Король сталкеров. Глава 2

В небогатом на события детстве, я помню каждого человека. Чуть хуже друзей — чуть лучше врагов. Со смертью отца их становилось все больше. Первым явился господин Обертас — высокий, улыбчивый человек со свинцовым взглядом покойника. Он назвался представителем мэрии по вопросам семейной политики, задал целую кучу невнятных вопросов и все о "процессе моего воспитания". Не сказав ничего путного, откланялся, оставив в моей душе очень неприятный осадок. На следующий день он появился опять, а с собою привел вислозадую тетку в потертой шубе "под леопарда".

Был вечер. Я замачивал в казане соленую рыбу. Няня Альбина стояла в прихожей и еще не сняла пальто. Она только что вернулась с "блошиного" рынка, где меняла на хлеб и муку оставшиеся в хозяйстве рыболовные сети отца. Самоходный карбас, деревянный эллинг и снегоход, ушли на покрытие судебных издержек, гонорар адвокату, организацию похорон.

— Вы по какому вопросу? — спросила она, устало взглянув на незваных гостей, которые мне откровенно, и сразу же, не понравились.

— Ухоженный мальчик, — тетка широко улыбнулась, обнажив оба ряда крупных зубов, отливающих бронзой. — Разрешите пройти к столу? Мне нужно заполнить кое-какие бумаги.

— Это Слепцова Наталья Гавриловна, омбудсмен, — пояснил Обертас и вежливо кашлянул.

— Проходите, — мать безразлично пожала плечами, — Женечка, принеси тете стульчик.

— Женечка! — с новой силой засюсюкала омбудсменша. — А есть ли у Женечки паспорт здоровья?

По-моему, няня Альбина все поняла. Я увидел ее глаза. Их переполняло отчаяние.

— Рано ему в школу, — беспомощно сказала она, — мальчонке нет и шести.

— А прививки? — вступил в разговор господин Обертас. — Из поликлиники нам сообщили, что вами не сделано еще ни одной прививки!

Сердчишко мое сжалось в комок. Оно уже осознало весь ужас происходящего: ювеналка!!!

Во времена моего детства это страшное слово прочно вошло в обиход. Агентства, желающие поживиться на коммерческом усыновлении здоровеньких русских детишек, наводнили страну и уже обрели правовую базу — нормативные документы, лежащие в основе функционирования этого криминального бизнеса. Система карательных органов получила полное право изымать любого ребенка из любой, даже самой благополучной семьи. Поводов для изъятия было более чем достаточно: непосещение матерью детской молочной кухни, отказ от прививок, аварийное состояние жилья, ремонт в доме, наличие в квартире домашних животных,

несвоевременное прохождение врачей в поликлинике, отсутствие детских игрушек, нахождение ребенка на кухне во время приготовления пищи, и т.д. и т.п.

— Вы позволите заглянуть в холодильник? — наседала Наталья Гавриловна, — я хочу убедиться, есть ли там молоко?

Мои руки одеревенели. Я выронил тяжелую дубовую табуретку и с грохотом шлепнулся на пол. Все замолчали.

— А-а-а!!! — заорал я, закатывая глаза, и задергался, засучил по струганным доскам стоптанной обувью.

— Что с ним? — встревожился господин Обертас.

— Бож-же ж мой! — няня Альбина упала передо мной на колени, серея лицом. — Да помогите же кто-нибудь! Ноги, ноги держите!

Ей никто не ответил. Всколыхнув занавески, по комнате пробежал сквознячок, в прихожей захлопнулась оббитая коже заменителем дверь. Незваные гости ушли, в спешке забыв на столе недописанный акт. Когда их шаги заскрипели по снежному насту, я прекратил истерику и прошептал:

— Пусти меня, мама. Я очень устал и хочу есть.

Няня Альбина опешила. Она долго и недоверчиво смотрела в мои глаза, наконец, строго спросила:

— Ты разве не знаешь, что обманывать нехорошо? — и все же не выдержала, рассмеялась, — ах ты ж, мой поросенок!

Это был самый последний день моего счастливого детства. Мы ужинали без хлеба. За морозным узором, размазанным по стеклу, хмурилось беззвездное небо. Нагнетая тревогу, размеренно тикали ходики. Только старая кошка Анфиса была, как всегда, вальяжна и безмятежна.

Я судорожно сглотнул, сказал, будто бросился в омут:

— Этот дядька в покое нас не оставит. Отдай меня в тот интернат, где раньше работала. Ты будешь меня навещать, а я...

Мать тихо охнула и опять зарыдала навзрыд.

С неделю она "наводила мосты", восстанавливала старые связи. Нашлись добрые люди: вспомнили, помогли. Персональный компьютер, и основы начального программирования, мне помогал осваивать дядя Сережа Трапезников — сослуживец и друг отца. Я успехом прошел медкомиссию, сделал полный набор нужных прививок.

Мое поступление было делом почти решенным, но вмешался господин случай: в интернате прорвало канализационные трубы. Собеседование было перенесено в здание городской мэрии и, пользуясь случаем, председательствовал на нем тот самый господин Обертас.

Меня он узнал сразу. Пока остальные дяди и тети задавали простенькие вопросы, он, молча вертел в руках мой паспорт здоровья. Штудировать там, собственно говоря, было нечего: обложка зеленого цвета с водяными знаками "А1" на каждой странице не давали повода для разночтений.

Когда подбивались итоги, председательствующий первым попросил слова. Начал он как истинный управленец:

— В условиях мирового финансового кризиса основным приоритетом нашего государства по-прежнему является защита материнства и детства, забота о подрастающем поколении. Как сказал Федор Иванович Достоевский...

Его внимательно слушали. Кое-кто даже записывал.

Речь Обертаса плавно скользила по накатанной колее. От насущных вопросов внешней политики последовал переход к проблемам и трудностям в освоении ближнего космоса.

— Кадры решают все! — сказал он и сделал долгую паузу для того, чтобы посмотреть на меня. — Поэтому к подбору и расстановке кадров мы должны подходить очень рачительно.

У меня засосало под ложечкой.

— Перед нами будущее Великой России! — с надрывом сказал председательствующий. — Каким оно будет, зависит от нас с вами, здесь и сейчас. Не мною замечено, что существующая система допризывной подготовки молодежи не отвечает современным требованиям. Это зависит от множества факторов, но в первую очередь — от слабого состояние здоровья человеческого материала. Физическое развитие девяноста процентов будущих защитников Родины не соответствует требованиям армейской службы. И эта скорбная цифра становится все больше и больше. Отсюда конкретный вопрос: кто из вас обратил внимание на паспорт здоровья Шилова? А1, допуск зеленый... это же уникальный ребенок!

Члены комиссии сконфуженно промолчали.

— В общем, так, — подытожил господин Обертас, — я только что позвонил в Плесецк, руководству кадетского корпуса военно-космических сил. За новым воспитанником скоро придет машина...

Няня Альбина ждала меня в коридоре. Я прошествовал мимо нее в сопровождении огромного дядьки в поношенном камуфляжном костюме. Нам даже не позволили попрощаться.

...Всю дорогу мой конвоир молчал, прятал горло в неуставной шерстяной шарф. Единственный раз, когда проезжали по ремонтирующемуся мосту, как-то странно спросил:

— Чке... чке-е-е... чке-е-э-э... ку-гук-к! Тебя как зовут?

Я еще и не думал смеяться, а уже получил затрещину.

— Чке-э-э-э!!! — угрожающе протянул провожатый.

— Евгений Иванович Шилов! — выпалил я.

Так мы и познакомились с начальником нашего бурсацкого карцера, дважды героем, старшим прапорщиком спецназа военно-космических войск России Иваном Петровичем Григоренко по кличке "Кугук".

Сдавая меня с рук на руки командиру нулевой роты, Кугук был немногословен:

— Чке-е-е... чке-э-э... Шен!

— Следуй за мной, Шен, — хорошо поставленным голосом скомандовал рыжий капитан-лейтенант.

Интересно, кому это он? — в поисках неизвестного Шена, я оглянулся и застыл в восхищении. Мозаичный пол огромного холла был выполнен в виде карты звездного неба. На черном граните — вкрапления хрусталя. Волны мягкого света падали с высокого потолка, придавая туманностям и созвездиям таинственность глубины.

Шагнув на Большую Медведицу, капитан-лейтенант сначала замедлил шаг, потом повернулся ко мне всем корпусом:

— Я что-то не понял, Шен, — сказал он, краснея лицом, — ты что, эт самое так, до вечерней поверки собираешься здесь стоять?

Под пристальным взглядом прозрачных глаз мне стало не по себе. Я неловко потоптался на месте, несколько раз обернулся, но все-таки решил уточнить:

— Вы это, дяденька, мне?

— Тебе, а кому же еще?

— Вы, наверное, с кем-то меня перепутали. Я не Шен, а Евгений Иванович Шилов.

Правая бровь на лице капитан-лейтенанта медленно приподнялась и застыла на месте, как будто ее заклинило. Он потрогал себя за кадык, несколько раз глубоко вздохнул, но все же вернулся, чтобы взять меня за руку:

— Пойдем-ка со мной, Евгений Иванович Шилов, — проскрипел он металлическим голосом.

Это был не робот, а человек, но не в нем ни капельки доброты. Сама постановка фразы, и тон, которым она была сказана, сулили мне в будущем очень большие проблемы.

Так и случилось. Казенные будни не отличались разнообразием:

— Отбой! — командовал командир-воспитатель после вечерней поверки, медленно перекатываясь с каблуков на носки казенных ботинок. — Всем спать, а Евгений Иванович Шилов пойдет, эт самое так, чистить сортир.

Сейчас даже и не вспомню, чего мне в то время больше хотелось, есть или спать? День в день, до глубокой ночи, я драил осточертевшие писсуары и унитазы, пока они не приобретали блеск первозданной свежести. Сверстники меня сторонились, пробовали приклеить пару обидных кличек, но я тут же кидался в драку и махал кулаками до полного изнеможения. После каждой такой схватки, следовали суд и расправа. Я зарабатывал в сутки по семнадцать нарядов вне очереди и почитал за праздник, если после отбоя мне предстояло мыть умывальник, или натирать коридор. Когда в нашей бурсе проводился очередной комплексный смотр, меня всегда назначали старшиной сортирной команды, ибо были уверены: работу я знаю в полном объеме, до мелочей, и ничего важного не упущу.

Количество, как известно, перерастает в качество. Уже на втором году обучения наши вечерние диалоги с капитан-лейтенантом Ворониным напоминали торги:

— Воспитанник Шен... гм-м... воспитанник Шилов!

— Я!

— Разобраться с туалетом на даче начальника строевого отдела. Сделаешь — пять нарядов вне очереди, эт самое так, — долой.

— Есть!

— Зайдешь в канцелярию за увольнительной.

В моем лице, сотрудники кадетского корпуса получили безотказную рабочую силу, а я, воспитанник закрытого учебного заведения — возможность бывать в городе.

К маме Альбине я вырвался с первой оказией, на стареньком скутере, когда-то принадлежавшем начальнику строевого отдела. Дел на его "барском дворе" было невпроворот, и он посчитал нужным снабдить меня средством передвижения.

Город рос, перестраивался — ширился, припадая к земле. Шеренги старых многоэтажек уступали место особнякам с многослойными бук-крышами. Под террасами зимних садов оборудовались шахтные лифты, ведущие из подземных и полуподземных ангаров к взлетным площадкам для новомодных коптеров. Дороги пустели: автомобильный транспорт становился уделом ретроградов и бедняков.

Берег реки Соломбалки, вдоль которого некогда проходила наша деревянная улица, был огорожен высоким забором и представлял собой огромную строительную площадку. У распахнутых настежь ворот стоял двухэтажный автобус и несколько патрульных машин. Прозрачный морозный воздух был густо пропитан запахом шаны. Приземистый полный мужчина из службы судебных приставов, лениво гонял по нижней губе электронную сигаретку с коричневым ободком вокруг фильтра. Из расстегнутой кобуры многозначительно выглядывала рукоять полицейского станера. Увидев, что я спешился, он недовольно поморщился и указал подбородком на табличку у входа: "Частная собственность. Не нарушать!"

Большинство старых домов были безжалостно снесены, оставшиеся стояли без электричества. Из печных труб уже не валил дым. Вместо дощатых причалов, эллингов и сарайчиков, до самого горизонта тянулась гранитная набережная.

Нашу комнату я узнал по занавескам на окнах. Она лишилась части внешней стены. Как язычок пламени, из провала свисал край домотканого коврика, на котором всегда спала кошка Анфиса.

Я вновь ощутил себя брошенным, беззащитным, затерянным в чуждом мире без единой родной души на миллионы парсеков вокруг, и был так погружен в себя, что не сразу увидел самое главное: здесь еще жили люди. Их выгоняли из квартир и подвалов, вели под конвоем к центру двора, где было выставлено полицейское оцепление. В основном это были женщины и старики, все на одно лицо: оборванные, чумазые, закопченные дымом костра. Я доподлинно опознал по протезу лишь соседа, что жил через дом — одноногого дядю Лешу.

Люди стояли плотной безмолвной массой. Перед ними выхаживал мой старый знакомый — господин Обертас. Он пристально всматривался в лица задержанных, и делал пометки на листочке бумаги, заботливо упакованном в пластиковый планшет. Пару минут спустя, нестройная процессия двинулась к выходу.

— Куда их? — спросил я у пристава.

— Этих-то? — охотно откликнулся тот, — известно куда: в богодельню. А ты, собственно, кто?

— Да... мамка моя здесь... когда-то жила. И я...

— Поня-ятненько...

Охранник еще раз, с подозрением взглянул на меня. Причастность к военной форме с надписью "Космопоиск" над правым карманом, немного его успокоила.

— Неплательщики, — неохотно выдавил он. — В общем, сам понимаешь...

— Женя, сыночек, Женечка! — резануло по сердцу.

Я настолько стремительно обернулся, что чуть не упал.

Мама Альбина рвалась из толпы, прижимая к груди маленький узелок. Боже мой! Какой она стала маленькой!

— Стоять!!! — тенорок Обертаса сорвался на визг.

Он схватил ее за руку и потянул на себя. Со старенького пальто на землю посыпались пуговицы. Скрипнув зубами, я подхватил с земли кусок промерзшего грунта и с наслаждением приложился к сытой, румяной роже. Когда вражина упал, успел еще пару раз ударить его ногой. Потом в глазах потемнело и резкая, невыносимая боль разорвала мое естество...

Вездеход я оставил на центральной площади бывшей столицы, обозначив его радиомаяком. Есть на ней довольно солидный пятак, расчищенный охотниками за металлом. Как и весь город, это место тоже когда-то носило имя первооткрывателя Прерии — пилота Дальней Космической Разведки (ДКР) Игоря Высоцкого. Этот участок промзоны почти что расчищен от последствий цунами, но дальше к заливу — сплошные завалы из обломков домов, деревьев, помятых машин, катеров, вездеходов и коптеров. Работы еще непочатый край!

По мере приближения к цели, дорога становилась все шире. Концентрация падала. Голову стали посещать посторонние мысли. И крутились они вокруг личности старого Харда и его удивительных откровений.

Увидев, что я задумался, старый Кристофер не стал торопить события.

— Мистер Кэш, — промолвил он в домофон, обращаясь непосредственно к клерку, — распорядитесь, насчет закуски и позаботьтесь о том, чтобы нашей беседе никто не смог помешать, особенно врач. Вас это, кстати, тоже касается.