Песочный принц в каменном городе

— Сигареты остались?

О, разговор клеится. Я уже не пустое место. Я — снабженец. Я — значимая для них фигура. Чтобы оправдать оказанное доверие, пришлось достать вторую пачку.

— Так не хочется идти, — пожаловалась блондинка.

Почему симпатичным мордашкам столько внимания? К примеру, со мной можно поговорить на любую тему, а не выслушивать пустой треп. Могу даже несколько строк Пушкина процитировать, могу говорить о менеджменте и маркетинге, могу обсудить статьи из "Капитала" и "Максима".

— Так бы стояла и курила, часа два. Курила и курила, — снова пустые слова.

А ребята, как идиоты, поддакивают. Я все так же за их спинами. Начала злиться на них, блондинку и свое слабовольное ожидание, потому сказала:

— У меня столько сигарет нет.

Стена из спин расступилась, каждый посчитал своим долгом меня обсмотреть, после чего откашляться (все-таки курение — вред), демонстративно затушить почти целую сигарету и пройти в офис.

Надо было промолчать, а лучше не подходить. И сигареты остались бы целы, и я бы не считала себя униженной. Это блондинкам глупость прощают, а брюнеткам, да еще пухлым — надо брать чем-то другим. Остается найти в себе изюминку, запомнить ее месторасположение и демонстрировать при каждом удобном и не очень случае. Может, у меня есть чувство юмора?

Не смешно.

Поплелась следом за остальными, отсидела час с умным видом и ретировалась первой.

Возвращаться домой не хотелось: кроме радио меня не ждал никто. Потащилась к морю, попыталась насладиться красотой и много думала. И вдруг мне стало так жаль себя, что даже плакать захотелось. Можно было — темнело, пляж пустой, настроение соответствующее, но воспитание, принципы и комплексы не позволили.

— Красавица!

Я замерла. Вот он! Принц!

— Красавица! — повторил мужской голос совсем рядом.

Сейчас он скажет, что искал меня всю жизнь, ждал, что заметил уже давно, но не решался подойти...

— Тебя-то я и ждал.

Я обернулась, заготовленная для такой встречи обворожительная улыбка только начала образовываться на губах, и так и застыла. На мое плечо опустилась тяжелая рука, а потом на мне повисло и все остальное, мерзкое, дурно пахнущее. Алкаш.

Он говорил тихо, все ближе и ближе приближаясь губами к моему уху.

Пухлыми, греховными — отчего-то мелькнула мысль. Я постаралась присмотреться — может, мой принц немного перебрал? Всего лишь немного, и если его отмыть и переодеть...

Цепкий взгляд, словно в плен берет, подчиняет, лишает сопротивления, как марионетку. Меня начало трясти от страха. Я вспомнила, что на пляже сейчас никого — только песок, гальки, чайки. Но гальки слишком маленькие и у ног, нанести ими удар не получится, а чайки слишком легкие, чтобы подхватить меня и унести в свою стаю.

— Так как ты с сумкой, телефон, наверняка, есть.

— Что?

— Дашь позвонить? Вряд ли откажешь, да?

Алкаш еще сильнее навалился на мои плечи.

— Позвонить мне надо. Слышишь? В сумке...

Он сдернул с плеча дорогую для меня сумку из турецкого дерматина и начал в ней копошиться. Теперь телефон был у него в руке.

— Я просто позвонить...

Алкаш начал набирать номер, потом покачнулся, охнул и упал на меня. Естественно, я его не удержала, и мы рухнули на песок. Было больно и тяжело, дышать нечем. Я попыталась высвободиться.

— А теперь отдыхайте. Во, любовнички! — услышала чей-то гогот.

Наконец, с трудом оттолкнув алкаша в сторону, я поняла, что произошло. Вдали маячили две стремительно удаляющиеся фигуры, с моим телефоном в руках.

Ну, что за невезение? Телефон у мальчишек, сумка в руках алкаша. Пока он чертыхался и пытался подняться, я побежала.

— Вернись! Слышишь? Вернись! — неслось вслед.

Может, я и невезучая, но точно не дура. Оказавшись в комнате, с тоской посмотрела на радио. Самое дорогое, что осталось. Легла на кровать, стараясь не думать о понесенных убытках. Для моего бюджета непростительные траты. Сумка — пятьдесят гривен, в ней двадцатка, мобильный — триста гривен, конфеты "коровка" сто грамм, моральный ущерб — гривен сто.

Спать не хотелось. Раньше ляжешь — раньше рассвет, раньше магазин и слишком умные лица покупателей. Иногда мне казалось, что они приходили не за покупками, а почувствовать свое превосходство или украсть. Воровали часто. Все, что придется, колбасу ни разу.

И тут я расплакалась. Кто я? Что я? Мне двадцать пять, красоты как не было — так уже и не будет, фигура с каждым годом лучше не становилась, диплом у меня ни разу никто не попросил даже посмотреть. Живу в чужом городе, да и то не живу, а так... Существую. Снимаю комнату на Черноморке у старухи, плата растет, а зарплата и не думает. И это я, кому прочили будущее великого оратора, кто подавал надежды стать честным политиком, кто радовал преподавателей института своими курсовыми, кто грезил о руководящей должности, а оказался директором по отмыву сарделек.

Я и сейчас не могла признаться себе, что живу чужой жизнью, что не дотянула, не сумела, спасовала.

Облупленные стены, дешевая желтая побелка, солдатская односпалка, одежда развешана на стене на гвоздях, в углу зеленый тазик вместо джакузи, а вместо друзей радио.

Когда я вспомнила о друзьях, слезы полились рекой. Я уехала из Луганска в поисках красивой жизни, своего принца, а они остались, обзавелись семьями, у многих уже дети. И если раньше мы созванивались с периодичностью в несколько недель, то последние два года обо мне словно забыли. Вычеркнули. Не было такой — Наташки Александровской.

А я усердно хваталась за прошлое. Вот мы вместе на вечеринке, я что-то говорю, и раздается не хихиканье, а дружный смех. А вот мы вместе прогуливаем пару в институте и днем танцем в кафешке под радио.

Радио есть и сейчас, вот оно, возле подушки, а их нет.

Если бы знала, что ничего у меня не получится и что преуспею только в наборе веса, вышла замуж, пока звали.

Наплакавшись и как ни странно, выспавшись, утром поплелась на почту: позвонить маме. Врать не люблю, но пришлось. Телефон потеряла, когда гуляла у моря, деньги вытянули в трамвае. Мама расстроилась, но если бы узнала правду, расстроилась еще больше. Плюс: деньги обещали прислать сегодня же, минус: стыд пережила неимоверный, соврала, а денег пришлют очень мало.

Мама верила в чудо теперь уже за нас двоих. Мой пыл поугас. А, может, лучше было совсем уехать?

Глава N 3

Не решилась.

И снова рутина, в которой немного забылась. Высокомерные покупатели, я мою витрину, окна, периодически обсчитываю и обвешиваю, потому что хочу есть, хочу хотя бы позавтракать, а уже четыре вечера. Из чебуречной так же воняет и так же толкутся, к концу смены мне начинает казаться, что именно чебурек спасет от тоски и голода, и плевать, что там скользкие сосиски, а чебуречник, наверняка, не моет руки. Я ему даже улыбнулась пару раз — надеялась, угостит, но он только помахал рукой.

Я стала еще голоднее, а потому обвешивала уже всерьез, и навар получился приличным, даже позволила себе сто грамм вафель и пакетик чая. Все-таки хорошо, что не торгую канцелярией, а то в таком настроении и при таких урчаниях в животе съела бы набор кнопок.

Директриса была от меня в восторге, намекала, что думает о моем будущем, и оно должно быть светлым, и, по-моему, сытым. Это важно, а когда голоден — первостепенно.

После работы я поехала на курсы. Сигарет не было, поэтому задерживаться при входе не стала. Никто не возражал.

— Быстро ты бросила курить, — услышала мужской голос.

Я настороженно покосилась в сторону Артема. Я-то знала их всех по именам, а мое имя вряд ли запомнили, хоть в группе и было всего две девушки, и звали меня так же, как и худую блондинку.

— Тогда я хотела познакомиться, присмотреться.

— Присмотрелась?

— Сигареты закончились.

Он улыбнулся. Я улыбнулась. Курсы начались.

После занятий снова попыталась сбежать первой, но Артем вышел на минуту раньше и проводил меня долгим взглядом. По крайней мере, мне в это очень хотелось верить.

Пока добиралась домой то на троллейбусе, то на трамвае, продолжала о нем думать. Если честно, смутно помнила его лицо, больше — глаза, большие, темные. Характера совсем не знала, но представляла этаким веселым красавцем, который на зло всем одногруппникам меня оценит, оденет, откормит, и я преображусь в бабочку.

Вот почему бы ему и, правда, в меня не влюбиться? Пусть полюбит меня серенькой, а я уж потом постараюсь. Честное слово, смогу.

Вернувшись домой, посмотрела на все те же стены, радио, поняла, что не смогу и опять расплакалась.

Спала плохо, не раз казалось — что-то шуршит под кроватью, и хотя у меня суббота и выходной день, встала рано и без настроения. Выйдя из комнаты, поняла, что шуршала не мышь, как предполагала, а бабка — хозяйка моей съемной лачуги. Но легче от открытия мне не стало.

— Переезжаю к сыну, — сказала бабка.

Ее сын жил в этом же дворе, в другом флигеле. На Черноморке у многих так. Один вход, узкий двор — только тропинка для пройти, зато несколько халуп с крохотными комнатушками, которые летом сдают отдыхающим за высокую цену. Вот и бабка переезжает, чтобы сыну на новую квартиру быстрее скопить.

— Квартиранты еще одни попросились. Не возражаешь?

Я пожала плечами, будто и правда мое мнение что-то решало.

— И правильно, — похвалила бабка. — И тебе будет веселее, и мне теплее. Скоро холодать начнет, а здесь не топится.

Она продолжила возиться с тюками, а я загрустила. Переезжать мне некуда, да и не по карману. Черноморка — не самый лучший район Одессы, до центра около часа на трамваях с пересадкой, но я привыкла, да и на маклера все равно денег больше уйдет. В Одесе ведь как? Если ты никого не кинул, и тебя никто — считай, и не жил там. В этом плане я прописку получила: успела в свое время маклеру заплатить. Помоталась по пустым адресам, несколько раз прозвонила по немым номерам — и успокоилась.

Да и не любила я переезды. Это такой же стресс, как смена работы, если не больший. Бабка права: зимой в лачуге будет холодно, а если появятся другие квартиранты — хоть не скучно. Может, даже вместо радио пообщаюсь с обычными людьми за чашкой чая?

О том, что новые постояльцы любят напитки погорячее, узнала вечером, вернувшись с прогулки по городу.

На маленькой кухне их было трое. Две тетки, — иначе не назовешь, — и бродяга. Тетки были в засаленных цветных халатах и порванных тапках с собачьими мордами, бродяга в растянутом свитере мышиного окраса и в трениках с выпирающими коленками. Потом пришел еще один. В таком же ношеном свитере-близнеце и не менее ношеных спортивных штанах. Тетки встретили мое появление неодобрительно, из чего я сделала вывод, что выгляжу не так плохо, как о себе думаю.

Я поздоровалась. Задержалась на кухне с минуту, но так как никто не ответил, ушла в комнату.

Так, кухню атаковали минимум часа на два — судя по их огромным кастрюлям и голодным физиономиям. Проходить с тазиком в ванную, дверь которой никогда не запиралась даже на крючок ввиду его отсутствия, мимо этих мужиков тоже не хотелось. Остается ждать.

В засаде я просидела четыре часа: как только у них что-то приготовилось, начались танцы. В прямом смысле слова. Гопанье и громкая музыка.

В дверь комнаты постучали.

— Кто там?

— Соседи, — ответил мужской голос.

Не откроешь — обидятся, а оно мне надо, конфликты на ровном месте? Я увидела одного из мужчин, он был здорово пьян, и чему-то улыбался.

— Пошли, — сказал, пошатываясь.

— Куда?

— Выпьешь.

— Не хочу.

— А познакомиться?

Из-за его спины показалась тетка, схватила свою драгоценность за рукав и утянула к остальным. Я облегченно вздохнула и решила поспать. Снова постучали. На этот раз в дверях оказалась та самая тетка. Халат был распахнут, глаза прищурены, злобное лицо переливалось от пота.

— Не суйся! — дунула мне в лицо перегаром.

— Что?

— Это мой муж, а тебе говорю: не суйся!

Я ничего не ответила. Захлопнула дверь у нее перед носом и включила как можно громче радио, чтобы не слышать, не видеть, забыть. Господи, почему мне так не везет? Стало противно и страшно. И это часть моей новой жизни?

И что делать завтра? Опять выходной, а тут нашествие ненормальных. С грустью подумала об украденных конфетах "коровка": уж они бы меня спасли от плохого настроения. Есть хотелось страшно, но выходить на кухню было еще страшнее, взвесив все за и против, открыла пачку "Мивины" и уничтожила.

Просто они напились, успокаивала себя, завтра проспятся и забудут, пусть лучше не замечают, не общаются. И этот дядька — точно не мой принц.

Ночью сквозь сон показалось, что кто-то пытается открыть дверь, потом ворчание и тишина. Спать...

Только сон и спасал, а то бы лицо распухло от слез, а голова — от мыслей, и это при том, что раньше ни в плаксах, ни в философах не значилась.

Жаль, характер у меня не для рядового исполнителя. Работала бы спокойно продавцом и не парилась, наслаждалась жизнью, а так недовольство собой, попытки что-то изменить и страх сделать хоть шаг от уже привычного островка.

Хотя, какой там характер? Так, гордыня и гонор. Но лет в пятнадцать я возомнила из себя королевну и думала, что самый симпатичный мальчик в классе меня не достоин. Я была весела, остра на язык и меня приглашали на все тусовки. Наверное, это было счастье.

Длилось оно до тех пор, пока однажды вечером я не подслушала разговор мамы и ее подруги. Говорили обо мне и моей однокласснице Таньке — соседке тети Вали. Так вот, Танька сказала, что удивляется, как со мной вообще кто-то общается, так как я ужасно некрасивая, даже родиться такой большое горе, а она еще шутит.

Я тогда резко изменилась. Детская психика — хрупкая вещь. Превратилась в ту, которой меня видели другие — обычную, скучную, некрасивую. Естественно, меня больше никуда не приглашали, я с тоской посматривала в сторону самого симпатичного мальчика в классе, а он приударил за Танькой.

В институте пришла в себя. Потому что рядом не было Таньки и того мальчика, потому что если кто и думал обо мне не слишком приятные вещи, вслух сказать не решался. Выручал гонор. И гордыня. Пусть так. Не самые худшие советчики.

Постепенно и я, и остальные привыкли к той мысли, что я не только симпатичная, но и обаятельная, есть во мне что-то, что притягивает. Пусть и не с первой попытки. Одному парню нравилась во мне только походка, но этого оказалось достаточно, чтобы он сох все пять лет.

А Одесса пока не оценила. Не очень я подходила под ее стандарты. Но ключевое слово — "пока".

Так, самооценка восстановилась, можно подумать о завтрашнем дне. Поход в кинотеатр себе позволить не могла, к морю не хотелось: боялась встретить алкаша, а гулять по городу без денег малопривлекательно.

Решила отлежаться на койко-месте.

Как задумаешь, так и получится. Каждому по вере его. Утром группа полутрезвых соседей продолжила праздник вселения, а я уминала вторую пачку "Мивины". Продержалась до трех дня, от нечего делать выучила стих Пушкина — как знать, что в жизни может пригодиться? А еще написала один свой. Получилось грустно, но от души.