От этих подозрений всякие дурные мысли полезли Нэлю в голову. Например, не начудить ли чего-нибудь напоследок? Нэль пощупал под кожей на предплечье маленький шарик импланта с контрацептивом. Если его выковырять и пойти попрощаться с Лалом как того требует семейный долг, можно всерьез и надолго его озадачить. Но Нэль боялся в жизни двух вещей: намеренных подлых сюрпризов и крови.

* * *

В сером домике по улице Златокузнецов государя ждали. Мгновенно распахнулась дверь. Из кухни выглядывали перепуганные домочадцы; хозяин, белее полотна, прилип к стене в коридоре и даже не сообразил поклониться. Его безжалостно оттеснили, а уж куда идти, государя провожать было не нужно — весь пол в кровавых пятнах, ступай по следу, и не ошибешься. Государь перекинул маску через плечо и, торопясь, взбежал на второй этаж.

В лучшей комнате дома, душной, темной, с крошечным окошком, бестолково толпились сопровождавшие министра чиновники, телохранители, и несколько случившихся поблизости от места покушения полицейских начальников средней руки. Врач праздно сложил руки, всем своим видом показывая, что сделать ничего уже нельзя. А для двух монахов из соседнего монастыря Скорбящих время еще не настало.

"Квартал оцеплен, — нашептывали государю на ухо. — В домах обыски. Есть задержанные, но... велика вероятность, что ушел по крышам к каналу, а там — или на лодке, или вплавь. Городская стража поднята по тревоге, приметы известны. Будем искать..."

Старенький ковер был затоптан грязными сапогами, зеркало перевернуто личиком к стене, чтоб не спугнуть душу, когда та станет отлетать. В маленьком садике под окном ржали и лягались от тесноты дюжины две лошадей. Хорошо знали, что им следует делать в этой неразберихе, только монахи. Рядом с ложем умирающего, на чистом, незапятнанном кровью полотенце, уже лежали ножницы: чем раньше с умершего срезать волосы, тем быстрей душа совьет себе из них веревочку и ей легче будет взобраться на Небеса.

Господин министр, правда, был еще жив, хотя и выглядел жутко. Вокруг глаз черно, лицо и руки желтые, ногти под запекшейся коркой крови — с темно-лиловым отливом. О готовящемся покушении его предупреждали дня за три. Но он почему-то предупреждению не внял. Скорее всего — потому, что оно было не первым, и даже не десятым по счету.

Здесь, на Монетном острове, его и подкараулил убийца: спрятался за вывешенными на балконе женскими юбками, а когда министр верхом проезжал по узкой улочке мимо, спрыгнул ему на плечи, полоснул волосяным лезвийцем по горлу, да и был таков. Охрана только пялилась, как злодей обезьяной взлетел с крупа лошади обратно на балкон, сиганул оттуда на крышу и исчез за трубой.

Впрочем, сделать дело не только быстро, но и хорошо, злоумышленнику помешал "ошейник придворного", который министр Энигор не снимал с шеи даже на время сна. Тонкий металлический воротник, обшитый тканью под цвет платья, предназначен был охранять своего хозяина от внезапно накинутой на шею удавки — традиционного орудия для сведения счетов в темных переходах Царского Города. Против ножа или бритвы "ошейник" помогал хуже, но все-таки немного помог.

Государь прибыл на Монетный остров как раз вовремя: министр его открыл глаза, чтобы последний раз увидеть своего императора. Безошибочно почувствовав момент, один из монахов коротко глянул на государя и потянулся за ножницами.

"Принцу... — прочитал по губам министра государь, — написано... берегись дурака... а он... обманул... читал... величие и справедливость..."

Рана на шее, прикрытая почерневшей тряпкой, булькнула, кир Энигор опустил веки и засипел.

— В этом государстве... — услышал император Аджаннар, — следует ввести налог на... глупость.

И все.

Государь опустился на колени. Трижды щелкнули ножницы монаха. Кто-то из свиты с бессердечным любопытством сунулся поближе, кто-то из впереди стоящих упал в обморок.

Государь надел маску. Принц в империи был только один — его семнадцатилетний сын Ша. Он не был объявлен наследником. И упоминание принца Ша при подобных обстоятельствах государю понравиться не могло.

* * *

Джу был влюблен в певичку. И, как ни стыдно в том признаться, никак не мог открыть свою любовь. Ведь он не что-нибудь имел в виду. Он бы женился. Может быть.

Певичка была дорогая, с множеством почитателей, ревниво следивших за ее досугом. В конце концов, на взгляд Джу, она просто очень неплохо пела. Так, в этот раз, как и в прошлый — пять дней назад, и как за пять дней до прошлого раза, едва покинув территорию казарм, он вывернул наизнанку казенный плащ и, отбросив ненужную теперь осторожность, бегом кинулся на улицу Желтых Фонарей, где в новом театре, выстроенном по государеву указу, давали в этот вечер музыкальное представление.

Рискуя лишиться свободного дня в конце декады, жалования месяца за два, а то и рекомендаций для поступления на солидную службу, Джу бежал смотреть на свою любовь.

Там-то его и поджидало первое разочарование: театр оказался заперт. К двери пришпилен был листок, оповещавший, что по распоряжению градоначальника представлений две декады не будет. И никакого объяснения причин.

Джу опечалился и попробовал проникнуть с черного хода. Но там порог сторожила страшная, словно ведьма, старуха. Она грелась над горшком с горячими углями и курила трубку с морской травой. Когда Джу деликатно пошуршал в кустах, старуха завопила: "Шляются тут всякие! Стражу позову!" — и швырнула в него рыбные очистки.

Тогда Джу вынужден был признать, что его постигла неудача. Впрочем, грустил он недолго. Он совершил маневр в обход старухи, и отправился в другое хорошее место, известное ему в Столице — в кабачок "Приходи вчера", что недалеко от Зеленного Рынка. Но не дошел двух кварталов, как заслышал, что на Гранитном острове бьет барабан. Вскоре на мосту появилась процессия: на площадь несли факелы и на белом муле ехал глашатай.

Джу остановился. В казармах новый государев указ оповестят завтра с утра. Если он важный. А неважным он быть не может, потому что почти ночь, и по ночам указов не оглашают, так как люди спят. Стало быть, случилось нечто необычное. Если отправиться за глашатаем на площадь — есть риск нарваться на проверку документов, и откроется, что Джу из казарм удрал, не имея на то разрешения. Как-то так несправедливо получается — если ты живешь в казармах и учишься в лицее Каменных Пристаней, то распорядок ты соблюдать обязан, а если ты учишься в лицее, но живешь в городе — то все эти строгости писаны не про тебя...

А ведь Джу мог быть богатым человеком и иметь в городе дом или целых три дома. Сын он у своего отца один. Да вот беда: в папашиных поместьях правит кирэс Яана. А пасынка она выставила прочь. Папаша же помер лет шестнадцать или семнадцать назад, оставив Джу полным сиротой. Хорошо, нашлись добрые люди, пристроили учиться, да не где-нибудь, а в самой Столице. Но дальше Джу должен был рассчитывать только на самого себя. Ибо везение — основа временного счастья, а прилежание — счастья прочного.

Таким образом размышляя, Джу все же повернул и направился к площади. Народу туда стеклось уже порядком, и ему пришлось толкаться в задних рядах, привставая на цыпочки, чтоб лучше разобрать оглашаемый указ. От того, что он услышал, веселая бесшабашность с него мигом слетела. В государевом дворце был объявлен траур, завтрашний день начнется с похорон Первого министра, праздник новолетия не отменяется, но горожанам праздновать его следует дома, без уличных гуляний и с наименьшим шумом. Джу призадумался. Это что ж получается? Если такое дело — в казармах, скорее всего, не спят. Как возвращаться обратно? Привычным путем через окно может не получиться. Погулял, называется. О кабаке лучше даже и не думать.

Хотя, способ вернуться был. Джу послонялся немного по набережной, поплевал через гранитный парапет в воду, раздумывая, как не повезло министру Энигору. С высшими чиновниками всегда так: либо ты не устраиваешь государя — либо тех, кто против государя. Предшественника Энигора, помнится, чуть не казнили за свободомыслие, но в последний момент государь Аджаннар смягчился и заменил смертный приговор пожизненной ссылкой в провинцию Гем и условием никогда не приближаться к Столице ближе, чем на пятьсот лиг... А Энигор был государю предан.

Так, за мыслями о жалкой участи придворных, Джу дождался, пока окончательно стемнело и в окнах жилых и присутственных зданий начали гаснуть огоньки. Потом он перебежал через Каменный мостик, пробрался к писчей конторе при речных складах, и по старому мокрому ясеню влез на складскую крышу. С той крыши перелез на другой ясень — уже во дворе лицейского корпуса, оттуда перепрыгнул на павильон для фехтования, а уж там — на чердак родной казармы. И едва открыл чердачный люк и стал спускаться на этаж, как натолкнулся тощим задом на необъятное мягкое пузо инспектора, внезапно выплывшее из-за угла. Инспектор Дита имел неприятную привычку — ходить удивительно бесшумно для преогромных собственных размеров.

— Так-так, — сказал инспектор, сгребая Джу за шиворот вывернутого плаща и устанавливая на пол перед собой. — Что же ты ночью по крышам-то лазишь?

— Я... — сказал Джу. — Вот, душно стало. Дай, думаю, воздухом подышу. Сверху воздух чище...

— А плащ зачем вывернул?

— Ой, господин инспектор, я не рассмотрел в темноте.

— А это что? — палец инспектора указывал на рыбью шкурку у Джу на плече.

Джу покосился на блестящую в свете лампы предательскую чешую.

— С дождем с неба упало, — разъяснил он.

Инспектор пожевал мягкими губами.

— На конюшню и пятнадцать розог, — подвел он итог нежданной встрече.

Джу открыл рот, закрыл рот и снова открыл. Вот уж какого наказания он не ждал. Он даже не сообразил сказать, что высокорожденных, кому больше тринадцати лет, не порют. А Джу уж, слава Небу, исполнилось восемнадцать на днях.

— Но... я... я бегал в город. Там же министра Энигора убили, — потрясенный, еле выговорил он.

— Двадцать пять, — сказал инспектор. — Не за то, что бегал в город, а для того, чтоб по крышам лазить отучался.

Четверть стражи спустя, кусая от обиды и пережитого позора губы, Джу лежал на животе в казарменной постели и потрошил вытащенную из матраса тряпицу с деньгами. Там было все: за службу, сэкономленные пайковые, раздобытые игрой, даже подобранные как-то раз на улице. Они хранились, чтоб купить певичке подарок. Хорош будет ухажер при подарке и с поротой задницей.

Справившись с нехитрым пересчетом, Джу убедился, что снять квартиру месяца на три финансы ему позволяют. Если, конечно, эта квартира не будет расположена под стенами Царского Города, на Речных Островах или подле Ман Мирара. Из остававшихся на выбор других районов Столицы добираться в лицей и на службу будет долго и неудобно, зато проклятые казармы с их порядками хоть на какое-то время можно будет послать псу под хвост. Джу решился.

* * *

Местом высадки был выбран один из островов на юго-западе большого архипелага; временем — раннее утро. Машины, лабораторное оборудование, секции жилых блоков сгружали в густой, как молоко, туман. Жителей на острове не было ни одного человека — только разрушенные временем дома, осыпавшиеся колодцы и могилы. В обмелевших колодцах плавали головастики, на могилах пахло прахом, в домах — плесенью.

Нэль спрыгнул с пандуса межорбитального бота и отправился любоваться окрестностями, предоставив другим беспокоиться о приборах, жилье и личном имуществе. Ничего, кроме одежды и карманного словаря-справочника, он все равно с собой не привез. Он готовился как переводчик с энленского и таргского и все необходимое для работы носил в голове.

Уйти куда-нибудь в одиночку Нэль ни капли не боялся. Ему хотелось найти высокое место и окинуть взглядом и этот вымерший остров, и океан, хранящий тайны странных существ, обитающих в нем, и восточный горизонт, за который вскоре им предстоит отправиться. Побродив среди развалин домов, неподходящих для его цели, Нэль высмотрел на высоком морском берегу бесформенную тушу древней башни, оплывшую и бурую. Башня была прежде коронована: в остатках стен застрял огромный зубчатый обруч, охватывавший ее некогда сверху, и на обруче еще местами сохранились следы позолоты, хотя похоже было, что за много-много лет Нэль первый воспользовался дорогой к башне.

На востоке утреннее солнце выглянуло из розовой дымки и веером распустило золотые и белые блики по морской воде. Внизу под башней виден был пляж: черный песок и мелкая галька — доказательство вулканического происхождения острова. Вдоль пляжа пенился жемчужным кружевом прибой.

Нэль даже пожалел, что находится в своем странном оглушенном состоянии. Потому что вокруг было очень красиво.

Он влез по осыпавшимся камням почти до самой короны, нашел выемку в кладке, полную сухих птичьих гнезд, скинул мусор вниз и устроился в маленькой нише, поджав к подбородку колени. Он смотрел на восток; туда, где за цепочкой островов и за водами Ланиньенского пролива лежала империя Тарген Тау Тарсис, — государство богатое и обширное, с тридцатью миллионами подданых, с большими городами, с надежными, хорошо контролируемыми границами. Безусловно, лучшее и первое государство этого мира. Кроме того, наиболее лояльно относящееся к правам человека — по крайней мере, гражданский кодекс Таргена предполагал нечто похожее на уважение к личности.

Поэтому он, Нэль, здесь. И все они здесь.

А того, что кое-где в империи неспокойно, где-то бунты, где-то голод, что есть казнокрадство и взяточничество, что богатство не везде и не всеми нажито честно, а люди, если рассматривать каждого в отдельности, не настолько уж добры и хороши, как кажутся, не говоря даже о том, что они здесь просто физиологически другие, — все это сверху и издалека могло быть и не видно... Выучка Лала — всегда готовиться к худшему — не прошла даром. Нэль теперь не тот, что был пять лет назад. Сколько разочарований он пережил, сколько иллюзий перерос... Он думал: мало просто жить, надо что-то сделать. Может быть, тогда Лал его полюбит...

Пискнул вызов на браслете. Нэль нажал кнопочку.

— На приеме, — сказал он.

— Куда ты подевался? Что ты себе позволяешь? — раздался рассерженный голос Фая. — Здесь все работают, один я, как дурак, с ног сбился — тебя потерял.

— Фай, — сказал Нэль, помолчав, — зачем мы сюда прилетели?

Вопрос, казалось бы, простой и разъясненный всем тысячу раз, поверг Фая в замешательство.

— Я должен поговорить с тобой не по связи, — сказал, наконец, он. — Где ты прячешься? Я подойду.

— Я в башне. А башня на берегу.

— Хорошо, только никуда не уходи с этого места. То, что я тебе хочу сказать — действительно важно.

Минут через тридцать Нэль со своего наблюдательного пункта заметил спешащую в его сторону фигурку. Фай был один. Нэль стал потихоньку спускаться. Отряхнул с комбинезона песок, паутину, следы сухого птичьего помета и вышел Фаю навстречу.

— Ну и чего ради ты тут играешь в отшельника? — приветствовал его Фай. — Ты хотя бы понимаешь, что меня напугал?

Нэль отвечать не захотел.