И не то, чтобы этот рассказ особенно впечатлил Андрея. Еще с советского детства оставался штамп: белогвардейцы — жестокие изуверы, глумяшиеся над пленными красноармейцами и простым народом, боровшиеся за возвращение царя и собственных имений, а потому с особой беспощадностью уничтожавшие большевиков. Так что вроде бы все вкладывалось 'в норму'. Но, вместе с тем, от услышанного остался какой-то противоречивый след в памяти, который Андрей в тот момент времени еще не осознавал.

С той прогулки прошло лет восемь-десять. Напряженная работа собкором в ведущем издании страны, еженедельные командировки по области, неудачная женитьба, увлечение охотой и рыбалкой — жизнь, к добру ли, к худу ли, скучать не давала. Андрея интересовали многие неожиданные, нетривиальные темы. Исторические, в том числе. Правда, времени на них особенно не хватало. План по строкам довлел над душой — два-три полновесных материала в неделю, плюс короткие репортажи по необходимости. Вот и 'пробегал' по темам поверхностно, не особенно погружаясь в исследования. В архивах и вовсе никогда не бывал. Казалось, что такого необычного и увлекательного можно найти среди официальных приказов, справок и протоколов заседаний, которые там хранились?

Однажды, по служебной надобности, зашел он к приятелю — редактору отдела на местном телевидении. Выпили кофе, поговорили о насущном, обменялись новостями. Знакомец мимоходом спросил, видел ли Андрей их новый документальный фильм.

— К сожалению, нет. Я ж всё в разъездах, по командировкам мотаюсь, — пришлось соврать после заминки. Ну не признаваться же, что областное ТВ он не смотрел категорически, считая его закостеневшим и отставшим во времени лет этак на тридцать.

— Да, жаль... — искренне огорчился коллега-телевизионщик, — Очень хотелось услышать твое мнение. Именно твое. Ты не против, если я дам тебе диск? Позвонишь потом, хорошо?

Андрей из вежливости кивнул. И буквально через десять минут заполучил свежезаписанный диск с пометкой маркером: 'Недозбруевщина'.

И вот тогда он действительно опешил:

— Это что же?! Вы сняли фильм о Недозбруевском мятеже?! Я правильно понял? — Удивление было неслучайным. Обычно областные телевизионщики подходили к своему делу формально, избегая 'скользких', неоднозначных тем. С чистой совестью снимали какую-нибудь фольклорную 'спадчину роднага краю' или криминальные 'навины'. Что же касалось полнометражных фильмов — предпочитали состряпать обновленную, но традиционно затянутую пастораль о родном городе. По старому 'как мир' сценарию. Эти шедевры хорошо продавались приезжающим погостить бывшим соотечественникам — гражданам Израиля и Америки. Однако сейчас речь шла о чем-то невероятном для Сожельского ТВ.

Коллега засветился от гордости и, напустив таинственности, добавил:

— Как оказалось, не все так просто было в этом мятеже. На нас вышел один историк, Линев. Предложил материал. Совершенно новые факты, современный взгляд. И мы попытались предложить телезрителю переоценить эту историю.

Андрей был заинтригован. Но, надо сказать, просмотр фильма стал тем еще испытанием. Его создатели активно косили под Леонида Парфенова, но не имели для того ни таланта, ни технических средств. Андрей узнал актеров областного драмтеатра, изображавших красных и мятежников. Самое забавное, что 'кровавого палача' и антисемита Недозбруева играл пожилой еврей с характерной вековой печалью в глазах. Сценарий был откровенно плох — страдал провалами и повторами. Современного взгляда и переосмысления событий увидеть так и не пришлось. Наверное, ими считались робкие фразы о том, что восставшие, возможно, были не только грабителями и антисемитами — они провозглашали вполне демократические лозунги. В целом же, фильм тупо пересказывал официальную версию событий, смакуя жестокости казни и героические биографии погибших коммунаров.

Тем не менее, фильм оставил еще одну зарубку в сознании Андрей. Через три года — всего-то через три года — он будет кусать локти и дико сожалеть, что поленился узнать так и не раскрытые в фильме новые факты, что не встретился с Линёвым лично.

Потому что через три года директор областного архива Дмитрий Николаевич Линёв был обнаружен в своем кабинете мертвым.

Говорили, остановилось сердце. Печальное событие всех потрясло и удивило. Ну да — курил много, кофе литрами выпивал, всегда работал на износ. А в последнее время — и вовсе как одержимый. И все же эта смерть застала знавших его врасплох.

Линев писал докторскую по теме, которой неожиданно увлекся, изучая вопрос становления Советской власти в регионе. Темой, конечно же, был Недозбруевский мятеж — на основе тех самых, новых фактов.

И работал он над вопросом очень основательно. Судя по сохранившимся обрывкам черновика, изучал глубинные причины возникновения мятежа, сопутствующую событиям ситуацию, расстановку сил... В общем, скрупулезно реконструировал не только исторические события, но и контекст, быт, мотивы, характеры.

Андрей тяжело вздохнул. Что ж, ушло время, в котором был Линев и его уникальные сведения...Теперь придется самому все наверстывать.

К действительности вернул голос вахтерши — молодой дамы с веселым коротким хвостиком, в жилете из чебурашки:

— Андрей Александрович Боровиков! Можете проходить!

Получив у нее бумажку пропуска и указания дальнейшего пути, Андрей выскочил за дверь во внутренний двор архива. Учреждение располагалось в большом особняке — комплексе зданий позапрошлого века — с колонами, широкими лестницами и галереями. В общем, заблудиться по незнанию — запросто. Сожельский дворец, в сравнении, казался дачей. Крутой и роскошной, но все-таки — дачей. А вот давнее отсутствие ремонта говорило не в пользу московского архива. В Сожеле, стараниями губернатора, дворец выглядел превосходно.

Читальный зал архива впечатлил своей монументальностью. Просторный, с высокими потолками и барельефами знаменитых полководцев. Андрей с интересом осмотрелся. Рабочих мест для исследователей было не меньше, чем в ГАРФе(Государственный Архив Российской Федерации), но располагались они свободнее. Бросалось в глаза контрастное сочетание обшарпанных деревянных столов с установленными на них современными приспособлениями для просмотра документов на слайдах. Зал жил своей жизнью. Шелестели страницы листаемых томов, слева доносился тихий перестук клавиатуры, в дальнем краю кто-то приглушенно покашливал. Освободившееся для него место оказалось в самом центре. Оставалось еще найти работников читалки, что удалось не без труда.

Если в ГАРФе главной в зале была суровая и высоко несущая себя тетенька, то здесь заправляли молодые парень и девушка довольно неформальной наружности. Однако первое приятное впечатление о них оказалось обманчивым. Таких снобов нужно было еще поискать: вальяжные и высокомерные, эти 'владыки' архивных сокровищ относились к новичкам с неприкрытым презрением и не упускали случая указать на дилетантство.

И все же Андрей сумел добиться от них нужного тома описи! С замершим сердцем и похолодевшей душой, с дрожащими от волнения руками и затаенным дыханием едва донес тяжелый фолиант до своего стола. И раскрыл букву 'Н'.

Перевел дух, вспомнив советы направившего его сюда знаменитого российского историка Ильи Капунова. Тот нашел для Андрея по своей 'офицерской' базе данных четырех Недозбруевых. Благо, фамилия у руководителя мятежа была редкой. Кто-то из этой четверки мог оказаться искомым — тут уже могли подсказать только послужной список. И везение.

Андрей открыл блокнот, вновь перечитывая имена и данные:

'Семен Недозбруев, 1900 год, Николаевское военное училище;

Михаил Недозбруев, 1907 год, Тифлисское военное училище;

Павел Недозбруев, 1912 год, Чугуевское военное училище;

Владимир Недозбруев, 1915 год, 2-я Ораниенбаумская школа прапорщиков'.

В описи фонда оказалось довольно-таки много фамилий на 'Н'. Однако расположение по алфавиту касалось только первой буквы. И потому Немко шел за Носовым, а Нукатов и Найденов располагались где-то между ними. Приходилось методично, отслеживая по страницам пальцем, прочитывать весь список — длиной в добрую четверть тома.

И вот показался первый Недозбруев! Тот, который Владимир! По своим данным он изначально казался Андрею самой подходящей кандидатурой. Ведь по официальной версии перед революцией глава мятежа имел чин прапорщика. Впрочем, сведения не отличались точностью: в некоторых воспоминаниях коммунистов Недозбруева видели в полковничьем мундире, в других — даже генералом обозвали. Но при всем при этом в некоторых источниках фигурировали инициалы 'М.А.'. А это уже больше подходило к выпускнику Тифлисского военного училища 1907 года. Но почему тогда в 'легенде' звучал чин прапорщика?! Михаилу сразу после училища должны были присвоить подпоручика!

Список внезапно закончился. Недозбруевых в нем больше не значилось. Итого — найден один из четверых. Лихорадочно Андрей проштудировал том повторно. Тщетно. Пробежался еще несколько раз. Результат тот же. А ведь по первым трем персонам информация обещала быть куда более полная, чем по Владимиру. В Школах прапорщиков, рассказывал Капунов, заполняли только очень короткую анкету. В отличие от военных училищ...

Впрочем, удача все равно оказалась на его стороне. Не в силах сдерживать улыбки, Андрей вновь подошел к окошку работников читалки.

— Хочу сделать заказ. Я нашел нужное мне дело.

Не глядя в его сторону, девушка процедила:

— Поспешите, через десять минут мы заканчиваем прием требований.

Между тем, не было и трех часов дня. 'Однако любят себя здешние архивисты!' — подумал Андрей и с ностальгией вспомнил областной архив, где заказ выполнялся минут за двадцать.

Наскоро подписав листок-требование, он протянул его работникам зала. Те бегло проверили правильность заполнения, пробурчали какую-то дату. Андрей даже подумал, что ослышался, и переспросил. С превеликим одолжением ему повторили:

— Через трое суток приходите.

Он остолбенел.

— Сколько?! Даже в ГАРФе на это всего день уходит!

Однако его никто не слышал и, пожалуй, даже не замечал. Андрей мысленно посчитал: через трое суток — это пятница. В деле будет всего пара листков, и он стопроцентно успеет переписать из них все до буковки. Поезд у него тоже в пятницу, но совсем поздно вечером. В течение недели он походит в ГАРФ. Тем более, что и там обнаружились довольно интересные материалы по мятежу. Видел ли их Линев? Вполне вероятно, что видел. Но то, что имя мятежника для него осталось неведомым, было однозначно. Линев сам признавал это в сохранившихся записях.

1919 год, Январь, 22-го дня, Могилевская губерния, станция Жлобин, санитарный поезд 2-й Тульской бригады

— Вон тамочки шукайте! — Подсказала мне молодая баба гренадерского вида в платке сестры милосердия. Она с упоением дымила в тамбуре 'козьей ножкой', набитой ядреной махоркой, и оценивающе разглядывала мою скромную персону. — Но у дохтура пацыент. Покуда бы обождали туточки...

Я вежливо улыбнулся и, поблагодарив ее, поспешил пройти в указанный вагон. Сестрица разочарованно угукнула и, вздохнув, отвернулась. Да, такая любого буйного больного на операционном столе заломает — пока тот эфир подействует!..

В перевязочной прощупывал живот больному доктор в очках — лет тридцати пяти, не более. Под расстегнутым белым халатом виднелась военная форма. Наверное, это и был Журавин, начальник санитарного поезда. Как-то ожидалось, что он окажется постарше.

— Обождите! — Подняв сердитые глаза, пробурчал врач.

Правда, отпустив красноармейца, через пару минут не поленился — самолично выглянул в коридор и вызвал меня.

— Ну-с, милейший! Проходите! — Вытирая мокрые руки полотенцем, пригласил он.

Я поздоровался. Журавин рассеянно кивнул и полез в шифляды письменного стола. 'Ищет список', — предположил я и — ошибся. Вопреки ожиданию, доктор достал портсигар и с жадностью закурил.

— Ух, умотался за день, — словно сам себе признался он. Потом, спохватившись, протянул папиросы. — Угощайтесь.

— Нет, спасибо, — с улыбкой отказался я. — Только что на перроне курил.

— На что жалуетесь? — Наконец, спросил Журавин, подняв на меня уставший, тяжелый взгляд. Похоже, принял за очередного пациента.

И я не удержался от шутки.

— Понимаете ли, очень беспокоит в последнее время 'абыякавасть да жытя' (искаженное на белорусском — равнодушие к жизни).

— Простите? — Не понял он. — Как Вы сказали?

— Это — местное. Подцепил в Бобруйске, на тамошнем рынке... — Но не успел продолжить, как получил достойный ответ.

— Ах, вон оно что!.. Избирательнее следует быть в своих связях, молодой человек! — С непроницаемым видом произнес Журавин, поправляя дужки очков. — Так Вы мне всю бригаду перезаразите! Давайте, начнем укольчики делать — и всё пройдет. А нет — тогда кремируем в санитарных целях.

Я рассмеялся. Доктор оказался тот еще затейник.

— Да уж, кремируете!.. Ладно, но один уговор — со своими хозяйственными потребностями будете разбираться сами.

Ухмыльнувшись, он взглянул на меня по-новому, встал из-за стола и протянул руку.

— Алексей Дмитриевич Журавин. Будем знакомы!

Рукопожатие у него оказалось крепким. Да и сам он был ладно скроенным — чуть выше среднего роста, широкий в плечах. Лицо умное, интеллигентное, серые насмешливые глаза за стеклами очков и очень коротко остриженные русые волосы.

— Так значит, наш главный полковой интендант пребывает нынче в апатии?

— Вроде того, — вздохнув, усмехнулся я. — Но обычно называю это состояние жестче и простонароднее.

Он задумчиво покачал головой и сказал, словно самому себе:

— Апатия, то бишь — равнодушие... Методично убивающее все живое в человеке, все чувства, все надежды. Никакой ответственности. Никакого сожаления. Да и винить не в чем — ведь ничего не сделано. Как удобно... Как мелко...

— Это Вы о чем? — Внутренне подобрался я. Слова задевали.

Скользнув рассеянным взглядом, Журавин погладил пальцами лоб.

— Извините. Так, навеяло... Обо мне это, обо мне. Не обращайте внимания.

Глава II.

2008 год, апрель, 10-го дня, город Москва

Среда и четверг пролетели, как один день. С десяти утра до пяти вечера с редкими перерывами на перекур Андрей просидел в читалке ГАРФа. Строчил на ноуте с предельной скоростью — спешил законспектировать как можно больше. Фотографировать не решился — изо дня в день ему доставался столик прямо под носом у смотрительницы зала, или как там ее величали? И не было времени вчитываться, оценивать, насколько важен тот или иной документ. На первый взгляд все казалось новым и интересным.

Но даже при беглом прочтении в памяти успевали зацепиться некоторые, особенно яркие факты. Вроде таких, например. В январе-марте 1919 года шел непрерывный обмен пространными телеграммами между Совнаркомом в лице Бонч-Бруевича и какими-то евреями-коммерсантами, активно скупавшими продукты на рынках Сожеля. Как говорится, не успели немцы уйти из города, а эти — словно мухи на сладости — уже налетели. Судя по текстам телеграмм, ассортимент продовольствия в Сожеле был весьма неплохим, и для голодающих тогда Питера и Москвы вообще мог показаться сказочным. Однако не для старой и новой столиц старался Совнарком. Все шло в Кремль.