Дела продолжали ухудшаться. Сначала умерла его Аннетт, а теперь... а теперь...
Сейчас.
Дэнни Хеберт, сорока трех лет, стоял посреди своего грязного, захламленного дома. Проклиная себя, он, не двигаясь, вошел в гостиную и начал собирать мусор, который скопил с тех пор, как Дороти в офисе вбежала рассказать ему о пожаре в Уинслоу.
Он остановился через несколько минут, когда его руки были заняты, и из одной из картонных коробок выпала дешевая пластиковая вилка. Почему он просто не взял мешок для мусора? Почему он не...?
Он позволил всему этому упасть на пол, а через секунду последовал за ним, упав на колени. Он не рыдал, он просто опустился на колени в ревущем ненавистном свете своего пустого дома и уставился в пол, не сфокусировавшись.
Там, на полу у старого журнального столика, который Аннетт настояла на распродаже в гараже прямо перед рождением Тейлора, он увидел фотографию Тейлора и Эммы Барнс. У каждого были руки на плечах другого. Они оба грабили камеру — идеальный рыжий ангелок Алана рядом с его милой маленькой совенкой.
Эмма просто рассмеялась над тем, какой я неуклюжий.
Дэнни даже не понимал, что он делает, пока не вышел из дома без пальто холодным январским вечером, идя на скованных ногах по снегу во дворе своего дома к своему старому пикапу. Лобовое стекло было покрыто льдом, но ему было все равно. Он забрался внутрь и запустил разморозку на полную мощность, не дожидаясь, пока она подействует, прежде чем вылез из машины и направился на юго-восток к дому Алана Барнса.
Он понятия не имел, что хотел сказать. Ударит ли он человека? Обнять его? Плакать? У него просто не было способности обработать эмоции, захлестнувшие его голову, когда он проехал на невидимый красный свет на магистраль, прямо на путь приближающегося восемнадцатиколесного велосипеда, мчащегося со скоростью шестьдесят миль в час.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Ханна Вашингтон не спала. Недосыпание было вызвано не бессонницей или другим физиологическим повреждением, из-за которого она постоянно находилась в состоянии сонливости, с которым она не могла справиться. Скорее всего, ей просто не нужно было спать.
О, это не значит, что она не спала тут и там. Однако когда она это делала, ей не снилось. Вместо этого она снова ожила. С ужасающей, жестокой ясностью она оказалась на своей родине, гуляя по лесу с девятью другими детьми из деревни, которая, как она знала, уже тогда была мертва. Ее родители, тетя и дядя. Ее кузены.
Турецкие солдаты использовали ее и других детей как живых тральщиков. Она видела, как солдаты убили двух ее друзей; наблюдал, как один из монстров пошутил над криками Кована, как если бы он был домашним животным, а не страдающим, раненым ребенком. До тех пор, пока мужчина не выстрелил Ковану в затылок.
Настала ее очередь идти в лес, и она знала, что приближается ее смерть.
Солдат был позади нее, толкал ее и приказывал продолжать, но она знала, что участок прямо перед ней был ловушкой, расставленной борцами за свободу в их районе. Она знала, что если шагнет вперед, то умрет.
Солдат толкал ее, крича, чтобы она шла, и она почувствовала, что ее мускулы начали подчиняться, хотя ее разум кричал, потому что это убило бы ее. Внезапно она увидела нечто огромное.
Он не был большим в том смысле, что деревья или даже горы были большими. Оно было большим, чем она могла даже увидеть или почувствовать. Это было похоже на видение чего-то большего, чем вся обширная планета, за исключением того, что нечто большее — эта вещь, которая была слишком большой, чтобы постичь ее для начала, она расширялась. У нее не было лучшего слова, чтобы описать то, что она воспринимала. Казалось, что это были зеркальные отражения, но каждое изображение существовало в одном и том же месте, некоторые двигались по-разному, а иногда, очень редко, одно изображение соприкасалось с чем-то, чего не было у других. Каждый из изображений был таким же реальным и конкретным, как и другие. И это сделало его таким большим, что она не могла описать, была ли она столетним ученым или философом с доступом к лучшим библиотекам в мире.
И он был жив. Живое существо.
Она знала, не задумываясь об этом, каждое из этих отголосков или продолжений сущности было такой же частью связанного целого, как ее рука или нос для нее. Каждое из них было чем-то, что это живое существо осознавало, контролировало и двигало с намерением и целью. Как будто он существовал и распространился на все эти возможные "я" одновременно.
"Он умирает" , — подумала она. Внешние части существа отслаивались и разбивались на фрагменты, когда оно проплывало через пустоту без воздуха, не двигаясь, а извилисто приспосабливаясь к существам, которые сдерживали эхо, сжимаясь здесь и раздуваясь там, унося себя со скоростью что опередил свет. Вслед за ним хлопья и осколки падали с существа, как семена невероятно большого карахиндиба, или одуванчика, на устойчивом ветру. Семян больше, чем всех пылинок на всей Земле.
Один из этих фрагментов, казалось, увеличивался, становился все больше, больше, вырисовывался в ее сознании, пока это не было всем, что она могла воспринимать, как будто луна падала, сталкиваясь с землей. Падение прямо на нее.
Громкое жужжание вырвало из ее воспоминаний. Нахмурившись, Ханна Вашингтон, известная миру как парачеловеческая героиня Мисс Милиция, приняла звонок по телефону. "Милиция".
" Мисс милиция, это Терри Броквейлер. Вы назначили мне встречу сегодня в девять с мистером Дэниелом Хебертом?"
Она нахмурилась. "Он не шоу?"
" Нет, мисс Милита, он мертв. Мистер Хеберт попал в автомобильную аварию со смертельным исходом прошлой ночью, незадолго до полуночи. Уровень алкоголя в его крови был в четыре раза выше допустимого".
Ханна закрыла глаза, вспоминая, насколько разбитым был мужчина прошлой ночью, когда узнал правду о том, что произошло. Он был неплохим человеком и не заслужил того, что с ним случилось, не больше, чем Тейлор.
"Спасибо что сказал мне."
Линия отключена. Ханна встала из-за стола и оглядела маленькую комнату, которая служила ей домом. В отличие от большинства других членов Протектората, Ханна не содержала дома вне базы. Почти всю свою жизнь в Америке она провела среди мысов — помимо своих официальных полномочий она даже не знала, как общаться с гражданскими лицами, не говоря уже о том, чтобы чувствовать себя достаточно непринужденно, чтобы жить рядом с ними.
Она быстро приняла душ и надела свой деловой костюм PRT. Пара стеклянных рам без рецепта и удостоверение личности превратили ее из мисс Милиции в Ханну Вашингтон, старшего агента PRT. Она подозревала, что многие другие агенты легко разглядели маскировку, но они, как и она, находили утешение в художественной литературе. На самом деле, иногда PRT и Протекторат поддерживали работу только из-за выдумки.
Два этажа ниже привели ее в зону строгого режима. Она сосредоточилась на том, чтобы ее пистолет оставался неподвижным. У нее было разрешение на ношение даже в местах, не предназначенных для переноски, но это тоже было частью выдумки.
Зал за контрольно-пропускным пунктом охранялся всеми техническими приспособлениями, которые только могли придумать Оружейник и другие мастера Протектората. Силовые поля, форма сдерживания и даже лазеры — это лишь некоторые из имеющихся контрмер, чтобы никто не смог сбежать.
Внутри длинного зала, для того, чтобы заключенные не видели друг друга, находились сами камеры. Большинство из них были пусты — накидки, которым были нужны такие камеры, редко оставались надолго. В конце зала находились три их специальных камеры содержания. Она повернулась налево и не удивилась, увидев там Оружейника. В своей гражданской идентичности Колин Уоллис был ростом шесть футов и имел телосложение, приспособленное к постоянным упражнениям. В отличие от многих паралюдей, Колин не обладал повышенной силой или долговечностью. Вся его сила как ремесленника заключалась в удивительной, невозможной технологии, которую он мог построить. Прекрасным примером была силовая броня, которую он носил, когда она его заметила, что приближало его рост к семи футам.
Режиссер Эмили Пиггот едва поднялся до его локтя, пока он был в доспехах. Тучный директор PRT Броктон-Бей Восток-Северо-Восток стояла, закинув руки за спину, как будто чувствовала себя непринужденно.
Ханна присоединилась к ним и посмотрела через усиленное стекло, сделанное Тинкер, покрытое углеродом, на фигуру внутри. Тейлор Хеберт казалась высокой худой девушкой пятнадцати лет. У нее была светлая кожа и темные вьющиеся волосы, которые медики собрали в тюбетейку. На ней было простое платье, которое едва ли служило из скромности. Она была привязана к каталке в трех точках вдоль каждой руки и ноги, ее талии и груди, но именно два автоматических инжектора, подготовленные для вливания сильнодействующих успокоительных средств в ее шею, служили их основным средством защиты заключенного.
Ханна не могла не взглянуть на трещину в правом нижнем углу левой углеродной оболочки. Материал был рассчитан на то, чтобы справиться с баллистической ракетой, но девушка взломала его своим телекинезом в те короткие мгновения, когда она последний раз просыпалась.
"Как Dauntless и Battery?" — спросила она, когда приехала.
"Выздоравливает", — сказал Оружейник. "Панацея быстро отреагировала и смогла вылечить их прошлой ночью".
"А твоя рука?" она спросила.
Он даже не пожал плечами. "Все в порядке. Как прошла твоя встреча с отцом?"
При мысли о мужчине, которого она видела прошлой ночью, она вздохнула. "Отец погиб вчера в автокатастрофе", — сказали в милиции.
"Дерьмо", — выругался Пиггот.
Оружейник просто прищелкнул языком. "Мыс?"
"Пьяный и эмоционально неуравновешенный. Я не должен был оставлять его одного — я должен был ввести его в себя и дать ему поспать. Он был крушение".
"И он оставил нас в рассоле", — сказал Пиггот, уже не обращая внимания на смерть человека. "Если станет известно, что София Хесс была одной из наших подопечных — подростковая накидка, которую мы поклялись тренировать и защищать, — это может иметь серьезные последствия. Если общественность узнает, что она была причастна к возникновению плохого триггера, это может быть хуже для все мы. Восемь подростков мертвы, у нас разрушенная средняя школа и мэр города кричит, чтобы привлечь кого-то к ответственности. Не говоря уже о полном фиаско с объявлением карантина ".
Ханна знала, что последним был "Оружейник". Они с режиссером не дружили даже в самый лучший день. Оружейник не проигнорировал бы насмешку. "Учитывая телепатическую атаку, это был правильный вызов".
"К счастью для вас, главный директор согласился", — сказал Пиггот.
"Дамы и господа, тема начинает выходить из этого". Медтехник разговаривал с ними через громкоговорители. Доктора не было в одной комнате с Эбертом. По крайней мере, PRT пыталась учиться на своих ошибках, и тринадцать серьезно раненых агентов PRT и три серьезно раненых плаща определенно были ошибкой. Вместо этого техник наблюдал за пациентом удаленно.
Девушка медленно повернула к ним голову, устало моргая, как будто не в состоянии сфокусироваться. Ханна на мгновение почувствовала беспокойство, когда цвет радужной оболочки девушки, казалось, изменился с черного на коричневый, один за другим, без видимого рисунка, на смущающий оранжевый оттенок, пока снова не превратился в сплошной черный цвет от угла к углу.
Хеберт попытался пошевелить ее руками — ее руки сжались, и она покачала головой, насколько позволяла колыбель. Внезапно все ее тело напряглось, как будто она была потрясена. Она начала кричать — хриплый, болезненный звук, издаваемый горлом, все еще острым после последнего приступа крика. В отличие от ее первого приступа, Милиция могла слышать в крике что-то похожее на слова.
Внезапно стекло в углеродной оболочке снова треснуло, и дальняя укрепленная стена выпятилась, как будто от удара Брута 8. Через секунду обе иглы вошли в ее длинную открытую шею. Ее крик превратился в крик боли. Ханна видела слезы в глазах девушки, когда успокоительное быстро затянуло ее.
"На этот раз она усвоила успокоительное гораздо быстрее", — отметил оружейник. "В таком случае они перестанут действовать в течение двух дней. А пока мы должны решить, что с ней делать".
"Мы нашли журнал", — начала милиция.
"Да, я прочитал это сегодня утром", — сказал Пиггот. "Гневное бормотание сбитого с толку подростка. Хотя, зная, что мы сделали с Гессом, меня не шокировало бы, если бы какое-то издевательство действительно произошло. Это ничего не меняет. Если мы не можем установить какой-то контроль, мы у него не будет другого выбора, кроме как отправить Хеберта в Убежище Восток ".
"Директор..." начала Ханна.
"Мисс Вашингтон..." Режиссер всегда следовал протоколу, а Ханна была без костюма. "Она наша проблема. В связи со смертью ее отца и отсутствием какой-либо другой непосредственной живой семьи, она теперь находится под опекой Протектората. Это мой призыв, и этим призывом будет Восточное убежище, если мы не сможем взять ее власть под контроль. . Альтернативой является Birdcage ".
Ханна кивнула, заставляя ее выражение лица оставаться пустым. "Я понимаю, директор".
Пиггот кивнул, еще раз взглянул на девушку, а затем повернулся, чтобы уйти.
Глава вторая: Уинслоу Симург.
Левиафаны движутся по безднам. Она могла бы прикрыть глаза и уши, завернуть голову в тысячу одеял и спрятаться в самой глубокой дыре, и все же она увидит их.
Левиафаны больше планет и все же могут сидеть на острие булавки и движутся через пустоту со скоростью, превосходящей воображение. Они деформируют не только пространство, но и измерения, и само время с той легкостью, с которой человек шел бы по тротуару. Позади них только огромная пустота межгалактической пустоты, впереди — искрящаяся надежда энергии и жизни. Спиральная галактика, девственная и нетронутая.
НАЗНАЧЕНИЕ .
СОГЛАШЕНИЕ .
Не слова. Не мысли. Миллиарды мельчайших нюансов одного и того же понятия, как одно слово, выраженное и понятное миллиардом разных людей. Коммуникация проникает в ее существо на длинах волн, превышающих понимание, отбрасывая все связные мысли, за исключением того, что ее маленькое сознание может перевести как два бесконечно тонких слова.
Они слишком невозможны, чтобы быть ложными — они более реальны, чем сама реальность. Все существование кажется ложью по сравнению с ужасающей, мучительной правдой левиафанов, движущихся к галактике. Живые существа, но не живые, как любое живое существо, которое она может представить. Они складываются между собой в пространстве и из него, как будто по желанию переходят в более высокие и более низкие измерения.
Если бы туманность жила — если бы жила галактика — она ??была бы похожа на этих чудовищных существ. Лишенный добра. Лишенный света. Чужой сверх меры. Есть только голод, смерть и энтропийное движение к небытию. Она не испытывает трепета, как перед вратами рая, а скорее ужаса, как перед пастью ада. Эти светящиеся существа не создания или жизни; она знает это каждой каплей своего существа.
