| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Лучше бы Дюрок сидел сейчас с герцогом; верный Дюрок, которому не помешало бы уединение часовни. Он-то считал, что герцог заслуживает его слез.
Красная щель зари расширялась в небе. Заскрипела, с натугой отворилась дверь.
— Утро, мессир, — пришла смена; молоденькие караульные по-хозяйски бренчали оружием. Его оруженосец проскользнул в часовню, преклонил колено перед печальным взглядом Матери, торопливо перекрестился.
Филипп поднялся, потоптался онемевшими ногами. Еще раз посмотрел на тело — оно оставалось таким же равнодушным.
Глава 2
Название юго-западной провинции Флории произносили по-разному. В столице говорили "Авера", забывая "Х" и проглатывая второе "р", с ударением, сползшим на последний слог. У соседов-сальванцев выходило размашисто — Хаберра. Местные же считали, что лишь они выговаривают название своего края верно, чтобы звучало оно, будто слово из песни — Джьаверра.
Они — и местальцы. "Джьаверра либра", — говорили местальцы. — Джьаверра нуэстра".
Как же, отвечал Лучо де Рампар, герцог Аверский. Держите карман шире.
Его сын, Филипп, пока молчал.
С непривычного, неудобного места Филипп обозревал сидящих за Столом. Рено де Шантеклер теперь сидел по правую руку Филиппа — через одно незанятое кресло. Острый подбородок чуть заметно двигался — советник жевал табак. Рядом — дама Грас в глухом трауре, тонкие, желтоватые руки безжизненно лежали на коленях. Мэтр Мериадег Мирдзин, щеголеватый и властный, протирал волшебные стекла краем плаща. Могучая фигура Гуго де Рош-Феррака застыла напротив. Состав их, кажется, не менялся с детства Филиппа — вот только кресло эльфа пустовало. Cейчас, с места, принадлежащего герцогу Аверскому, они выглядели отчего-то пугающе. Враждебно.
Филиппа в Рампаре не любили, но раньше нелюбовь эта проявлялась тихо, послушными смешками в ответ на шутки его отца, добронамеренными, но едкими замечаниями, сочувственными полувздохами — мол, как вам, герцог, тяжело с сыном.
Теперь же они были в замешательстве. В отсутствие Лучо, кажется, не нужно было церемониться с Пиппо. Но Пиппо уже не существовало. Был Филипп де Рампар, его Светлость.
Его светлость сказали, глядя на застоявшееся солнце:
— Значит, нам все же придется ждать короля?
Монархи приезжали в Рампар на похороны с тех пор, как герцогство стало Щитом. Проводить прежнего защитника, проследить, чтобы наследование титула прошло по правилам, благословить нового герцога. Перестрелять дичь в лесу, смести еду со стола, напиться, как не позволишь себе в столице.
— Ему придется еще объезжать Альери, — вспомнил Филипп.
— Не только Альери, — сказал целитель Бран Вуковис. — В Гасторне теперь тоже чума.
Печальные темные глаза уроженца Пристенья внимательно глядели из-под тяжелых век. Лекаря стали звать на Советы, когда во Флорию пришла зараза. Их с мэтром Мериадегом часто видели теперь на стенах; они разматывали над Рампаром защитные заклинания, строчили по воздуху мрачными речитативами, до изнеможения, пока воздух вокруг не начинал искрить.
Филипп вздохнул:
— В любом случае, к тому времени, как он до нас доберется, старик уже протухнет.
По кабинету прошел вздох.
— О, боги, — на самом деле он не чувствовал стыда. Только досаду, что оступился. — Я... не хотел этого сказать. Горе затуманило мне разум.
— Не беспокойтесь, мессир, — сумрачно сказал мэтр Мериадег. — Покойный герцог не протухнет, как вы изволили выразиться. Магия продержит тело в сохранности до приезда его величества.
— Я лишь имел в виду, что нехорошо так долго удерживать душу отца в его останках, не давая ей присоединиться к предкам.
Им нравилась его растерянность. Он сам не верил в то, что стал герцогом, а значит, не вынуждал верить и остальных.
— Ну да, — фыркнула дама Грас, — вашей волей он отправился бы к предкам гораздо раньше.
— Мадам! — поднял брови Гуго де Рош-Феррак.
— Ничего, дядя, — сказал Филипп. — Все мы, как и дама Грас, огорчены, что отец так и не узнал, как сильно мы его любили.
Рено де Шантеклер улыбнулся в кулак.
— Отец говорил, — сказал Филипп, — что самые жестокие слова теряют свой яд, если исходят из уст прекрасной женщины.
— Ты-то что понимаешь в женщинах, мужеложец, — прошипела она так, что услышал весь Стол.
Филипп был ей благодарен. Как бы ни расхваливали женское коварство, сейчас Дама Грас казалась почти по-солдатски прямолинейной. Возможно, ее отношение изменится со временем, но сегодняшних слов ему хватит.
— Думаете, и полнолуние не остановит Его величество? — спросил он у мага.
— Насколько я знаю, король и его свита привычны к полнолуниям, — ответил мэтр Мериадег. — Когда луна застает их в дороге, они просто... выпускают его в лес.
Дама Грас отчего-то поморщилась.
За столом стало тихо.
— Насчет местальцев, — сказал Гуго. — Надо что-то предпринять. Мой отряд готов выехать в любую минуту, но мне сдается, что лучше отправить гонца в Эскарру или же...
— Нет, — сказал Филипп.
Это прозвучало достаточно четко.
Гуго сложил ладони "домиком" и поверх них в упор посмотрел на Филиппа :
— Нет?
Рено де Шантеклер молчал.
— Я так понимаю, дядя, вы предлагаете небольшой карательный набег на Месталию?
— А вы считаете, мессир, что убийство следует оставить безнаказанным? — спросил маг.
— Нежное сердце нашего герцога жалеет женщин и детей, — сказала дама Грас. На лице советника ясно читался вопрос: "Кто посадил эту особу за Стол?".
И в самом деле, подумал Филипп, кто?
— Плевать я хотел на их баб и ублюдков, — сказал он. — Но это я. А их отряды? Те, которые прячутся по лесам, и о которых ничего не знает наш гарнизон? Сюда приезжает король. И так придется усиливать защиту на Дальнем. Вы действительно хотите разворошить осиное гнездо перед самым приездом Его величества?
— У меня есть долг перед Лучо, — закипал капитан.
— У вас есть долг перед королем!
— То, что говорит его... Светлость, кажется не лишенным смысла, — голос советника осторожно разрезал спор. — Нам действительно следует печься прежде всего о спокойствии нашего монарха. Мы сможем поговорить об этом после его отъезда, так, мессир?
— Именно, — сказал Филипп. Он понимал, что ему протянули соломинку, и неприятно было за нее хвататься. — А пока, проклятие Да Косты, дайте мне похоронить отца!
В кабинете были поставлены фрукты и сыр, и слабое, кислое вино; но когда разошлись с совета, колокол уже прозвонил обеденное время, и животы у всех подводило Филипп поднялся последним и увидел, что Гуго обедать не торопится. Капитан застыл у высокого окна, глядя на сухое, пыльное лето снаружи.
— Пиппо, — позвал он.
Филипп не решился его поправить, дядя бы, пожалуй, развернулся и спросил, что он о себе воображает.
— Я хотел бы поговорить с тобой, Пиппо.
Вид у Гуго все эти дни был собранно-сосредоточенный. Раньше Филипп считал его увеличенной и огрубленной копией отца, казалось, его интересуют лишь походы, вербовка да турниры. Может быть, так и было; но теперь в его угрюмом взгляде Филипп видел решимость. Как-то получилось, что он, а не Рено де Шантеклер, взялся сейчас удерживать в русле сбившееся течение жизни в Рампаре.
Филипп надеялся, что Гуго не будет задавать ему вопросов вроде: "Ты горюешь по отцу?".
Не стал.
Дядя слишком хорошо его знал.
Они все здесь хорошо друг друга знали.
— Думаю, речь пойдет об Эскарре и Мендьехе? — Филипп встал рядом с Гуго. Скрестил руки на груди, уставился в пол. — Не лучшая идея — казнить заложников, когда они подданные Сальватьерры.
— Ты многого не понимаешь, Пиппо.
Теперь Филипп заметил и другое: дядя подражал гулкому, раздельному говору герцога Лучо.
— Я понимаю, что Корвальское соглашение нам этого не позволяет. И какие аргументы вы предъявите королю? "Какое такое соглашение?" или "Били мы их под Сальгадо"?
— Ты устал, расстроен и вряд ли можешь думать здраво.
— Король все равно заговорит об этом, — сказал Филипп. — И когда он заговорит, нам придется ответить.
— Лучо и слышать об этом не желал. Твой отец не боялся Сальватьерры. Он и самого Всадника не испугался бы.
Филипп коротко взглянул на Гуго. По белесой каменной физиономии вроде и не скажешь, что горюет. Но Гуго — больший Рампар, чем любой из них.
— Испугался, не испугался — Всадник все равно за ним пришел... Короля отец послушал бы.
— Где был король год назад, когда нас всех тут едва не положили?
— В Бреазе, — сказал Филипп. — Если я усвоил хоть что-то из того, что отец в меня вбивал, мы потому и называемся Щитом. Пока мы деремся здесь, король может разбираться с делами в другом месте.
— Его Величество наверняка будет говорить о Державе, — сказал Гуго, — но это его страх и его дело. Так же, как и мир с Сальванцем, если ему угодно. А наше дело — граница. Держава далеко, в конце концов.
Филипп пожал плечами, все также смотря в пол.
— Помните Эрванна? — спросил он после паузы.
— К чему бы это? — с неприязнью спросил Гуго. Отчего-то об эльфе в замке говорили с неохотой. Вообще не любили говорить.
— Его убили черной стрелой. Оружие у этих... сделано в Державе.
Филипп подумал — жаль, что Эрванна не будет на похоронах отца. Будь эльф в живых, может, герцога и вовсе не пришлось бы хоронить.
— Просто хотел сказать, что Остланд не так уж далеко.
Умбрио удивлял здешний траур. Горе замалчивали, прятали за масками потемневших, торжественных лиц. Даже женщины не давали ему прорваться, заминали в тесто для поминальных пирогов, заглушали грохотом котлов и скалок.
В Читтальмаре, где он родился, все было бы по-другому. Женщины собрались бы во дворе и выли, ни минуты не сдавая тишине, тонкими визгливыми голосами закручивая жалобы в самое небо. Мужчины ругались бы, хватали оружие и клялись бы мстить направо и налево — и мстили бы.
Если не было такого траура по Гвидо дель Монтефьоре — не его это вина и не его семьи.
— Мамма мия, — сказал Умбрио, когда вечером Филипп заговорил с ним о совете. — Страшная женщина.
— Она всю жизнь была влюблена в отца, — фыркнул Филипп. Он сидел на широком каменном подоконнике, свесив одну ногу наружу. Оруженосец устроился под окном, спиной прислонившись к камню и обхватив колени руками. — А он перестрелял всех перепелок герцогства, а в ее сторону ни разу не взглянул. По-моему, отец ее боялся. Ей бы надо показать, что такое мужчина. Как ты понимаешь, я здесь бесполезен.
— Может быть, ей просто хотелось стать герцогиней, — пожал плечами Умбрио. — Знаете, как говорили у нас в Чезарии — commandare Х meglio di fottere... Что такое, мой сеньор? — спросил он, почувствовав на себе его странный, печальный взгляд. Восхищения в этом взгляде было больше, чем чего-либо другого.
— Ничего, — сказал Филипп.
Он пил галанское и чувствовал себя скверно. Когда ему было девять, на каком-то пиру отец заставил его осушить кубок крепленого вина. Вино было отличное, Филипп это понимал, и изо всех сил сжимал зубы, сглатывал, пытаясь прогнать судорогу в желудке. В свои девять он уже знал, как беспомощен бывает человек перед собственным телом, но вопреки всему надеялся, что пронесет, что он перетерпит.
Не пронесло. Его вывернуло наизнанку прямо там, перед всеми. Тогда Лучо в первый раз избил сына по-настоящему. До того были только оплеухи, без выбитых зубов и прочего удовольствия. С тех пор любое вино для него отдавало рвотой.
Впрочем, пить это ему не мешало.
— Ах ты! — кубок выскользнул из его руки и полетел вниз, ударяясь о камень. Филипп проводил его взглядом.
— Как бы то ни было, они теперь ваша семья, — сказал чезарец.
Они не моя семья, Умбрио, — тихо сказал Филипп. — Они семья моего отца. Все еще служат ему и всегда будут служить. И, видят боги, мне нужно им позволить. Потому что сам я и на это не способен.
Похороны осторожно превращались в праздник; в Рампаре не так уж много поводов для праздника, следует пользоваться. Филипп с облегчением узнал от Рено де Шантеклера, что не обязан участвовать в прощальном турнире: считалось, что родственники покойного слишком удручены, чтобы скакать с мечом наперевес. Филипп знал, что дерется плохо, и на турнирах обычно старался сделать так, чтоб его выбили как можно раньше. Ему куда больше нравилось комментировать. Однажды, когда Филипп был в особенном ударе, Лучо объяснил ему, что хотел бы видеть сына воином, а не шутом. Объяснил доходчиво — кулаки у герцога были тяжелые.
Лучо больше не тронет его. Но позорить отца в день его похорон Филиппу не хотелось.
Скоро приехавшие Бастиды и Де Лис плакали над погибшим герцогом и опустошали закрома его владений; а ведь будет еще король, и народу нужно заесть и запить свое горе. Слава богам, Авера по-настоящему любила своего правителя, и верная эта любовь, не в силах уже проявиться ни в чем ином, выражалась в подвозимых к столу корзинах со снедью.
Лучо де Рампар лежал в часовне, отгороженный магией от губительного времени и жары. Наконец-то его оставили в покое; в первый раз срочные дела замка не требовали его вмешательства.
Глава 3
Поднимаясь по узкой лестнице, до того крутой, что животом он едва не ложился на ступеньки, Филипп подумал, что маг однажды сломает себе шею. Мэтр Мэриадег любил уединение. Он когда-то закончил Лаганскую академию, и наверняка готовил себя к чему-то большему, чем место военного мага на границе. Он глядел поверх магических стекол с легким недоумением; в голосе слышалась тщательно спрятанная и отполированная брезгливость. Любой заходивший в лабораторию физически ощущал себя лишним; будто само заполненное склянками и книгами пространство внутренне сжималось, ожидая, пока посетитель уйдет.
Но сейчас мэтр был не один; через приоткрытую дверь слышно было, как он грызется с лекарем-саравом:
— Purgatorium medicus, если хотите знать, рекомендован! Чего вам еще надобно?
— Так нам теперь полагается рекомендацией от чумы защищаться? И куда, с вашего позволения, ее прикладывать? Мэтр, вы вблизи-то чуму видели?
— Боги моего круга, — утомленный голос мага, — чего вы хотите от меня? Я бы с удовольствием поставил здесь хоть murus protectus. Только вы подскажите, где мне для этой стены взять третью стихию — в Авере-то!
— Я же предлагаю вам выход. Ручаюсь своей честью медика...
Филипп ступил внутрь. В лаборатории суховато пахло пергаментами и свечным воском, и слегка — невыветрившейся коччей. В котле у дальней стены по-кухонному булькало какое-то зелье.
— Вуковис, при всем моем уважении, честь медика Пристенья... Ах, Ваша светлость. Я... могу быть вам полезен?
— Зачем вы обижаете почтенного целителя, мэтр? — спросил Филипп.
— Почтенный целитель, — ответил Мериадег, — желает навести на наши стены нелегальную магию.
— "Восточная" и "нелегальная" не всегда синонимы, коллега, — тихо сказал Вуковис. Он был старше мэтра Мериадега, но бороды не носил. На круглом лице проступала щетина, серую седину на голове пробивали угольно-черные пряди. Из-за вечной небритости и беспокойных черных глаз вид у него был жуликоватый.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
