Надо, так как скоро меня накроет такой болью, что сознание просто отключится. И будет хорошо, если я к тому времени буду на диване и поближе к стене. К тому цветастому тряпичному ковру на ней. Может по-началу и подумают, что я просто заснул и не будут меня трогать. А чем меньше меня будут трогать и, особенно, пытаться лечить, тем целее буду.

С трудом нащупав нужные рефлексы я состыковал их и пополз. Мимо красного трактора с жестяным зелёным прицепом. Мимо красивой книжки про оленёнка, с красивыми вырезными картинками — "Бэмби". Мимо белого, пластмассового теплохода. А в голове, как будто нащупывая дорогу наружу, уже стучали первые провозвестники новой Боли.

Там, в уже несуществующем будущем, время остановилось на Гребне. И мерзкое будущее умерло. Осталась информация, под названием память.

Моя память.

И она медленно просачивается сюда.

В ЭТО время.

Память, это не абстрактная трансцендентная "душа", как считают веруны, не масса, мозговых клеток, а структура. А раз так, то каково вам иметь шестилетнего шкета, с памятью, самосознанием и интеллектом взрослого человека?

Однако... главная неприятность путешествия во времени в том, что перемещаемая инфоматрица должна стать на место.

На мозги.

Но для того, чтобы она стала, нужно ускоренное образование вполне конкретных структур, которые включают память и интеллект. А это головная боль. Реальная, а не фигуральная. Лютая головная боль. И мне теперь предстояло перенести несколько дней просто адских мучений.

Я примерно, представлял, что делается в моём мозгу сейчас. Любое знание, что мы приобретаем, забивая его в память и рефлексы, по сути конкретные структуры мозга. Устойчивые связи, что образуются между нейронами. И если мы перетрудимся что-то заучивая, что нас ожидает в конце?

Правильно! Головная боль.

Но эта боль случается тогда, когда вы просто заучиваете что-то большое. А если это "что-то" память о прожитой жизни?

Да в добавок ещё и не одной?

Вот! Это-то и беда.

Ноги пока не слушались. С трудом заставил двигаться руки. Уже хорошо. Всегда так было — чувствительность и управляемость тела, распространялась сверху вниз. Но, к сожалению не так быстро, как хотелось бы.

Я ухватился за край дивана и подтянулся. Теперь я почти стоял на коленях. И если с руками и рефлексами по их управлению я как-то определился, то теперь предстояло это же проделать и с нижней частью тела.

Было одно средство, которое я и пустил в ход.

Щипал себя за ноги от души. Скоро там появятся многочисленные синяки. Но оно того стоило. Каждый щипок, соединённый со зрительной информацией посылал в мозг конкретный пакет "координат". И знание этих "координат" соединялись с другими рефлексами, но уже совмещённое с управлением нужными группами мышц под щипками.

Постепенно моё тело начало двигаться более-менее слажено. Хоть и напоминали те движения, дёрганья марионетки в руках новичка-кукловода. Но для того, чтобы заползти куда надо, — хватило. Осталось лишь перекатиться к стенке. Чего я и сделал. Теперь перед моими глазами были нитяные узоры тряпичного ковра. Можно расслабиться. И смириться с неизбежным. Ведь через пару минут во мне будет такая Боль!

Стиснув зубы, чтобы не закричать, я принялся ждать, пытаясь хоть как-то, самовнушением, подавить боль. Но о каком самовнушении может идти речь, если сам-то до конца не управляешь собственным телом? Не управляешь полностью даже собственными мыслями...

И раскалённая лава боли таки выплеснулась из дальних закоулков. Медленно но верно затапливая сознание. Стирая реальность. Снова. Уже второй раз за этот день. А сколько этих "раз" ещё будет?

Будет много.

И через всё это надо пройти.

* * *

— Спит?! — слышу удивлённый голос матери.

— Буди. А то скоро ужинать пора, а он ещё спит. — слышу приказ бабушки. — Вредно спать после пяти.

— Алёша! Подъём!

Меня тормошат за плечо.

Открываю глаза и смотрю кто это. Всё-таки бабушка.

— Поднимайся засоня. Сегодня котлеты вкушать будем.

"Вот же чёрт! У бабушки всегда котлеты получались на высочайший балл. А у меня тут проблемы...".

Только успел подумать, так сразу же головная боль напомнила.

Сажусь на диване, подбираю ноги под себя и опираюсь спиной на матерчатый ковёр. По дому определённо разливается обалденный запах только что сжаренных котлет. Но блин, головная боль!!!

Да и жрать хочется.

Вот реально: даже не есть, а жрать!

Организм у меня правильный. Протеины требует.

— Ма-ам! Дай аспирину! — противным голосом клянчу я. Специально копирую голос кошака Рыжика, когда ему ну очень сильно что-то хочется.

Мама удивлённо на меня смотрит. Ведь ранее я не был замечен в добровольном принятии медикаментов. Более того! Приходилось долго уговаривать слопать очередную "горькую пилюлю". А тут вона: сам попросил!

— Что случилось? — с подозрением смотрит на меня мама, не торопясь хвататься за аптечку.

— Голова болит. — даю я лапидарный ответ. Что-то ещё говорить — совсем уж не охота. Потому, что реально ломит так, что был бы в этом тельце малой, уже ревел в голос. Или, как минимум, скулил. Потому, что если реветь, то это же будет ещё больше голова болеть.

В следующие минуты я подвергся всестороннему осмотру и общупыванию. Так как температуры на ощупь не чувствовалось, я был уложен обратно на диван и мне был сунут подмышку градусник.

Температура всё-таки обнаружилась. Небольшая. То ли сбить градусник перед употреблением забыли, то ли действительно была. Всё-таки мой организм боролся с тем бешеным потоком информации, что выливался на мой мозг из вневременья.

— Так есть будете? — вопросила бабушка, снова заглянув в комнату. — Или опять заболел?

Мать с сомнением посмотрела на меня, но я решил внести своё мнение.

— Есть хочу. Сильно. И аспирин тоже. Голова болит.

— Странно... Ведь если голова болит, то и есть не...

— А я хочу. И голова болит. Аспирин надо.

Этим "потоком сознания" я сбил маман с толку.

Так как после осмотра моей глотки она никакого покраснения не заметила, после короткого совещания решили оставить всё до утра.

Но котлетки я поел! Ох, как же я соскучился именно по этой готовке! Как-то в последние десятилетия своего существования мне было не до готовки. Хотя как раз тот рецепт я хорошо помнил. Сейчас же уплетая за обе щёки, попеременно морщась от приступов головной боли, я уже составлял план на завтра. Завтра ведь наступит. И хорошо, что снова наша семья вокруг меня. Что все живы. Что ещё жив дед, который до сих пор мечтает написать гору Эльбрус. Жив папаня, так как до девяностых, когда он сгинул под пулями бандитов, ещё очень далеко. Ещё все живы.

И главное, жива ещё Моя Страна.

Её ещё не убили.

Хотя уже начинают. Медленно.

Идеями.

Инвазией чуждой идеологии, которая уже своим ядом пропитывает умы многих обывателей, уже сейчас мечтающих променять рай, что имеют, на "сто сортов колбасы", на "джинсу и крутой магнитофон".

Пока что всё примитивно и тупо.

Но вскоре всё превратится в систему.

И эту систему надо сломать.

Ага.

Мне.

Кстати да: аспирин я таки получил.

Хоть и знал, что он мне мало поможет.

Но ведь всё-таки помог? Чуть-чуть. Хотя бы к ночи заснуть.

Хорошо, что сейчас, в своём давнем прошлом, живу в частном домике, в тихом квартале. Единственно что раздражает — утренний ор петухов по дворам.

* * *

На следующее утро еле проснулся. И то кот Рыжик помог — по своей давней наглой привычке. Сам проснувшись, — а спать он повадился на моей постели, оккупируя часть моего одеяла, — пешком прошёл прямо через меня. Славно оттоптавшись на моём маленьком тельце, рыжий спрыгнул на дощатый пол и пошёл искать что же на сегодня ему обломится пожрать.

То, что обратил внимание на кота — уже радует.

Вчера был целиком и полностью сосредоточен на своих внутренних переживаниях. Сейчас же голова хоть и болит, но не так зверски.

По-прежнему сказывается сильное переутомление, да и, собственно, тот факт, что у меня сейчас и организм в целом, и мозги в частности, даже не подростка, а детсадовского пацанёнка. Это также значит, что и с критическим мышлением и со многим другим, что есть у взрослого по части ума — полный швах.

Простейшие двухходовые планы составить — уже проблема. А если уж что посложнее — часто за гранью возможного. Но на этот случай есть лекарство — шаблоны поведения. Заготовленные загодя. Благо память о "прошлом" хоть и медленно, но проявляется. А там как раз все схемы на данный случай.

Смотрю на окна — все в толстом слое узорчатой изморози. Двор нашего частного домика не видно совсем. Хотя можно предположить, что хорошо завален снегом. Где-то так чуть меньше чем полметра.

О! Точно завалило! Слышу шорканье лопаты. Вероятно это дед вышел "размяться". Обычно он первую траншею в снегу выкапывает. До сортира. Всё остальное откапывать уже папане.

Высунув нос из-под одеяла, принюхиваюсь.

В доме пахнет свежеприготовленной кашей, чаем. В печке весело гудит пламя, постепенно раскаляя комнату после ночи.

За ночь дом успел остыть, и по комнатам пока свежо. Пахнет дровами, сваленными недалеко от печи. И именно эти ощущения, запахи, так как на них имелся психологический якорь, и пробудили нужные, давно забитые в подсознание, схемы поведения.

Я хотя бы морально, но приготовился.

* * *

Сегодня в детский сад меня, ясное дело, не повели. Ведь сказался больным. Так что сижу и жду визита нашего участкового "Айболита". Большую кучу наваленных на меня одеял, я, пока родители не видят, с себя стряхнул. А то как-то, даже в не совсем протопленной хате, и то получается жарковато.

Координация движений — норма. А то вчера еле дошкандыбал до стола с ужином. Благо что хоть руки успели отойти и я не попалился ещё и хреновой координацией движений. То, что я еле приплёлся — списали на ангину или даже грипп которые на меня "напали".

Кстати да: именно так и говорили в те времена: "хворь напала". Типа вот как-бы так: тихо подкралась и из-за угла напала. Много было таких смешных словосочетаний. Жаль что позже позабывались и вышли из оборота.

Головная боль... Тоже можно терпеть. А это значит, что постепенно начинаю обживаться. И в своём старом-новом теле, и в той самой, давно позабытой, и такой родной хате.

Да, мой родной дом — частной застройки.

И довольно достопримечательной истории.

Такой типовой домик, что после войны штамповали десятками и сотнями, чтобы дать крышу над головой тем, кто лишился жилья во время боевых действий. Собственно во время войны как таковых боевых действий в черте города было совсем немного, но фрицы бомбили часто и помногу.

Сказывалось то, что недалеко был фронт, причём очень хорошо прикрытый нашей ПВО. А у фрицев шаблон — если хочешь жить — не суйся туда, где слишком много зенитных пушек. А так как везти бомбы назад нельзя, то сбрасывали куда ни попадя. Чаще всего на наш скромный городок. Типа: какой-никакой но военный объект. Ну, по крайней мере они так считали. Следствием было то, что в городе после войны неповреждённых домов почти не осталось.

Жили, как бабушка рассказывала, где кто как. Чинили подручными материалами хотя бы часть потолков и крыш в уцелевших частях домов и так приспосабливались, либо вообще переселялись в подвалы, если там конечно можно было временно поместиться. Строили халабуды из подручных материалов с разбомбленных домов, благо этого "добра" было навалом. Причём эти халабуды чаще всего использовали как одну или несколько стен — останки прежних строений.

Некоторые люди вообще в огородах землянки откапывали и там жили. Словом, потребность в жилье была просто адская.

Так и получилось после освобождения — собрались бригады строителей, и начали штамповать в авральном порядке однотипные домишки, с однотипной планировкой, из расчёта одна хата на одну семью, из того материала, что был под рукой. А был под рукой материал самый непрезентабельный — глина и камыши с плавней. А из этого — саман.

Хоть по более поздним временам этот материал, получаемый из смеси глины и камыша не очень-то и вспоминают, но дома получались очень тёплые и, что немаловажно для югов — сейсмоустойчивые. Впрочем главное в этом строительстве было то, что строили быстро, качественно. Да и как не качественно построить по тем временам было возможно, если все в нашем маленьком городишке знали всех и часто в лицо?

Последствием такой застройки явилось и то, что к концу шестидесятых у нас почти весь город был — одноэтажный. За двадцать пять лет, что минули с войны, отстроили совсем не много двух, трёх и четырёх этажных домов. А в некоторых районах оставались даже не снесённые руины.

Асфальт, к концу шестидесятых, проложили лишь по самым основным улицам. И большая часть кварталов имела дороги, малопригодные для проезда. Особенно после дождей. Правда сейчас были морозы, и снегу навалило изрядно, но это лишь усугубило малодоступность нашего жилья.

Так что врач пришёл лишь после полудня, и весь облепленный снегом. Видно, по дороге поскользнулся и нырнул в сугроб. Я это как раз в окошко заметил когда он только подходил к порогу дома. Благо лёд, намёрзший на окне за ночь, стал активно таять. И даже мысль шальная промелькнула: "Какой симпатичный снеговичок получился из нашего участкового врача". Он сам по себе не худой, а тут ещё и шуба вся в снегу.

Бабушка, увидев такое, раскудахталась. Так что суеты и лишнего шума в коридоре вышло изрядно. Но, наконец-таки врача обули в тёплые тапки, а шубу забрали на очистку.

Ко мне в комнату, наш участковый эскулап вошёл в сопровождении деда. Тот ни слова не говоря, просто поставил стул возле моего дивана, махнул приглашая присаживаться. На вопросительный взгляд врача он также указал на тумбочку, мол, саквояж можно поставить сюда.

Дед вообще молчалив с малознакомыми людьми. Но одним лишь своим видом показывает, что врача уважает и очень уважает. Умеет он так показать своё расположение. Причём как-то это у него получается, с достоинством. Без лакейства, которое часто, возможно неосознанно, показывают некоторые люди. Впрочем, возможно, это последствия учёбы в Строгановском училище. Дед у меня "не просто так". Участвовал даже в революции. Но вот о последнем не любит говорить. Да, на стороне сначала эсеров, потом большевиков, но... От тех времён что и осталось, так лишь уважение со стороны партейцев, что они охотно ему демонстрируют при встречах. Но рассказывать — ни-ни!

Однако ж... Расколю деда в своё время!

Всё расскажет. Что вспомнит.

А я запишу. Ведь реально история — эпическая! Достойная хорошего художественного произведения.

Но это — потом.

Сейчас же передо мной не менее замечательная и уважаемая личность. Кстати внешне, на лицо весьма так не слабо похожая на мультяшного Айболита.

— Здравствуйте Вениамин Филатович! — вежливо здороваюсь я с ним, слегка опережая его стандартные реплики и шаблоны начала разговоров. У врача глаза лезут на лоб.