по-прежнему был частым гостем в квартире Алтуфьевых. Правда если раньше он появлялся в кольчуге и с мечом или луком, то теперь приходил в аккуратном черном костюмчике, белой рубашке и до блеска начищенных ботинках, напоминая почему-то агента Смита в молодых летах.

Увидев его в комнате, Алина вдруг очень обрадовалась. Олег был неболтлив, а в психологии разбирался на очень хорошем уровне.

— Привет, — сказала она, стаскивая обувь и шлепая по линолеуму без

тапок. Мама не велела ходить просто так, в носках, но ее и дома не

было. — Как жизнь молодая?

Олег оторвался от рассматривания рисунков на стенах — а рисунки в комнате висели так густо, что заслоняли обои почти полностью — и ответил:

— Просто восхитительно, — он указал на стену и добавил: — Знаешь,

каждый раз нахожу тут что-то новое. Вот это, — его палец ткнул в

изображение дремлющего под кустом эльфа с золотой арфой в руках, —

свеженькое, нет?

— Свеженькое, — подтвердила Алина. — Мой одноклассник рисовал,

Даэронгвай. Ты бы должен его знать, он с десяти лет по ролевкам ходит.

Даэронгвай, он же Кирилл Смолин имел несчастье натолкнуться в первом классе на книгу "Хоббит, или Туда и обратно" и с тех пор стал не просто ролевиком, а "настоящим эльфом, и не вздумайте возражать, а то у меня меч при себе, и я постою за честь Перворожденного!" Это о нем ходил анекдот: стоит Кирилл у зеркала с ножницами, щупает уши и говорит: заострить-то я их заострю, а вот как бы еще и оттопырить? Больше всего он мечтал прописать ник в паспорте: Даэронгвай Петрович Смолин, на что родители с безумными глазами крутили пальцем у виска, предметно подумывая о психиатрической помощи единственному сыну и наследнику.

— Отъявленный и заядлый, — подтвердила Алина, — но очень хороший

человек, даже при таком вывихе.

"Что хуже, интересно, считать себя эльфом на полном серьезе или слышать голос ангела, — подумала она. — У кого из нас вывих сложнее?"

— Это не вывих, — с видом знатока заметил Олег. — Это детство в

ж...пе еще не отыграло.

— Сэр! — с деланным изумлением воскликнула Алина. — Как же вы можете

произносить такое ужасное слово?

Олег усмехнулся.

— Вылетает иногда. Из прошлой жизни.

В прошлой жизни — еще до своего "обращения" Олег был матерщинником на грани искусства, причем очень высокого искусства. Помнится, Алина удивилась такому определению, но Миша сказал, что послать человека на ... может каждый, но послать так, чтобы обматеренный стал с нетерпением ждать путешествия способен далеко не всякий, более просвещенные именуют подобные действия Дипломатией...

Тут в комнату вместился Миша, изрядно нагруженный тарелочками и блюдцами с закусками. Как он при этом умудрялся держать поллитровые кружки с пивом, было загадкой для простого ума.

— Быстро руки мыть, свинюшка, — приказал он, сгружая добро на стол, —

а то мы ждать не будем. Все съедим, выпьем и расколотим, Давай шевели

булками, карусель уже поехала.

В ванной Алина оперлась на раковину и несколько минут смотрела на свое посеревшее усталое лицо. По законам жанра следовало бы добавить ввалившиеся щеки, подумала она, однако щеки были гладкими, круглыми и только с двумя небольшими прыщиками.

— Неплохо. Вроде бы, — сказала Алина, когда тугая струя воды из крана

ударила в фаянс. Она мыла руки долго и тщательно, словно готовилась

к операции; пена падала в воду и утягивалась в сточное отверстие.

— Алька, е-мое! — взревел в комнате Миша некормленым ведмедем. —

То тебя палкой руки мыть не загонишь, а то не выманишь оттудова! Ты

утонула, что ли?

Алина выключила воду и похлопала по лицу мокрыми ладонями. Ну вот, теперь вид у нас приятный и аккуратный, нам говаривал диккенсовский Сэм, можно и к столу.

Олег, усевшись с ногами на кровати, аккуратно кушал салат. Свою кружку он зажал между коленей, Миша плюхнулся на пол, прижавшись спиной к батарее. На ковре расставлена была снедь и лежала пышно взбитая подушка — для Алины.