Остаться человеком

— Зачем пришла?

Она ресницами хлопает, только что не плачет:

— Простите, я, наверное, ошиблась...

— Да не ошиблась ты, — ветер радостно подхватывает облако сигаретного дыма и уносит прочь. — Хотя, может, и ошиблась. Вот чтобы неясность рассеять, я тебя ещё раз спрошу. Зачем пришла?

Я, конечно, сволочь, что женщину так мурыжу. Но и она понимать должна, что не в аптеку за анальгином заскочила. У нас тут дело серьезнее головной боли будет, да и цена соответствующая.

— Мне сказали, что вы с беременностью помочь можете, — решилась моя собеседница. — Это правда?

— Правда, — киваю я. — Где прикажете? Прямо здесь будем помощь оказывать, или прогуляемся куда? Тебя как зовут-то?

— Аня, — чуть слышно прошептала женщина, и тут же вспыхнула. — Что вы себе позволяете!

Я лишь усмехаюсь. Ты мне еще права покачай.

— Знаешь что, красавица? Не я тебя разыскивал, а совсем наоборот. Пришла — рассказывай. Нечего сказать, так отваливай, не отвлекай честного человека от заслуженного отдыха.

Аня вся дрожит, словно и не лето на улице, а поздняя осень.

— Мы лечились, — она с трудом подбирает слова. — Долго лечились. Восемь лет. И у нас здесь, и в Москве...

— А к бабке? — съязвил я. — Зелья бы купила, из тех, что на жабьих слезах.

— Я ходила, — по щеке уже слеза бежит. — Покупала. И зелья, и ладанки...

— Молодец,— говорю и выкидываю окурок в урну рядом. — Поддержала отечественного производителя. И как, помогло?

Слёзы градом, она, как стояла, так и села на колени посреди аллеи. Тут вижу, с дальней лавочки кто-то вскочил, и во весь опор к нам несётся.

— Там, кажись, супруг твой торопится. Встала бы, а то, чего доброго, не то подумает.

Вот же работа у меня, думаю. А ведь кто-то бабочек на Суматре ловит, эх-ма... Тут и наш муж подоспел. Я даже не поднялся. Сижу себе, новую сигаретку из пачки выковыриваю.

— Что здесь? — от бега он запыхался.

— Здесь аллея, — говорю. — На аллее жена твоя. Не признал?

— Вы!.. Анна, — злится супруг, желваки так и ходят. — Я же тебе говорил, что это всё бред полнейший!

Я сигаретку вторую раскурил, сижу, жмурюсь. Супруг ещё пару минут сильно-сильно волновался, вопил что-то. Потом он выдохся.

— Ладно. Покричали, и будет, — у меня даже настроение поднялось, как всегда, когда вижу, что правильные люди пришли. — Восемь лет, говоришь?

Анна всхлипнула, глаза подняла и смотрит на меня, словно собака побитая.

— Не бойся, всё получится, — говорю. — Вопрос — кто платить будет?

Муженёк помог Анне подняться. Стоят теперь, льнут друг к другу, словно голубки.

— Чего притихли? — спрашиваю. — Цену знаем?

— Мы тут подумали, — Анна глянула на мужа. — А можно поровну?

Я смеюсь.

— Нет, друзья мои, "поровну" нельзя. Платить должен кто-то один.

— Да хватит уже, — муженёк ко мне шагнул. — Аньке рожать, поэтому платить буду я. Расписаться где?

Нет, он мне нравится, вот честное слово. Мне и самому интересно, а каково это — кусок жизни своей другому отдать?

— Ты кровью собрался подписывать? Извини, дружище, не мой профиль. Взял плату на себя, вот и молодец. Теперь иди и напейся. На машине? Давай ключи.

Без единого вопроса мужчина бросает ключи. Я ловлю и хмыкаю — "Вольво".

Я касаюсь Аниной руки:

— Мужу скажи, чтоб следить не вздумал. Замечу, взашей погоню, а плату я уже снял, так и знай.

Не прощаясь, направляюсь к Неве. Захочет — догонит, а Аня точно захочет. Она уже почти на край встала.

* * *

Машина вырвалась с объездной, и резво покатила в сторону Москвы.

— Куда вы меня везете? — сидя в привычном салоне, Анна немного успокоилась. Я усмехаюсь, но молчу. Чего рассказывать? Один чёрт не поверит. Через пару часов резвого бега машина сворачивает на проселочную дорогу. Ещё двадцать минут, и мы на месте.

Когда-то это была большая деревня. Я ещё помню стайки ребятишек, пылящих по улице. Теперь здесь никого нет. Теперь здесь живет Митроха.

Его изба стоит на краю мертвой деревни, возле самого леса. Крыша просела, в ограде прорехи. Митроха — абсолютный неряха во всем, что не касается голубей.

Дергаю старую дверь. Заперто. Заглядываю за избу — точно, замок с заборчика у голубятни снят. Притаился Митроха, знает, зачем приперлись.

Анна догоняет меня и замирает, с восхищением разглядывая открывшуюся картину.

Посмотреть есть на что. Голубятня отличается от избы, как "Лексус" от "Запорожца". Высокое, более десяти метров, строение устремляется в небо. Ажурные столбы поддерживают площадку первого яруса. Выше, тесня друг друга, расположились башенки, вместе образуя небывалой красоты и легкости замок. Узкие бойницы забраны витражами. Да, есть чем восхититься.

Небольшая дверца, означающая центральные ворота замка, чуть приоткрылась.

Ага, попался.

— Митроха, — сурово кричу я. — Ну-ка, покажись!

Дверь скрипит. Митроха суетно спускается с голубятни. Росту в нем метра полтора. Этакий живчик, седовласый, хоть и Митроха. Спустился, лебезит. Глазки бегают — виноват, значит.

— Чего у тебя опять не так? — спрашиваю.

Митроха отступает, переминается.

— Чего пришел? Нету птиц! Ни одного сизаря, хоть облазь здесь всё!

Митроха жалуется — на погоду, на "мало денег", на всё-всё-всё... Я слушаю. У него — своя служба, и не моего ума дела, чего он творит-вытворяет. Мне бы голубка. Так и говорю:

— Я тебе все затраты покрою, сам знаешь.

Митроха понурился, за пазуху держится — что-то у него там есть. Не нравится ему моё предложение. Мне по фигу, чего ему там не нравится. Дело бы шло, вот это главное. Я хмурюсь:

— Ах ты вражина, Митроха. Мне голубь нужен, — говорю, а самому так неудобно.

— Нету! — кричит несчастный.

— Не ври! Сизарей нет, говоришь? А Красотка?

— Не тронь Красотку! — вопит Митроха. — Кого угодно дам! Да и не голубь она. Голубка! Красотку оставь, а?

Я сокрушённо качаю головой:

— На девку погляди вместо того, чтоб орать. Ей без разницы голубь там или голубка. Ей не с птицей жить, а с ребёночком хочется.

— Пусть денег врачам даст...

— Красотку отдай, — шепчу я. — По добру прошу.

* * *

— И чего тебе неймётся? — Митроха осторожно трогает свеженький синяк под глазом.

Мне весело. Удачно всё складывается. И дамочка моя при делах, и Митроха. Нормально, в общем.

— Голубицу дай, — говорю.— Чего жмёшься? Ведь знаешь, что не удержишь. Какая она у тебя?

— Сороковая, — мямлит Мироха. — Последняя.

— Вот то-то и оно, — я хлопаю мужичка по плечу. — Тут ведь как? Сделал дело — гуляй смело!

Митрохе плохо, вижу, а ничего поделать не могу. Красотка у него одна, замены нет — значит, её черёд.

Анна ничего так и не поняла. Знай себе, жмется ко мне, что твой теленок. Страшно ей, наверное.

Митроха из-за пазухи голубицу вынимает. Знал ведь, что придём, и на что надеялся?

Красотка спелената по всем правилам, не шелохнется. Глазом кругляшным только и водит. Анна из митрохиных рук сверток берет, к груди жмет. Я зажмурился — боюсь, наверное...

* * *

"Вольво" укатила обратно в город. Анна на прощание даже посигналила. Митроха ещё долго у дороги стоял.

Мне даже всплакнуть захотелось, нет, ну честное слово — артист.

Я на ступеньки присел. Голубку глажу, да о своем раздумываю: "Вот встретит муженёк свою Анну, и всё у них наладится".

Осторожно снимаю тряпицу, и отпускаю недавнюю пленницу на волю. Эх, мне бы так... не получится. Да, судьба...

А может в Птицеловы, как Митроха, податься. Сорок сороков взрастил, и всё — свободен, словно птаха. Нет, не моё это.

Опять же, уйду я. Мою работу кто делать станет — судьбу чужую править по умению своему, да по совести? Хотя, если честно, моих дел тут немного. Тут ведь как? Тут вопрос веры:

Люди сказали — он поможет. И вместе со своим мужем, поверив всей душой, бежит сердешная за помощью. И что находит? Наталкивается она на грубую встречу, да странные намеки. Иногда я сам себя спрашиваю — зачем? Зачем столько цинизма и негатива выливать на несчастную? Зачем глумится, прежде чем помочь? А всё просто. По-другому нельзя достучаться до сердец человеческих. Задать вопрос: зачем вы здесь? О чем пришли просить? Почему пришли просить?

Это испытание...

Меня всегда спешит уверить: да, мы все знаем, мы на все готовы, мы верим. И я помогаю — не могу не помочь. Люди всегда приходят. Я хорошо помню каждого: и Анну с мужем и всех тех, что были до них. Есть беда — и человек готов поверить во все, что угодно, нет проблемы — нет веры. Зачем во что-то или кого-то верить, зачем жертвовать чем-либо, если и так все прекрасно, все здоровы, и дом — полная чаша? Вот и всё. До них больше не достучаться. Но если вдруг, не дай Бог, случится новое горе, тогда, похватав свечки, они помчатся в церковь. Будут просить помощи у неба. Или, как сегодня, примутся искать ангелов на земле...

Где она, ежедневная вера, вездесущая? Вера — фундамент? Вера — основа? Вера — руководство по жизни?

Через несколько дней меня найдет еще кто-то. И я вновь попытаюсь достучаться, задать вечные вопросы... о вечном...

Но это будет позднее. А сейчас я смотрел вслед поднимающейся в небо Красотке, и завидовал её свободе. Ой не зря голуби пять тысячелетий рядом с людьми живут, зернышки душ человеческих в себе взращивая.

Просто верить нужно. Верить! И ничего тут страшного нет.

Так что в Летний сад я прихожу не просто так, а птиц чудных привечаю.

Большая им власть дана.

Верить только нужно, и тогда всё сдюжим, всем поможем.

А покамест, сижу себе, да крошу черствый мякиш.

"Зачем?" — спросите, и я отвечу.

"Кажется мне, что хоть чуть, а жизнь нашу подлючую более справедливой да правильной делаю".

Так и живу.

Вот только имени моего не спрашивайте, всё одно не доверюсь.

Часть вторая:

Родина и Преемники

Если оглянуться на прожитые годы, пусть их (прожитых лет) и не так много, становится отчетливо ясно — мне везло на учителей. Даже не так, мне очень везло на Учителей. Именно с большой буквы. Сначала это был дедушка, Иван Прокопьевич, человек, научивший меня любить Родину. Я не боюсь патетики, мало того, считаю, что любить свою Родину — это нормально, это долг каждого человека. Можно быть не согласным с проводимой в стране политикой и принимаемыми правительством решениями (некоторые из которых, даже на моей памяти, едва не "угробили" нацию). Да, быть несогласным можно, а иногда даже необходимо. Но Родину, нужно любить всегда, вне зависимости от политических перипетий, она (Родина) выше политики, а порой мне начинает казаться, что ... впрочем, теперь по порядку.

Я не случайно вспомнил деда. Он лишь открывает список моих учителей — моих наставников. Однажды меня посетила мысль: "А что если среди учителей, ведущих нас по жизни, есть и такие, что стоят еще выше?"

Кто они? Как их увидеть — этих, даже не стрелочников, а начальников сортировочных станций? Есть в литературе хороший термин "Предтечи", этакие "почти боги", с одними им ведомыми замыслами и целями. Кто воплощает поставленные богами цели? Последователи? Не уверен. Иногда, последователь даже не понимает в чем же конечная цель. И тогда на сцену приходят "Преемники", те, кто останется и после того, как боги уйдут. Именно от них — от Преемников (чего угодно: знаний, мастерства, учений...), зависит — "А как же сложится в будущем судьба нашей Родины?"

Именно этой тематике и посвящены следующие две истории.

КОШКИ ШРЁДИНГЕРА

Сегодня я встретил троих — бабу и двух щенят....

Овчарки твари сильные, вот только пока не вырастут — дурные, всё бы им играть. Невнимательные, короче. Так что, мелочь эту я ножом положил. Точнее, штыком.

Штык — тот, что Хромой мне в картишки продул — ой как славно для этого дела подходит. Штык старый, ещё до катастрофы деланный. Где его Хромой нарыл, загадка. Впрочем, я не Старик, чтобы в отгадки играть.

Хромому с картами отродясь не пёрло. Все это знают. И я знаю. И сам Хромой знает. Так чего лезешь — если знаешь? Отыграться? Это мы завсегда пожалуйста. Как говорится, "вам у нас везде". Хромой, конечно, тот ещё лох, а вот штык у него хороший... был. Теперь у меня, стало быть, есть. Лезвие широкое и длинное, чуть не в локоть. Заточка двусторонняя. Кровоток аккуратный. Хромой тогда долго злился, всё ходил да бубнил, дескать, Ходок его обманул. Ходок — это я, значит. Да только чихать я хотел на всякий там бубнёж. Башкой нужно думать, а не задницей, когда играть садишься.

Грамотный, в общем, штык мне достался. Я, как только их хоронушку нашёл, так сразу и подумал: "Вот сейчас мою обновку и опробуем".

Первый даже ощериться не успел. Он у самых дверей стоял, я ему горло и взрезал.

Второй пошустрей оказался. Пошёл на меня боком, глаза бешеные, слюна каплет. Ну, урод уродом, я вам доложу. Я арбалет взводить, а механику мою как заговорили. Потом эта нечисть прыгнула.

Тут честно скажу, не до смеха мне стало. Я чуть присел, да принял этого шустрого на "пёрышко". Тварь от боли, видать, обезумела — как взвоет, хоть уши затыкай. Я же ножик свой поглубже ему в потроха засунул, да ногой уродца в угол отпихнул — пущай там досдыхает. Кровищи было. Ладони скользкие, я их об себя отёр.

Хоронушку я минут за пять обшарил. Там и тайников-то толком не было. Так, панелькой какой-то трещинку прикрыли и всё. Быстренько вещички в рюкзачок покидал — и ходу. А кого мне дожидаться? Разве что крыс. А на фиг мне их крысы нужны? Крыс у нас и своих хватает.

Жрать вот охота, это да. А до дома ещё о-го-го. Двенадцать ярусов — это вам не со щенятами воевать. Двенадцать ярусов — это дня два ходу.

Всё, что ли?

А вот и нет. Не всё.

Баба ещё осталась. Кто-то её раньше меня, видать, достал. Вон, вся кровью перемазана. Эх, прав Старик, нехорошо это — баб бить. Хлипкие они какие-то. Одно слово — женщины. Я таким не промышляю без особой нужды. Противно мне.

Да и странная она. Вот и овчарки при ней были, а на Псарку не похожа. Псарки — они все здоровенные, оно и понятно, в жратве у них недостатка нет. Эта же тощая какая-то, да хилая. Видать шастала тут, да Псарке какой попалась. Вот дурёху эту подранили, да в хоронушку притащили. Зачем? А откуда я знаю? Может этим самым овчаркам на корм, такое на нижних ярусах сплошь и рядом...

Однако дело-то сделано, идти пора.

Я уже и ушёл из хоронушки почти, когда что-то ёкнуло во мне.

Баба, вроде как, и не совсем преставилась.

Жалостливо мне стало. Добить бы надо.

Я даже ножик свой обратно расчехлил. Тут эта зараза глаза раскрыла. Видели б вы эти глаза... Нет, не могу я так. Она же меня сейчас и не видит, наверное. Кто я для неё, так — тень мутная. Она, может, помощи ждёт, а я тут с ножом. Плюнул я в результате на все наставления, вроде тех, что с нижних ярусов никого к нам тащить не след без особого на то распоряжения. Плюнул да и взвалил горемычную на плечо. Теперь, значит, два с половиной дня ходу у меня будет...