Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Книги. Очень дорогие мне книги... монографии... — он все же поднял сумку, которую ныне держал, прижимая к груди обеими руками.
— Зачем вам книги? Там, — панна Зузинская махнула на рельсы, — от книг нет никакого толку...
Говорила она вполне искренне, но студиозус смутился еще сильней.
— Понимаете, — громким шепотом произнес он, косясь на проводника, который делал вид, будто бы занят исключительно голубями. Оные слетались на перрон, бродили меж поездов, курлыкали, гадили, чем всячески отравляли жизнь дворникам и иным достойным людям. — Понимаете... наш домовладелец — черствый человек... как мог я ему доверить самое ценное, что есть у меня...
И рученькой этак сумку погладил.
Обернулся, смерив лестницу решительным взглядом.
— Мы с кузиной утратили наш дом... но обретем новый. Я верю...
— Два медня, — с зевком произнес проводник и руку протянул. — И помогу...
Деньги студиозус отсчитал безропотно. А вот саквояжик свой, с книгами, пристроил в наилучшем месте, у окошка. И тряпицею отер, бормоча:
— Знания — сила...
Кузина его, разобиженная, ничего не сказала.
Она устроилась на месте, согласно билету, и сидела с видом премного оскорбленным до самого отправления. Студиозус, также обиженный, правда, не на кузину, а на самое жизнь во всем ее многообразии несправедливостей, устроился напротив, с тощею книженцией в руках.
Этак они и молчали, с выражением, с негодованием, которое, впрочем, некому было оценить.
Первой сдалась панна Зузинская.
Она сняла шляпку, устроив ее в шляпную коробку, оправила воротник и манжеты машинного кружева, и сердоликовую брошь с обличьем томной панночки, быть может, даже самой панны Зузинской в младые ея годы.
Из корзины появилась корзинка, прикрытая платочком, и с нею, кроткая, аки голубица, панна Зузинская направилась к соседям.
— Не желаете ли чаю испить? — обратилась она вежливо ко всем и ни к кому конкретно.
Девица помрачнела еще больше, верно, живо представив себе посуду, из которой придется потреблять рекомый чай. А кузен ее отложил книженцию и кивнул благосклонно.
— Учись, Дуся, — произнес он, когда на откидной столик скатерочкой лег белый платок, ко всему еще и расшитый незабудочками. — Путь к сердцу мужчины лежит через желудок...
На платочек стала фарфоровая тарелочка с пирожками, и другая, где горкой высились творожные налистники, рядом лег маковый пирог...
— Ах, какие ее годы, — панна Зузинская от этакого нечаянного комплименту зарделась по-девичьи. — Все придет, со временем... вы пробуйте, пробуйте... пирожки сама пекла...
Себастьян попробовал, надеясь, что поезд не настолько далеко от Познаньску отбыл, чтобы уже пора пришла от пассажиров избавляться.
Пирожок оказался с капустой да грибами, явно вчерашний и отнюдь не домашней выпечки, скорее уж из тех, которые на вокзале продавали по полдюжины за медень.
— Вкусно, — пану Сигизмундусу этакие кулинарные тонкости были недоступны, разум его смятенный занимали проблемы исключительно научные или же на худой конец, жизненно-финансовые. И оный разум нашептывал, что отказываться от дармового угощения неразумно.
Евдокия пирожок пробовала с опаской.
Но ела, жевала тщательно...
— А что, позвольте узнать, вы читаете? — панна Зузинская сама и за чаем сходила.
Принесла три стакана в начищенных до блеску подстаканниках.
— Сие есть научный труд по сравнительной морфологии строения челюстей упыря обыкновенного, — важно произнес Сигизмундус и, пальцы облизав, потянулся за новым пирожком.
Так уж вышло, что обличье это отличалось просто-таки поразительной прожорливостью.
— Как интересно! — всплеснула руками панна Зузинская. — И об чем оно?
— Ну... — труд сей, как по мнению Себастьяна являл собой великолепный образец научного занудства высочайшей степени, щедро сдобренный не столько фактами, сколько собственными измышлениями вкупе с несобственными, к месту и не к месту цитируемыми философскими сентециями. — Об упырях...
— Да неужели? — пробормотала Евдокия и, во избежание конфликту, самоустранилась, переключив внимание свое на маковый пирог.
Ела она медленно, тщательно прожевывая каждый кусок, чем заслужила одобрительный взгляд панны Зузинской.
— Женщине незамужней, — сказала она, на миг позабыв и про книжку, и про упырей, — надлежит питаться одною росиночкой, аки птичка Ирженина...
Правда, потом вспомнила про голубей, тварей доволи-таки прожорливых, и вновь обратилась к Сигизмундусу.
— Значит, нонешняя наука и до упырей добралась?
— А то, — Сигизмундус загнул уголок страницы. — Упырь, чтоб вы знали, панна Зузинская, это вам не просто так, человек прямоходячий сосучий... это — интереснейший объект для наблюдений!
Говорил он, не прекращая жевать, и пирожки один за другим исчезали в ненасытной студенческой утробе. Панна Зузинская мысленно прикинула, что этак ей для сурьезного разговору может и ресурсу не хватить.
— Упыри бывют разные. Вот пан Лишковец, — Сигизмундус поднял книжицу, взывая к академическому авторитету ея автора. — Утверждает, что собственно упырей имеется семь разновидностей. Иные, конечно, относят к упырям и валохского вомперуса, но по мнению пана Лишковца сие неразумно ввиду полной мифологичности означенного вида...
— Вы так чудесно рассказываете... — панна Зузинская подвинула корзинку с недоеденными пирожками поближе к студиозусу. — Я и не знала, что их столько... а у вас, значит, только кузина из всей родни осталась?
Сигизмундус кивнул, поскольку ответить иначе был не способен. Рот его был занят пирожком, на редкость черствым, с таким сходу не способны были справиться и тренированные челюсти Сигизмундуса.
— Бедная девочка! — панна Зузинская похлопала Евдокию по руке. — Женщине так тяжело одной в этом мире...
— Я не одна. Я с кузеном.
Глаза панны Зузинской нехорошо блеснули.
— Конечно, конечно, — поспешила заверить она. — Однако я вижу, что ваш кузен, уж простите, всецело отдан науке...
— С этой точки зрения, — Сигизмундус говорил медленно, ибо зубы его вязли в непрожаренном тесте, — представляется несомненно актуальным труд пана Лишковца, каковой предлагает использовать для систематики и номенклатуры упырей специфику строения их челюстного аппарата...
— Не обижайтесь, дорогая, — прошептала на ухо панна Зузинская, — но ваш кузен... вряд ли он сумеет достойно позаботиться о вас. Такие мужчины ценят свободу...
— И что же делать?
— ...особое внимание след уделить величине и форме верхних клыков.
Панна Зузинская коснулась камеи, тонкого девичьего лика, который на мгновенье стал будто бы ярче.
— Выйти замуж, милочка... выйти замуж.
Глава 2. Все еще дорожная
С того первого разговора и повелось, что панна Зузинская не отходила ни на шаг, будто бы опасаясь, что, если вдруг отлучится ненадолго, то Евдокия исчезнет.
— Видите ли, милочка, — говорила она, подцепляя крючком шелковую нить, — жена без мужа, что кобыла без привязи...
Кобылой Евдокия себя и ощущала, племенною, назначенною для продажи, и оттого прикосновения панны Зузинской, ее внимательный взгляд, от которого не укрылся ни возраст Евдокии, ни ее нынешнее состояние, точнее, отсутствие оного.
— Куда идет, куда бредет... а еще и каждый со двора свести может, — продолжала она, поглядывая на Сигизмундуса, всецело погруженного в хитросплетения современной номенклатуры упырей.
— Тоже полагаете, что женщина скудоумна? — поинтересовалась Евдокия, катая по столику яйцо из собственных запасов Сигизмундуса. Выдано оно было утром на завтрак, со строгим повелением экономить, ибо припасов не так, чтобы и много.
Впрочем, себя-то Сигизмундус одним яйцом не ограничил, нашлась средь припасов, которых и вправду было немного, ветчинка, а к ней и сыр зрелый, ноздреватый, шанежки и прочая снедь, в коей Евдокии было отказано:
— Женщине следует проявлять умеренность, — Сигизмундус произнес сию сентенцию с набитым ртом, — поелику чрезмерное потребление мясного приводит к усыханию мозговых оболочек...
Яйцо каталось.
Панна Зузинская вязала, охала и соглашалась, что с Евдокией, что с Сигизмундусом, которого подкармливала пирожками. Откуда появлялись они в плетеной корзинке, Евдокия не знала и, честно говоря, знать не желала. За время пути пирожки, и без того не отличавшиеся свежестью, вовсе утратили приличный внешний вид, да и попахивало от них опасно, но Сигизмундус ни вида, ни запаха не замечал. Желудок его способен был переварить и не такое.
— Ой, да какое скудоумие... — отмахнулась панна Зузинская, — на кой женщине ум?
И крючочком этак ниточку подцепила, в петельку протянула да узелочек накинула, закрепляя.
— Небось, в академиях ей не учиться...
— Почему это? — Евдокии было голодно и обидно за всех женщин сразу. — Между прочим, в университет женщин принимают... в королевский...
— Ой, глупство одно и блажь. Ну на кой бабе университет?
— Именно, — охотно подтвердил Сигизмундус, ковыряясь щепой в зубах. А зубы у него были крупными, ровными, отвратительно-белого колеру, который гляделся неестественным. И Евдокия не могла отделаться от мысли, что зубы сии, точно штакетник, попросту покрыли толстым слоем белой краски.
— Чему ее там научат?
— Математике, — буркнула Евдокия и сделала глубокий вдох, приказывая себе успокоиться.
Аглафья Прокофьевна засмеялась, показывая, что шутку оценила.
— Ах, конечно... без математики современной женщине никак не возможно... и без гиштории... и без прочих наук... Дусенька, вам бы все споры спорить...
Спорить Евдокия вовсе не собиралась, и тут возражать не стала, лишь вздохнула тяжко.
— А послушайте человека пожилого, опытного... такого, который всю жизнь только и занимался, что чужое счастие обустраивал... помнится, мой супруг покойный... уж двадцать пять лет, как преставился, — она отвлеклась от вязания, дабы осенить себя крестом, и жест этот получился каким-то неправильным.
Размашистым?
Вольным чересчур уж?
— Он всегда говаривал, что только со мною и был счастлив...
— А имелись иные варианты? — Сигизмундус отложил очередную книженцию. — Чтоб провести, так сказать, сравнительный анализ...
Панна Зузинская вновь рассмеялась и пальчиком погрозила.
— Помилуйте! Какие варианты... это в нынешние-то времена вольно все... люди сами знакомство сводят... письма пишут... любовь у них. Разве ж можно брак на одной любови строить?
— А разве нет?
— Конечно, нет! — с жаром воскликнула Аглафья Прокофьевна и даже рукоделие отложила. — Любовь — сие что? Временное помешательство... потеря разума... а как разум вернется, то что будет?
— Что? — Сигизмундус вперед подался, уставился на панну Зузинскую круглыми жадными глазами.
— Ничего хорошего! Он вдруг осознает, что супружница не столь и красива, как представлялось, что капризна, аль голосом обладает неприятственным...
— Какой ужас, — Евдокия сдавила яйцо в кулаке.
— Напрасно смеетесь, — произнесла Аглафья Прокофьевна с укоризною. — Из-за неприятного голоса множество браков ущерб претерпели... или вот она поймет, что вчерашний королевич — вовсе не королевич, а младший писарчук, у которого всех перспектив — дослужиться до старшего писарчука...
— Печально...
Почудилось, что в мутно-зеленых, болотного колеру, глазах Сигизмундуса мелькнуло нечто насмешливое.
— А то... и вот живут друг с другом, мучаются, гадают, кто из них кому жизню загубил. И оба несчастные, и дети их несчастные... бывает, что и не выдерживают. Он с полюбовницей милуется, она — с уланом из дому сбегает... нет, брак — дело серьезное. Я так скажу.
Она растопырила пальчики, демонстрируя многоцветье перстней.
— Мне моего дорогого Фому Чеславовича матушка отыскала, за что я ей по сей день благодарная... хорошим человеком был, степенным, состоятельным... меня вот баловал...
Агафья Прокофьевна вздохнула с печалью.
— Правда деток нам боги не дали... но на то их воля...
И вновь перекрестилась.
Как-то...
Сигизмундус пнул Евдокию под столом, и так изрядно, отчего она подскочила.
— Что с вами, милочка? — заботливо поинтересовалась Аглафья Прокофьевна, возвращаясь к рукоделию.
— Замуж... хочется, — процедила Евдокия сквозь зубы. — Страсть до чего хочется замуж...
— Только кто ее возьмет без приданого...
— Дорогой кузен, но ведь папенька мне оставил денег!
— Закончились...
— Как закончились?! Все?
Сигизмундус воззарился на кузину с немым упреком и мягко так произнес:
— Все закончились. Книги ныне дороги...
— Ты... — Евдокию вновь пнули, что придало голосу нужное возмущение. — Ты... ты все мои деньги на книги извел?! Да как ты мог?!
— И еще на экспедицию, — Сигизмундус к гневу кузины отнесся со снисходительным пониманием, каковое свойственно людям разумным, стоящим много выше прочих. — На снаряжение... на...
— Ах, не переживайте, милочка, — Агафья Прокофьевна несказанно оживилась, будто бы известие об отсутствии у Евдокии приданого было новостью замечательной. — Главное приданое женщины — ее собственные таланты... вот вы умеете варенье варить?
Евдокия вынуждена была признать, что не умеет.
И в подушках ничего не смыслит, не отличит наощупь пуховую от перьевой... в вышивании и прочих рукоделиях женского плану и вовсе слаба... каждое подобное признание Агафья Прокофьевна встречала тяжким вздохом и укоризненно головой качала.
— Вашим образованием совершенно не занимались... но это не беда... выдадим мы тебя замуж... поверь тетушке Агафье.
Сигизмундус закашлялся.
— Что с тобою, дорогой кузен? — Евдокия не упустила случая похлопать кузена по узкой спине его, и хлопала от души, отчего спина оная вздрагивала, а кузен наклонялся, едва не ударяясь о столик головой.
— П-поперхнулся... — он вывернулся из-под руки.
Агафья Прокофьевна наблюдала за ними со снисходительною усмешечкой, будто бы за детьми малыми.
— Значит, ее можно сбыть? — он ткнул пальцем в Евдокиин бок. — Ну, то бишь замуж выдать...
— Можно, — с уверенностью произнесла панна Зузинская. — Конечно, она уже не молода, и без приданого... и по хозяйству, как я понимаю, не особо спора...
— Не особо... — согласился Сигизмундус.
— Приграничье — место особое, — крючок в пальчиках Агафьи Прокофьевны замелькал с вовсе невообразимой скоростью, отчего еще более сделалась она похожей на паучиху, правда, паучихи не носили золотых перстней, но вот... — Мужчин там много больше, чем женщин... нет, есть такие, которые с женами приезжают, но и холостых хватает. И каждому охота семейной тихой жизни...
С оным утверждением Себастьян мог бы и поспорить, но не стал.
— А где найти девицу, чтоб и норову спокойного, и не балованная, и согласная уехать в этакую даль?
Красивая речь.
Вдохновенная.
— Мы подумаем, — ответил Сигизмундус, когда панна Зузинская замолчала. — Быть может, сие и вправду достойный выход...
Кузина так не считала.
Сидела с несчастным яйцом в руке, поглядывала мрачно, что на сваху, что на Сигизмундуса...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |