Девушка с конфетной коробки

Гремонцы, — определил про себя Алан. Увидели ту же картину что и он, и обомлели. Будем рассуждать логически. Не может эта девушка быть прототипом той, с коробки. Она совсем юная. Конфеты очень популярные и продаются в Гремоне давно. Может, родственница? Дочь или внучка знаменитой Труди?

Скинул полог незаметного и упругой походкой прошествовал мимо парней из Гремона прямо в секретарскую. Девушка с конфетой коробки вскинула на него взгляд, оценила преподавательскую мантию и значок магистра, поднялась из-за стола и произнесла своим звучным голосом:

— Магистр Алан Баррский, если не ошибаюсь? Временный администратор Адель Мансель к вашим услугам.

Уф, не она!

* * *

Последнее время я часто думала о том, с какого момента моя жизнь пошла наперекосяк. И каждый раз моя мысль возвращалась к тому моменту, когда заезжему художнику вздумалось написать мой портрет. Это было ещё в школе, в старшем классе. Его привела наша учительница рисования и с трепетом представила как своего учителя. Нам он не понравился и мы не поняли, зачем учительница привела в класс противного старикашку с красным носом и лицом запойного пьяницы.

Он обвёл весь класс нашей женской гимназии мутным, но сальным взглядом и сказал госпоже Матильде:

— Ну и цветничок у тебя тут, Тильда! Позволь, я посижу в уголке, порисую с натуры.

После урока противный старикашка ушёл, так и не показав никому, что же он там нарисовал. Мы почему-то решили, что ничего. Это была ошибка. Примерно через декаду я увидела учителя госпожи Матильды у нас дома. Он пришёл к отцу и предложил ему купить портрет дочери.

Нашёл к кому прийти! В нашем городе все знали, что у Иоганна Вюрцля снега в зимний день не допросишься. Более скупого человека не найти. Он и мою маму вместе с братиком уморил: пожалел заплатить ведьме, чтобы роды приняла. Потом ругался: вторая женитьба обошлась ему дороже услуг повитухи, а Вилма не родила сыновей, только дочек. И добро бы был бедным. Нет, вполне зажиточный человек. Торговал отец полотном и постельным бельём, в своей гильдии числился уважаемым торговцем, его торговый дом процветал. Только вот работники у него не держались, слишком часто он задерживал им жалованье.

Вот к такому скупердяю и явился художник с портретом. Развернул тряпку, в которую был завёрнут холст на подрамнике, и продемонстрировал. Затем стал уговаривать отца: портрет такой красавицы, как его дочь, поднимет престиж семьи. Напрасное сотрясение воздуха: Иоганн выгнал старикашку, сказав, что и гаста не заплатит. Он ничего не заказывал, а всякие там, являющиеся без зова, в его доме имеют один шанс: быть спущенными с лестницы. Художник было стал спорить, и тут отец выполнил свою угрозу: выкинул-таки пьяницу за дверь.

Из окошка второго этажа я видела, как тот упал на камни мостовой и больно стукнулся. Затем приподнялся, показал нашему дому кулак и что-то прокричал. Чувствую, проклял папашу. Потом ушёл, ковыляя, и унёс портрет.

Отец счёл инцидент исчерпанным, а зря. Не прошло и двух декад, как во всех конфетных лавках появились коробки, на которых красовалась моя физиономия с подписью «Портрет Труди Вюрцль». Сами же конфеты назывались «Гремонская красавица». Художник подправил первоначальную работу: вместо школьного платья и фартука девушка на картинке носила полупрозрачную шемизетку и корсаж традиционного костюма.

До той поры шоколад в Гремоне продавался только заморский, это был первый местный опыт и вышел он более чем удачным. Коробки, несмотря на высокую цену, расходились как горячие пирожки, а вместе с ними и моя физиономия. Меня стали узнавать на улицах, тыкать пальцем. Это было невыносимо.

Ещё через две декады от меня отказался жених.

За Густава меня просватали ещё в детстве и я росла с сознанием, что вот за этого мальчика я выйду замуж когда вырасту. Он мне нравился. Высокий, симпатичный, внешне чем-то на меня похожий: тоже голубоглазый блондин. Его отец, как и мой, торговал тканями, только не полотном, а более дорогими и изысканными материями: сукном, драпом, велюром, а также тафтой, атласом и муаром. Господин Шнедель был гораздо богаче отца и поэтому в нашем доме считалось, что Густав — очень достойная партия и ему даже разрешалось гулять со мной в саду без присмотра взрослых. Скажу честно: мы пару раз целовались. Глупо, по-детски, но тем не менее. Места у нас очень патриархальные. Если бы кто узнал, случился бы скандал на весь город.

Мы с Густавом ждали только моего выпускного. Сразу после него должны были объявить о нашей свадьбе. И вот примерно за пять декад до этого события господин Шнедель пришёл к моему отцу и заявил, что помолвка расторгнута. Он не может позволить, чтобы портрет его невестки красовался на коробках с конфетами, которые может купить каждый.

Папаша ничтоже сумняшеся предложил ему выкупить права на изображение у конфетного фабриканта. Ага! Ни до, ни после я не слышала, чтобы так орали. Господин Шнедель поносил пресловутую жадность отца на все корки. Вопил, что папаша сам должен был думать головой и выкупить картину у художника, когда тот её принёс. Выходит, он знал, что старикашка сначала побывал у нас и лишь потом отправился к кондитерам? Отец оправдывался, но ничего не помогало. Я где-то понимала резоны Шнеделя и не слишком на него сердилась. Очевидно, что виноват был мой отец. Не зря я тогда чуяла беду.

После этого начались для меня тяжёлые дни. Всего ничего до заключительных экзаменов, надо сосредоточиться на них, а я только и делала, что плакала. До сего момента я считалась не только первой красавицей, но и лучшей ученицей в классе, гордилась этим, а тут забыла обо всём.

Все экзамены я пребывала в каком-то полубредовом состоянии, двигалась и говорила машинально, не думая. Как ни странно, сдала все предметы на отлично, даже не заметив как. Не зря наша классная дама всегда говорила, что у Вюрцль знания к мозгу гвоздями прибиты. Так что руководство школы, хоть и перешёптывалось за моей спиной, но аттестат с отличием зажимать не стало. Зато пострадала госпожа Матильда: её уволили за то, что привела на урок художника-пьяницу. Жестоко, но справедливо.

Когда я вышла из школы, прижимая к груди аттестат, меня у ворот встретил Густав. Рядом стоял экипаж, на котором он приехал. Мой бывший жених, ласково, как раньше, улыбаясь, сделал жест, приглашая меня внутрь кареты. Хорошо, что в эту минуту включилась соображалка и я, вместо того, чтобы туда сесть, задала вопрос:

— Густав, ты хочешь снова сделать мне предложение? Вопреки воле твоей семьи? Тогда правильно было бы обратиться к моему отцу, а не приглашать меня в сомнительную поездку.

Этот гад обиделся и выложил мне всё как на блюдечке.

Он, видите ли, до сих пор в меня влюблён, но после того, как с лёгкой руки скотины-художника моя репутация пошла демонам под хвост, жениться на мне не может. Это повредило бы торговле его отца. Зато предлагает пойти к нему в содержанки. Это торговле не повредит. И пусть я не беспокоюсь, содержание хорошее, ещё и дом в придачу.

Как я его тогда не убила, не знаю. Помню только, что его физиономию украсили царапины от моих ногтей, но не могу сказать почему: я всего лишь наградила его пощёчинами. С двух рук.

Так как это происходило у ворот нашей гимназии, а она стоит на главной площади, назавтра об этой сцене знал весь город.

Вот тогда-то я и узнала, что такое жизнь.

До этого всё по большому счёту было неплохо. Конечно, приходилось экономить на всём, чём можно и нельзя. Даже училась на отлично я не просто так, а чтобы папаше не пришлось платить за учение. Из-за скупости отца Вилма, моя мачеха, сама варила мыло, плела кружева, шила платья и держала кур той мелкой бионской породы, о которой говорят, что эти птички и на камнях прокормятся. Мне регулярно приходилось штопать чулки и крутить ручку крупорушки, а питались мы тем, что готовилось из мясных обрезков, которые приличные люди покупают дворовым псам, хотя денег у папаши хватило бы держать повара и баловать семью изысканными блюдами. Это казалось маленькой девочке лишением и унижением. Ха! Не знаю как там с лишениями, а унижения я хватила полной ложкой как раз в этот период. Дня не проходило, чтобы какой-нибудь скот не пришёл и не начал торговать меня у отца. Брак, естественно, никто не предлагал, только взять на содержание. Самым ужасным было то, что я отлично понимала: отец с удовольствием продал бы меня кому-нибудь, чтобы не держать в доме и не кормить больше. Удерживало его одно соображение: дочь-содержанка положила бы конец существованию торгового дома Вюрцль. После такого скандала гильдия не потерпела бы отца в своих рядах. Спасибо Вилме: она каждый день ездила папаше по мозгам, напоминая об этом обстоятельстве.

Так прошло лето, а в начале осени грянул гром: умерла моя бабушка, мама мамы. Я её плохо знала, она настолько не переваривала моего отца, что не желала появляться в его доме. А вот папаша возлагал на неё большие надежды. Даже назвал меня Гертрудой в её честь. Второе имя — Аделина — мне дали в честь другой бабушки, которую я не могла помнить, так как она умерла задолго до моего рождения.

Так вот. Бабушка Гертруда оставила завещание. Всё своё состояние (немаленькое) она оставила своей единственной внучке (мне), но обставила получение наследства такими условиями, что папаша от злости только скрежетал зубами.

В пространной преамбуле она писала, что всю жизнь мечтала учиться, но её мечте не суждено было сбыться. Поэтому внучка получит её денежки, если поступит в высшее учебное заведение всё равно какой направленности, окончит его и получит диплом. Если же она предпочтёт науке брак, то тогда деньги госпожи Гертруды Манцль останутся в банке ждать того её потомка женского пола, который выберет ученье. Количество поколений значения не имеет, но деньги могут переходить только по женской линии. Если же линия прервётся, а завещание так и не будет исполнено, то всё состояние старушки отойдёт Гремонскому королевскому училищу правоведения, в котором учился последний муж моей бабушки.

Остальные условия могут быть оглашены только наследнице и только в том случае, если она выразит желание учиться.

Когда я слушала это завещание, то впервые со дня, когда меня бросил Густав, хохотала. Правда, не вслух, а про себя. Бабушка Гертруда поставила папашу раком. Он-то надеялся на эти денежки, а теперь ни гаста не получит.

Но когда завещание было наконец зачитано и из конторы нотариуса мы пошли домой, я подумала о другом. Учиться — это выход. Вопрос только чему. Несмотря на то, что я закончила школу с отличием, особых склонностей ни к какой дисциплине у меня не было. Может, я бы выбрала то самое училище правоведения, но туда девушек не принимали. В Гремоне их вообще мало куда брали.

И тут я вспомнила о том, что родилась магом. Это обстоятельство до сих пор играло в моей жизни настолько незначительную роль, что я не придавала ему значения. Относительно небольшой резерв не позволял надеяться на то, что меня возьмёт к себе и обучит какой-нибудь знатный дом, поэтому папаша посоветовал выбросить бредни о магии из головы. В кои-то веки я его охотно послушалась.

В начальных классах гимназии мы с ещё двумя девочками посещали дополнительные занятия господина Манна, местного мага, который учил нас контролировать дар. С тех пор раз в декаду я ходила в его контору и сливала излишки магии в накопители. За деньги, разумеется, которые тут же загребал папаша. Хоть бы раз петушка на палочке мне купил.

Маленький резерв не позволял мне претендовать на обучение в Гремоне, недостаток подготовки закрывал путь в Элидианский университет. Зато недавно открытая высшая школа магии в соседнем Лиатине готова была принять даже такую, как я.

Если бы мой отец не был таким жмотом, я бы, наверное, никогда об этом не узнала, но он экономил на газетах и читал те, что развешивались на специальных стендах для неимущих. Так что по дороге от нотариуса домой он остановился почитать прессу, а я из-за его плеча как раз и увидела объявление Лиатинской школы. На другой же день, улучив момент, когда папаша занялся с поставщиком, сбегала к нотариусу, сказала, что хочу учиться магии и спросила, годится ли для этого Лиатинская высшая школа.

Он почему-то очень обрадовался и сообщил, что годится, лишь бы меня туда приняли. На время учёбы мне полагается вполне щедрое содержание, а впоследствии, хоть я и не смогу получить капитал в целом, но буду иметь право пожизненно пользоваться процентами и завещать всё кому пожелаю.

Что ж, для такой, как я, просто отличный вариант.

Оказалось, у бабушки имелось и ещё одно условие: для учёбы я должна была официально принять её фамилию. Вроде как подтверждение намерений. Я не очень поняла, зачем ей это было нужно, но не видела особой разницы между тем, чтобы быть Вюрцль или Манцль. Я вообще должна была стать Шнедель, так какая разница? Выразила согласие и получила от нотариуса бумагу, по которой в мэрии мне не должны были чинить препятствий. Обычно сменить фамилию можно только в браке, в других случаях нужно разрешение отца, но выполнение воли покойного даёт возможность обойти это условие.

Дома поговорила с Вилмой, она всегда была ко мне добра настолько, насколько это возможно. Мачеха меня поддержала, подарила новые туфли, которые ей были малы, и пообещала ничего не говорить отцу. До сих пор за это ей благодарна.

На следующий день с утра, стоило папаше уйти на работу, отправилась в мэрию и сменила фамилию, а уже вечером порталом перебралась в Лорну, столицу Лиатина. Нотариус ждал меня у дверей нашей ратуши, проверил бумаги и выдал аккредитив на фамилию Манцль в счёт моего полугодового содержания, так что денег хватило и на перемещение, и на гостиницу, и на многое другое.

Наутро в канцелярии школы выяснилось, что я едва не опоздала: приём документов заканчивался в этот день. К счастью, удалось проскочить в закрывающуюся дверь. Секретарь выдал мне список вступительных испытаний и сообщил, что, как иностранка, я прежде всего должна пройти собеседование у проректора по учебной работе.

* * *

Я шла к проректору как на казнь. Мне до сих пор не приводилось общаться со столь высокопоставленными людьми. Проректор — это же почти ректор, царь и бог для студентов. Мало ли как он отнесётся к девчонке с минимальным даром и без особых талантов? Вдруг меня сейчас развернут и отправят обратно?

От страха я даже не прочитала имя на табличке, так и ввалилась в кабинет. А там меня встретила ОНА. Марта ар Герион. Эта невысокая, хрупкая, изящная женщина с облаком золотистых волос и внимательными серыми глазами на первый взгляд показалась мне совсем ребёнком. Я даже сначала испугалась, что попала не туда. Не может быть проректором столь юное существо. Но она заговорила и обман чувств рассеялся. Передо мной за широким дубовым столом сидела зрелая, умудрённая опытом женщина. Вопреки моим опасениям она приняла меня ласково, не стала выяснять ничего про мой потенциал, а расспрашивала о семье и учёбе в школе. Очень скоро я выложила ей немудрящую историю моей жизни. Повинилась, что учиться пошла не из-за тяги к науке, а ради того, чтобы бежать из родного дома. Она не рассердилась, а сказала, что пути к знанию у всех свои. Главное, чтобы я старательно училась и ценила школу, которая дала мне эту возможность.