Эстетический контраст как основа технофэнтези

Непреодолимым барьером для стимпанковской техники остаётся точное копирование тела человека. Автоматон — всего лишь неловкая марионетка. В ход скорее пойдут подражания Франкенштейну: надо работать не с механикой, как таковой, но превращать тело в куклу, в подобие механизма. Однако этот шаг требует всё большей фэнтезийности. Потому в аниме "Империя мертвых" — подобие механического калькулятора управляет чудом оживленными телами. А в сериале "Любовь, смерть и роботы" — лишь в откровенно сказочно-стимпанковской серии "Доброй охоты" человек может создать живую механическую куклу, стать новым Пигмалионом.

Завершается мир стимпанка одновременно с крахом La Belle Epoque, и попытка остановить мгновение, отодвинуть 1 августа 1914-го — распространённый сюжет. Очередное воплощение Шерлока Холмса или Эраста Фандорина, или другого героя — предпринимает отчаянные усилия, чтобы спасти старый мир. И к сюжету будут возвращается, потому что редко какая коллизия позволяет положить на одну чашу весов ум, талант, самопожертвование, прозорливость — а на другую все лишь одну фразу: "Войны никто не хотел, война была неизбежна".

Дизельпанк. Не даром эту эпоху отсчитывают с Первой мировой — времени победивших военных и бюрократических машин. Государство контролирует мышление персонажа посредством контроля поведения и знаний: то, что у Кафки было кошмаром, воплотилось в пропаганде и управлении. Индивид может творить, но его идеал теперь это либо генеральный конструктор, либо герой, превозмогающий роль шестеренки в системе. Подобно тому, как на смену Гераклу идет пара соперничающих Агамемнона и Ахилла, так на смену условному Можайскому или братьям Райт — приходит сочетание образов Королева и Гагарина.

Холмс, этот сыщик-изобретатель, в одиночку спасающий ситуацию — становится анахронизмом. На смену ему приходит А. Тьюринг, который творит в команде, причем выпадение из неё смертельно. Образ "Теслы-изобретателя" деградирует — одиночный гений становится всё менее реалистичным, как профессор Вагнер в рассказах А. Беляева, в итоге превращаясь в персонажа буффонады, вроде доктора Эмметта Брауна из "Назад в будущее".

В "Магии, Inc." Р. Хайнлайна — чтобы сделать бизнес на новом изобретении, целой группе предприимчивых людей приходиться буквально отбивать систему торговли у демона, который обеспечил себе монополию через законодательное собрание штата. Изобретатель при этом — лишь один из команды, и далеко не лидер.

Едва ли не самый трагичный образ уходящей натуры изобретателя-одиночки дает Ф. Гилман в "Восхождении Рэнсом-сити": человек противостоит механистической слепой силе организации, которой управляют демонические локомотивы. Корпорация "Линия" с тысячами фанатичных служащих, цепкая, жаждущая своей монополии во всём. Зицпредседателем там старый "Эдисон". Одиночка-изобретатель — уже вытеснен на обочину. Его угодья всюду, где еще не утвердилась власть монополии и развитого маркетинга: провинциальные городки, корабли на Миссисипи, не слишком престижные театры в мегаполисах. Он храбрый и предприимчивый — американский идеал начинающего бизнесмена. Однако же герой снова и снова терпит крах, теряет своих близких, свою любовь. Даже когда возникает человеческая Республика, и сокрушает "Линию" — одиночке не находится места в новых системах власти и промышленности. Вся память о нём — это полученные по почте дневники, вырезки из старых газет и архивные отблески былых сенсаций...

Герой без творца, Икар без Дедала — это Чкалов. Подвиги совершаются на самолетах, которые каждый раз конструирует другой, иногда совершенно незнакомый, инженер. На маршрутах, которые прокладывают посторонние для авиации люди. Трюки, вроде пролёта под мостом, не особо поощряются.

Если такой герой прыгает выше головы — не системно играет выше своей социальной роли, пытается воплощать собой правосудие, определять ход развития отраслей или даже стран — получается аналог нуарного образа частного детектива. Это условный Гиттес из "Китайского квартала" или же Филип Марлоу. За возможность раз в жизни повлиять на государственную или хотя бы городскую политику они платят готовностью к физическому насилию, работой на грани закона, подчиненным статусом. Они великолепно осознают своё полумаргинальное положение.

Системный дизельпанковский игрок, напротив, рано или поздно от совершения подвигов переходит к планированию операций и проектированию заводов. Подобную трансформацию можно найти у И. Николаева и А. Столбикова в "Войне конвейеров": Рихтгофен сделал карьеру в социал-демократической Германии — из летчика стал организатором авиации.

Похожую трансформацию переживает инженер Гарин. Он совсем не гений. Ему просто повезло. Стоит опубликовать научные предпосылки к созданию гиперболоида, как через полгода "немецкий, именно немецкий" ученый совершит подобное открытие. Идею оливинового пояса подсказывает ему как раз талантливейший одиночка Манцев, которым Гарин буквально жертвует по ходу развития сюжета. А вот Гарин меньше всего стремится быть одиночкой: он осознает открывшиеся окно возможностей и бешеными усилиями создает организацию. Ему постоянно подсказывают технические решения, он пользуется чужими разработками, и никак не соответствует образу гения-интроверта.

Техника тоже становится другой.

Когда в 30-х паровоз марки "ИС" спрятали под обтекаемых кожух — это самый что ни на есть эстетический переход к дизельпанку, хотя паровая тяга из локомотива никуда не делась. Автомобиль дизельпанка — принципиально закрыт и обтекаем. Джеймс Бонд, как персонаж, который делает первый шаг от боевика к технофэнтези — не лезет под капот своих чудо-машин. В тех случаях, когда подробности работы техники важны для сюжета, и на первый план выходят внутренности подводной лодки или же образы первых компьютеров — это все действительно сложно, и работа механизмов неочевидна. Эстетизируется непонятность, загадочность, запутанность.

И целостная вещь уже претендует на некую органичность и монолитность. Причем она не только внешняя, вроде обтекаемости форм, но и внутренняя — когда в "Дочери железного дракона" на заводе пытаются собрать новую модель драконьей лапы, прямо говорят о её хорошей заполненности проводами и механизмами. Дизельпанк это красота симметрии, пропорций и соразмерности машин. В движениях техники прослеживается элегантность, которой недостает стимпанковским импровизациям.

Но это тело без души.

Оснащенный пулеметами самолет — это образное соединение клинка и лошади. Вещь, с которой надо сродниться точно направлять, и которая может поразить. Пилот — это новый кавалерист. И слияние происходит в "больших человекообразных роботах", которые становятся стальной проекцией тела человека, а уже не каким-то автоматоном. Общение с машиной — это красота отдачи приказа. Потому идет эстетизация самолетного штурвала и рукояти пулемета. Это либо аккуратнейшим образом исполненные пульты управления (эту традицию начинает панель дорого радиоприемника, а продолжает пульт звездолёта), либо вещи, специально украшенные еще и владельцем, вроде ручной оплетки автомобильного руля.

Однако, как бы не увлекались протезами и роботами авторы дизельпанка — слияние тела и машины не завершено. Полноценного робота-субъекта в дизельпанке создать не получается. Если попытаться прямо впечатать личность создателя в технику, то слишком многое будет утрачено — это отлично показано в "Небесном капитане и мире будущего". Если же буквально "пришить" тело к техническому основанию, то получится голова профессора Доуэля — неполноценный организм в итоге умирает или теряет человечность. Роботы-помощники существуют, однако, редко выходят из образа домашних животных или умственно ограниченных слуг.

Дизельпанк не сводится лишь к машинам и механизмам. Конвейер сам по себе мало интересен. От Чарли Чаплина в "Новых временах" до Тома Круза в "Особом мнении" — его приходиться буквально оживлять персонажем. Если у вас громадные японские боевые машины, то сами по себе они слишком быстро надоедают, и нужна Годзилла.

Чтобы создавать сложные изделия, надо одновременно управлять ещё и людьми. Давать указания, понимая их техническую подоплеку: чем человеческим пожертвовать в коллективе, чтобы создать ракету? Эстетический контраст обеспечивает именно эта раздвоенность, дуализм.

И вторую составляющую эстетики дизельпанка дает превозмогание.

Не как у лётчика-испытателя, который должен подтвердить правильность работы машины, или работать с ней на предельных нагрузках, нет. Любая коллизия приводит к тому, что у сложных предметы — от самолетов до небоскребов — выходят из полной гармонии с окружающей социальностью, для существования в которой их проектировали. Война и смута — это движители внешнего и внутреннего хаоса.

Машинами приходиться овладевать заново, приспосабливать их к несвойственным функциям, либо экстренно, не щадя сил, переделывать-создавать с нуля. Начинается всё с автомобиля, который надо завести любой ценой, чтобы сбежать от врагов или доставить сообщение. А завершается советским военным производством — созданием упрощенных моделей, обладающих лишь функциональной красотой, но никак не эстетичностью обработанных поверхностей. Потому что на лишние детали просто нет времени и ресурсов, фронт требует сегодня дать очередные десятки танков и самолетов.

Что происходит если перенести дизельпанк в неограниченное будущее — длить его до бесконечности?

"Крыса из нержавеющей стали" Гарри Гаррисона — регулярный космических масштабов бардак, когда Джеймс ди Гриз нештатным образом используя абсолютно все, проворачивает очередную плутовскую комбинацию. Но уже с конца 70-х годов становится ясно, что развитие компьютеров превратило идеи о неограниченной экспансии "американских 50-х" в пустые фантазии. "Звёздный путь", как пример твёрдой НФ — начал сталкиваться с проблемами искусственности собственного сюжета. Чтобы сохранять эстетический контраст — требуется менять мир, превращая его в фэнтези.

И доведенная до кинематографического предела эта линия дала нам "Звездные войны". Фэнтезийную вселенную, в которой индустриальная техника застыла в образах "середины ХХ-го века", потому космические сражения неотличимы от больших битв на Тихом океане, причем соотношение импровизации и подготовки, ремесленного и промышленного — это дизельпанк. Но в "Звездных войнах", равно как в "Дюне" Ф. Хэрберта — весьма ограничен набор мистических эффектов, и магия сосредоточена вокруг небольшой группы персонажей.

Мир дизельпанка, в котором чудо становится широко представленным явлением — это "Warhammer 40000". И техника, и общество могут быть испорчены, совращены нечистью. В галактике действуют несколько богов и множество демонов. Поэтому фигурируют технически совершенные изделия, которые приходиться экстренно приспосабливать для несвойственных им задач. Книги "Гарнизон" и "Крип" И. Николаева — отличный пример подобной технической импровизации. Карьерные самосвалы приходиться использовать вместо бронетранспортеров, от ходячих мертвецов лучше отбиваться из пулемета, который ударно сработают в мастерской базы, а единственный компьютер на орбитальной станции, отвечающий героине — это артефакт, с которым уже сотни лет общались только ритуальной молитвой. В основе решения конфликта — твердость духа человека, которую может проявить каждый.

Если не уходить в будущее, то всегда можно воспользоваться альтернативной реальностью. Параллельный мир позволит расставить фигуры на доске Второй мировой так, как это нравится автору. Может получиться "Человек в высоком замке" Ф. Дика, причем в сериале-экранизации воля персонажей уже позволяет перемещаться по альтернативным вселенным и, фактически, управлять развитием истории.

Если максимально сгладить все социальные противоречия и природные катастрофы, сохранив эстетический контраст — то получится проект "Девушки и танки". Это долгоиграющая манга, серия анимэ и компьютерных игр. Школьницы ведут между собой танковые дуэли или, скорее, сражения. Потому как это разновидность спорта, которая "поможет стать хорошей женой и матерью". Контрастом демонстрируют два вида красоты. Функционально-брутальная, маскулинная красота техники и предельно женственно-домашняя и милая красота персонажей, которые этими танками управляют. Едва ли не в каждой сцене подчеркивается контраст героического и обыденного, трагического и комического.

Фэнтези в демонстративной форме еще нет — заклинаний не произносят. Однако показан мир, где физика и теория вероятностей искажены так, чтобы прелестные девичьи головки, которые весь бой высовываются из башенных люков, не отрывало к чертовой матери. Чтобы осколки никогда не летели девчатам в глаза, а их локоны не запутывались в рычагах.

Если же автор желает сделать ярче метафоры, сделать конфликты эпохи еще более эмоциональными — то можно прибегнуть к явным фэнтезийным допущениям, что видно в дилогии М. Суэнвика. Техника и мифы буквально переплетаются. Раненый техно-дракон (одушевленный бомбардировщик) — наблюдает за миниатюрно-кукольной цивилизацией насекомых (муравейником) и организует там кризис, чтобы муравьи, ища себе новый дом, могли бы чинить его тело. Сложная, неочевидная красота драконьего механизма, требует множества рабочих рук, населенности, общения. А героиня, мистически связанная с драконом, оказывается ненужной. Её страсти не гармонируют с "десятками тысяч человеко-часов, необходимых для ремонта". На фоне глубокого, досконального знания техники муравьями — она поверхностна и профанна.

Чем же завершается дизельпанк?

Сумма технического обретает свою власть, разумность, даже субъектность. ИИ еще нет, но почти достигнута автоматизация принятия решений на уровне проектирования каждого отдельного изделия или выплаты банком каждой отдельной суммы.

Киберпанк — интернет, как среда, контроль над поведением человека превращается в контроль над принятием решений, над сознанием. Но контролируется среда уже синтетическим сознанием, аналогом ИИ. Возникает протез человеческого рассудка и чувственности — новая личность.

Это время завершения перехода от субъекта, который мастерит предметы руками, к субъекту, который творит мыслью. Мастер — это не кузнец, и даже не инженер, а кодер-хакер.

Тут же возразят: а "Велосипедный мастер" Б. Стерлинга? Или "викторианцы" в "Алмазном веке" Н. Стивенсона? Но каждый раз описываются исключения. Это хобби или необязательная подработка, как тибетские фенечки у таксистки в беспилотном автомобиле. Или работа на каких-то уникальных клиентов и хорошо, если состоятельных. Это маргинез. Мастерство нестандартного использования вещи, или же изготовления уникального предмета — вызвано уже не кризисом, а роботизацией основного производства.

Образ мастера деградирует от ремесленника или ремонтника буквально к охотнику-собирателю. У. Гибсон первым отлично показал, как из бесконечного разнообразия качества и функций, которые может предоставить техника — выдергивается именно то, что требуется. Можно смотреть на раздувшиеся от голода детские тела по маленькому антикварному телевизору ("Нейромантик"), использовать эпоксидку, чтобы подвешивать гамаки к потолку (рассказ "Джонни-мнемоник"). Даже в "Периферийных устройствах" — гаражные мастера, которые позволили общаться двум параллельным мирам, всего лишь выполняли инструкции, и нужда в ребятах вызвана отсутствием стандартных средств связи. Но технологическая цепочка, в финале которой получается автомобиль или телефон, уже не контролируется человеком. Она чужда и загадочна. Потому так часто герои буквально роются в мусоре или пользуются вещами прошлых эпох — они точно знают, как пользоваться именно этим, найденным на помойке или купленным на блошином рынке предметом. А новый мобильник может обмануть хозяина, разболтать его секреты.