Светка даёт в табло

— Не, мы пустые.

— Так. Можете тогда выбрать кружки, работают вечером и в выходные.

Антонина бросилась открывать ящик в столе и чуть не сшибла чайки с горячим чаем. Вторая вожатая, которую нам так и не представили, ловко выхватила их и переставила на подоконник.

— Вот. — Из ящика на свет появилась обтрёпанная тетрадь. Мы со Светкой переглянулись. Прямо как в древности — даже компьютера тут нет. Ни моноблока, ни ноута, ни паршивенького планшета. То-то они такие дикие, вожатые эти.

— Так куда вас писать? — Антонина раскрыла тетрадь и плюнув на палец, стала листать страницы. — Рисование. Актёрское мастерство. Литературный клуб.

Каждое наименование заставляло нас со Светкой морщиться.

— Танцы.

— О! Давайте танцы! — В один голос крикнули мы, но Антонина тут же разбила все надежды.

— Мест нету. Так что? Рисовать, в актёры или в книжный клуб? А?

— А кружки обязательно посещать? — Спросила я.

— Ну как сказать... Вроде нет, но сказано было, чтобы все ходили!

Распространённый нынче способ "свободы выбора", не впервые мы с таким сталкиваемся. Сам этот лагерь тоже случился как бы по нашему желанию.

Ну что же. Актрисой я быть никогда не хотела, литературой не увлекаюсь (по крайней мере той, что могла проходиться в клубе коррекционного лагеря для трудных подростков), так что оставалось рисование.

— Рисование. — Вздохнув, выбрала я. Светка согласно кивнула. Мы обе рисуем ещё хуже, чем поём, а поём так, что сами себя слышать не можем, ну да ладно. Чего только не сделаешь, когда говорят — надо!

— Как раз сегодня занятие. В семь тридцать, сразу после ужина. Идите, за бельём придёте через полчаса.

В общем, стали мы обживаться. К ужину с соседками перезнакомились и узнали, что тут да как устроено. Поцарапанная Светкой толстуха из нашей комнаты сменилась с короткостриженой из соседней, эта нам понравилась гораздо больше. Оля жила в лагере уже месяц и много знала.

Оказывается, лагерь смешанный. То есть половина корпусов занята лицами мужского пола. Пересекаемся мы, правда, крайне редко — и столовые у нас раздельные, и работа. Ну, кроме фермы и полей, но туда редко кого гонят, не положено потому что. Ну а каких-то вечеринок да танцев тут, понятное дело, нету. Лагерь всё-таки, не дом отдыха.

Насторожившаяся было Светка, услыхав, что пересекаться с парнями не придётся, прямо подобрела. Но в общем, куда ценней оказалась информация о столовой — кормёжка, по Олиным словам, тут такая, что не разжиреешь. Если родственники не будут деньги и продукты слать, будем на голодном пайке.

Светке слать посылки некому, а мои родители раньше, чем через неделю не приедут. Смартфон опять же отобрали, а у меня оплата с карты через него, так что тут только наличные будут в ходу. В общем, выходило, что сидеть нам неделю на подножном корме.

Впрочем, мы со Светкой в плане еды не капризные. Да и без спиртного легко обходимся, и без остальных увеселений. Вот без музыки тяжко будет, но может что-нибудь придумаем.

Так что ужин нас не поразил. Порции как для младенцев, хлеба зато достаточно, в общем, мы наелись. Вечер выдался теплый и мирный, в столовой открыли окна и дул приятный ветерок, разве что две какие-то незнакомые девки подрались, даже не знаю, из-за чего, да и неинтересно было. Пока они таскали друг друга за лохмы, я лишний стакан компота успела увести с раздачи — мелочь, а приятно.

А после мы отправились на рисование.

Корпус для кружков стоял отдельно. За ним — мужские корпуса, куда нам нельзя ходить. Поймают там — в карцер сразу отправят. Нам успели рассказать пару историй, и выходило, что за это дело наказывают похлеще чем, к примеру, за воровство. Меня же больше другое волновало — какого чёрта это девки туда бегают?! Разве не мужики должны ради девок на подвиги идти и рисковать оказаться в карцере? Вот уж не стала бы туда ходить, и не из-за боязни наказания. Просто — пусть сами к нам ходят. Или я не права? Светка сказала, права, впрочем, она последняя, кто потащится в мужской корпус.

Об этом мы с ней по дороге на рисование и болтали.

Шли не спеша, то и дело нас обгоняли другие девчонки. А так как корпус стоял на открытой местности, было видно, что от мужских корпусов на занятия идут парни.

На самом деле кружки тоже раздельные, для нас и для них, но в одном здании. Чувствую, многие девки только для того туда и ходят, чтобы на парней посмотреть и себя показать.

Нам же смотреть нечего, поэтому мы не торопились. И опоздали, конечно, коридоры были пустые и тихие, занятия уже начались.

Мы со Светкой поднялись на третий, верхний этаж, нашли нужное помещение и вошли. Я приготовилась было извиняться за опоздание, но оказалось, что женщина, ведущая кружок, ещё не появилась.

— Гляньте за углом, идёт или нет? — Крикнула какая-то щуплая девчонка и Светка сразу напряглась. Ей — и указывать?!

— Иди, места займи, я сейчас. — Я наклонилась к Светке и тронула её за локоть. — И не заводись! Никто нас не задирает, просто у неё голос громкий. Ну? Обещай, что не встрянешь в драку, пока я не вернусь!

Она нехотя кивнула, и ленивой походкой пошла между расставленными мольбертами в угол. Народу вообще было мало, человек шесть, так что я убедилась, что на Светку никто не обращает внимания и пошла посмотреть, где же наша преподавательница.

Коридор оказался длинным и закончился тупиком. Слева была дверь со вставкой из матового стекла, справа — окно.

Я выглянула в окно. Пусто на улице, никого. Собака только тощая бегает, в траве что-то нюхает.

Тут за спиной хлопнула дверь и раздался дробный стук каблучков. Я обернулась — женщина в клетчатом платье с пучком на голове пробежала мимо и исчезла в помещении, предназначенном для кружка. Значит, наша преподавательница.

Похоже, можно идти рисовать.

Только вот дверь, из которой выскочила женщина, медленно закрывалась и я видела полутёмную лестницу на чердак. Дверь, как назло, закрывалась еле-еле.

А чердаки — моя слабость. Вероятно, пошла она с того лета, когда мне было девять лет и мы поехали к каким-то дальним родственникам в деревню. Там-то я в компании мальчишек и залезла на чердак одного брошенного дома. Он был старый, скрипел и пропускал пыль сквозь щели в крыше и в стенах. Но сколько там, на чердаке, было хлама! Вернее, сколько интересного!

В общем, вылезла я оттуда только к вечеру, вся в пыли и расцарапанная, как только никакой заразы не подхватила! Притащила ящик старых фоток и книг, сказала родителям, домой повезу. Они разрешили и эти сокровища долго валялись у меня под кроватью... вообще-то до сих пор валяются, по крайней мере, частично. И понеслось... К чердакам у меня слабость. Даже к таким, как в нашем доме — низкий, пустой, с трубами и сквозными дырами в бетонных стенах, ничего интересного. Даже такой скучный чердак не может остаться неисследованным!

Поэтому и местный чердак пропустить было никак невозможно. Скорее всего, там хранится ненужная мебель и прочий хлам, но судя по здешним корпусам, которым лет сорок, может заваляться нечто весьма старое. Старое, скрипели под ногами ступеньки. Интересное. Тайное. Загадочное. Необычное.

И вот я поднимаюсь на последнюю, выхожу на площадку... На чердаке коридор и три двери. Настроение тут же рухнуло — видимо, его приспособили под комнаты, так иногда делают. А значит, ничего-то тут не найти.

Две комнаты были заперты, а в третью дверь приоткрыта. Уходить просто так не хотелось, поэтому я положилась на собственную наглость и открыла дверь ногой.

Помещение оказалось длинным и пыльным. Свет горел только в дальнем конце, где стояло несколько мольбертов и старый школьный стеллаж, полки которого были завалены бумагами и журналами. Потолок низкий, от него разыгрывалась клаустрофобия. Пахло старостью и затхлостью.

За одним из мольбертов сидел парень. Маленький, тощий, в какой-то нескладной скрюченной позе. Его голова выглянула из-за доски на шум, глаза заблестели.

— Здрасьте. — Сказала я. Что ещё было делать?

Он промолчал.

По всему выходило, что наша преподавательница искусства выбежала именно отсюда и на урок опоздала из-за него? Любопытно.

Нужно подойти поближе. Рассмотреть, что тут происходит. Сердце затрепетало в предвкушении — всё же нюх не подвёл и на чердаке завалялась какая-никакая, но тайна.

— Что ты тут делаешь? — Спросила я, шаря глазами по сторонам. Шкафы, стеллажи да коробки — ну не на что внимание обратить. Пыль кругом, потемневшие от времени и сырости стены и ничего занимательного.

Раздался скрежет ножек стула по полу.

И он встал. Очень резко, так что, скорее, вскочил.

Признаю, ошиблась. Маленьким он точно не был. Голову пришлось задирать, чтобы заглянуть ему в лицо. Тощий — это да, угловатый весь, по выпирающим из рубашки ключицам можно анатомию изучать. Да, да, он был в рубашке — тонкие серые полосы на белом фоне. Кроме Серафимыча в лагере официально никто не одевался, даже воспитатели ходили в футболках или толстовках, а тут — рубашка, чистая и отглаженная.

Откуда в коррекционном лагере мажоры?

По идее, он должен был спросить, кто я такая, ведь это я без спросу к нему ввалилась. Но он молчал.

Когда молчат, становится не по себе, неуютно. Мы со Светкой твёрдо убеждены, что молчат в разговоре только маньяки и психопаты. Я ведь начала разговор, верно? Где ответ?

Глаза у него были тёмно-серые и очень внимательные. Скулы острые, и подбородок острый. Слишком худой какой-то, не кормят его, что ли?

Рассмотрев меня сверху, его взгляд опустился ниже, на толстовку. Выражение лица изменилось — парень нахмурился.

— Гражданская оборона? — Спросил он.

Ну вот! Все, кто видит мою толстовку, делятся на две категории: или они тут же восторженно начинают сыпать строками песен Летова и рассказывать, как это круто, или закатывают глаза, по типу — что за детство? Что за херня? Когда уже мозги твои заработают, и ты станешь вести себя, как нормальный взрослый человек?

Этот, похоже, из второй категории. Даже полегчало. Хоть разговаривает.

Я поставила на вторую и ждала лекции. Или хотя бы пока меня окунут в презрительное превосходство своей персоны над моей.

Но он почему-то ничего не сказал, а вместо этого снова поднял глаза и уставился на меня иначе, с подозрительным таким благоговением, будто я была иконой в церкви.

Частенько в книгах встречается выражение: "его глаза горели". Меня оно всегда слегка смешило, представлялся перец с вытаращенными глазами, которые лижут языки пламени.

Но в этот момент иначе его выражение никак не получалось обозначить. Его-глаза-горели.

Его губы дёрнулись, и кадык на шее качнулся, будто он беззвучно сглотнул.

Или всё же маньячила?

Когда парень поднял руку, хорошо, что медленно, иначе я подумала бы, что он собирается мне врезать, мысль, что он психопат, стала укрепляться. Не зря же он прячется на чердаке? Что-то это должно означать, нести, так сказать, некую смысловую нагрузку?

С психопатами нужно ой как осторожно себя вести, если не хочешь оказаться порубленной на кусочки и сложенной в коробочку в углу чердака, во-он как раз за тем мольбертом, за которым он сидел.

Надо бы отойти, мало ли, может, у него как раз период обострения. Жизнь, конечно, гумус, но прощаться с ней я пока не готова.

Но тут он отдёрнул руку и разозлился. Отшатнулся, шагнул назад и сквозь зубы прошипел:

— У тебя лицо мадонны, а я, я... — Его взгляд заметался по чердаку, как белка в клетке. — Я не могу написать даже ромашку!

Потом он размахнулся и рукой сбил мольберт на пол. Какой раздался грохот! В тишине чердака будто бомба взорвалась. Парень же развернулся и быстро пошёл прочь, громко стуча о пол ботинками. Хлопнул дверью.

Шаги ещё некоторое время звучали — он спускался по лестнице. Потом затихли.

А... оказывается, сердце колотилось как бешенное. С тех самых пор, как я вошла сюда и увидела, что на чердаке не одна. И только сейчас стало успокаиваться.

Если прикинуть, я всё-таки нашла на здешнем чердаке что-то... не знаю, как описать. Нашла секрет? Тайный предмет? Старинный клад? Хм.

И что от клада осталось, кроме ощущения, будто произошло нечто важное? Смутное неосознанное подозрение, что интуиция сработала и проорала, а я не услышала. Вот прямо здесь и сейчас случилось нечто, что перевернёт всю жизнь, случилось — а я не заметила.

Ерунда какая-то.

Ладно, забыли, пора к собственным делам возвращаться.

Я быстро спустилась по лестнице, пробежала по коридору и вошла к художественный класс.

— Опоздавших не пускаю, — сварливо заявила та самая женщина в клетчатом платье.

— Простите, пожалуйста. — Пришлось кроме улыбки добавить во взгляд дебелизма. — Меня задержали в администрации, какая-то путаница с документами. И велели не пропускать кружок.

Немного вранья поможет принять некоторым правильное решение. Одно дело — не пустить злостную прогульщицу, которой всё фиолетово и совсем другое — жаждущую знаний ученицу, которую задержало начальство, по важным, понятное дело, делам.

Расчёт как всегда был верным — начальству лучше знать, что делать и сориться с ним никому неохота.

— Ладно, — нехотя ответила преподавательница. — Я Таисия Павловна. Садись где-нибудь. Вон в коробке возьми карандаш и ластик, если там ещё остались, бумагу держи.

Она протянула мне большой лист для акварели. Светка уже призывно махала рукой. Свободных мест было множество, но я протолкалась среди неудобно расставленных мольбертов к самой стене — Светка всегда любила галёрку.

— Рисуй вазу по этому примеру, — скучающе сказала преподавательница, ткнув пальцем в большой плакат, на котором были изображены этапы рисунка вазы. Вначале как набор геометрических фигур, после уточнённая, после с тенями и в конце концов шикарная ваза, больше похожая на фотографию.

— Скукотища, — Буркнула Светка, стоило сесть рядом.

Отвечать смысла не было. А тем более рассказывать, что мне, наоборот, совсем не скучно. В крови до сих пор гуляет адреналин, вызванный мужским голосом и непонятными словами. Я похожа на Мадонну? Я?! До сих пор не могу решить, это комплимент или оскорбление.

Я крепила остатками бумажного скотча лист на мольберт, брала протянутый Светкой карандаш и смотрела на преподавательницу. Та явно была не в настроении и выглядела чем-то сильно расстроенной. И она кое-что знала. Знала про то, что я нашла на чердаке. Да, так и стоит его обозначить — Находка.

Осталось только придумать, как вытянуть из неё нужную информацию.

А мне нужно?

Я отчего-то глубоко и грустно вздохнула. Сердце так и стучало, не желало утихомириваться.

— Ты чего? — Тут же насторожилась Светка. Нюх у неё, как у собаки, которая жратву раз в неделю видит.

— Жалею, что талантом к рисованию небеса обделили.

Даже круги на моём ватмане были кривыми.

Она недоверчиво хмыкнула, но отстала.

Странно как... Раньше я не скрывала от Светки своих мыслей, наоборот, была словно открытая книга. Но сейчас свою Находку ни с кем делить не хотелось.