Уроки ирокезского 2

Дина — она была, конечно, в некотором роде чудом. Но — дурой. Всерьез интересующейся лишь способами получения большого количества денег. Ну и... нет, второй ее интерес у меня никакой реакции уже не вызывал, все же были у немощности и свои преимущества. Дурость же ее проявлялась именно в том, что она никогда не думала о том, что делает, а делала лишь то, что ей скажут — точнее, лишь то, что она смогла из сказанного услышать. Когда я ее в первый день знакомства попросил купить две лампы — она их купила. Две купила, с зелеными стеклянными абажурами.

Керосиновые лампы — их каждый видел, если не живьем, то хоть в кино каком-то. Очень простая конструкция: банка с керосином (она же — подставка), в нее воткнут фитиль с регулятором его "высоты", сверху на все это надевается стекло в виде пухлой трубы, а сбоку к подставке приделана ручка с дырками — на стену на гвоздик лампу вешать. А в самых продвинутых вариантах к подставке крепится еще и зеркало — если лампа должна светить в одну сторону, или на небольших опорах вешается абажур с дыркой для "трубы". У меня был как раз последний вариант, именуемый "лампа настольная". И от заказанного "мои" лампы отличались самой малостью: банка для керосина тоже была стеклянной. И ручки с дыркой для гвоздика у них не было — настольная же лампа на столе должна стоять, а не висеть на стене.

Вот они и стояли. Света из окна было немного, так что для целей написания букв на бумаге лампы горели почти весь день тоже — тем более что "парта" из-за малости места в комнате вообще в угол была удвинута. Лампы же обе стояли на узкой ненаклонной "полочке" на дальнем краю этой парты.

Дине за партой места хватало, а Камилла там помещалась с некоторым трудом. Но помещалась — другого-то места для письма просто не было. А она за мной записывала чуть ли не больше, чем секретарша моя. Конечно, если "по буквам" считать, то меньше, но для грамотного химика и краткие тезисы дают больше, чем километровый словесный... мусор. Чтобы Григорию Игнатьевичу было чем заняться по возвращении домой, я быстренько излагал Камилле основы производства ДДТ, и как раз закончил рассказ о способах разделения его изомеров путем нагревания и охлаждения спиртовых растворов, и у меня с ней возник столь привычный (для меня) диспут о проблемах имплементации процесса:

— Если реторты использовать металлические, то их минимум серебрить придется, а то и золотить, а кристаллы этого ДДТ покрытие быстро сдерут, так что все это выйдет очень дорого.

— Можно в стеклянных ретортах разделять.

— Стекло лопнет если его постоянно нагревать и охлаждать!

— Не лопнет, если делать их из кварца.

— Лопнет! Потому что сделать реторту из кварца невозможно!

— Я сейчас позову Машу, и она расскажет, как просто ее из кварца сделать. И сделает!

— Не сделает! — Камилла порывисто взмахнула рукой.

Я тоже иногда позволяю себе разные жесты, но махать рукой рядом со стоящей на узкой полочке керосиновой лампой наверное воздержался бы. Может и не воздержался — но это мне было уже совершенно неинтересно. Потому что ближняя ко мне лампа покачнулась, накренилась... Нет, она не упала. У нее просто лопнул стеклянный сосуд для керосина, и струя жидкости щедро оросила Камиллино платье. Да, неприятно и вонюче получилось, но мне и запах показался мелочью. Потому что колба лампы развалилась окончательно и горящий фитиль упал в керосиновую лужу.

Должен честно признаться: мысль о том, что деревянный дом, политый керосином, довольно быстро сгорает — и сгорать он сейчас будет вместе со мной, мне даже в голову не пришла. Там для нее места не было: единственное, о чем я думал — это о том, что на Камилле горит платье и ей сейчас будет очень больно. А в комнатушке даже воды нет... да и не поможет вода против горящего керосина. Совсем не поможет...

Но и эту мысль я не додумал: спиной мозг иногда срабатывает быстрее головного. И этот спинной мозг сначала аккуратно накрыл горящую поверхность парты моей здоровенной пуховой подушкой, а затем — через доли секунды — тщательно укутал Камиллу моим довольно плотным одеялом. Не знаю, инстинкт тут сработал или тщательный расчет, но пламя погасло...

И только теперь включился мозг уже головной. Я стоял перед любимой девушкой в одних бабмуковых трусах — по понятиям нынешней морали все равно что голый. И не просто стоял, а крепко ее обнимал. Через одеяло, но все же...

Одежды в комнате не было, одеяло продолжало укутывать Камиллу. Так что я неуклюже забрался обратно на кровать, обмотался в простыню — жалкое подобие тоги...

— Камилла, после того, что вы сделали...

— Извините, Александр Владимирович, ради бога...

— Нет. После того, что вы со мной сделали, вы просто обязаны выйти за меня замуж.

— Александр Владимирович... что?!

— Замуж выйти, вот что.

— И что я такого сделала, что должна...

Я на несколько секунд задумался. Пошевелил руками, поджал ноги...

— Вы всего лишь вернули меня к жизни. С риском для жизни собственной. И сейчас, будучи наконец живым, я со спокойной совестью говорю вам: Камилла, я люблю тебя больше всего на свете. И всегда любил. И всегда любить буду. Больше того, я почти уверен, что и вы меня полюбите.... ну, скорее всего. Ну а поскольку иного случая просить вас выйти за меня замуж мне может и не представиться, я был бы последним дураком, если бы не попросил у вас это сейчас. Вот я и прошу... только сначала попрошу пригласить сюда Наталью... и Дарью. Я бы сам, но... я несколько не одет. Вам, впрочем, тоже нужно переодеться...

Звать никого не пришлось, видимо грохот в комнате был нехилый, а в доме с дощатыми стенами про звукоизоляцию и говорить не приходится. Так что следующая моя фраза предназначалась уже для Дарьи:

— Дарья Федоровна, тут случилась мелкая неприятность, платье Камиллы Григорьевны несколько попортилось... Вы не могли бы ей сегодня пошить новое, такое, знаете, белое, шелковое, красивое... а на голову — фату. Мне-то особо это не к спеху, а Камилла Григорьевна завтра замуж выходит...

— За кого? — Дарья даже оторвалась от созерцания разгрома.

— Как я понимаю, за меня. Кстати, принеси, пожалуйста, и мне что-нибудь одеться...

Правда, оптимизм мой оказался несколько преждевременным: все же полтора месяца лёжки на мышцах отражаются самым отвратительным образом. Пришлось Григория Игнатьевича сначала просить подняться ко мне — ага, чтобы попросить руки его дочери.

Ну да ничего, мышцы — это дело наживное, главное — руки-ноги меня теперь слушаться стали. Еще неделька максимум — и не то что самостоятельно ходить — бегать начну. И Камиллу счастливой сделаю... и еще много кого.

Очень много кого. Все же времени у меня подумать было более чем достаточно. И что я делал неправильно, я понял еще до посещения электростанции Усть-Карони. Конечно, можно, как в старом фильме говорилось, забрать этот брак и выдать жителям России другой. Что я, собственно, и проделал уже несколько раз. Главное — я понял, какое направление будет правильным. Да, и на новом пути могут встретиться разные неприятности, и ошибок я наверняка понаделаю. Но не ошибается лишь тот, кто не делает вообще ничего. А мои будущие ошибки — они будут поправимы. Потому что за три предыдущие жизни я многому научился. И самый качественный урок мне преподал Владимир Ильич — который Ленин. Простой и каждому доступный: когда ты занят любой проблемой, для успешного ее решения главное — не стать "верным ленинцем".

А я — я уж точно им не стану.