Они отошли от корабля в сторону города. Толпа сомкнулась за ними и последовала за ними, по-прежнему тихо, без спешки или замешательства, как будто совершая действия, которые они совершали раньше.

Несколько человек, в основном подростки, остались позади, глядя на корабль, подзадоривая друг друга подойти поближе, любопытные, осторожные, но не испуганные.

Далзул остановил запись.

— Видишь, — сказал он Шану, — в чем разница?

Шан, охваченный благоговейным страхом, молчал.

— Что обнаружила команда "Шоби", — сказал Далзул им троим, — так это то, что индивидуальные опыты трансилиенса могут быть согласованы только совместными усилиями. Усилиями синхронизировать — вовлечь. Когда они осознали это, то смогли избавиться от все более опасно фрагментированного восприятия того, где они находятся и что происходит. Верно, Шан?

— Теперь это называют переживанием хаоса, — сказал Шан, подавленный воспоминаниями об этом и отличием опыта Далзула.

— Темпоралисты и психологи выработали много теорий из поездки "Шоби", — сказал Далзул. — Мое прочтение этого до прискорбия просто: большая часть диссонанса восприятия, тоски и непоследовательности была результатом неравенства в команде "Шоби". Независимо от того, насколько хорошо у тебя сложились отношения с командой, Шан, вы были десятью людьми из четырех миров — четырех разных культур — с двумя очень старыми женщинами и тремя маленькими детьми! Если ответом на когерентное восприятие является вовлечение, функционирование в едином ритме, тогда мы должны упростить вовлечение. То, что вы вообще достигли этого, было чудом. Конечно, самый простой способ достичь этого, — обойти его: пойти одному.

— Тогда как вы проводите перекрестную проверку этого опыта? — спросила Форест.

— Вы только что видели это: запись приземления корабля.

— Но наши приборы на "Шоби" вышли из строя или были полностью неисправны, — сказал Шан. — Показания столь же бессвязны, как и наше восприятие.

— Вот именно! Вы и приборы находились в одном поле вовлечения, засоряя друг друга. Но когда из вас всего двое или трое спустились на поверхность планеты, все стало лучше: посадочный модуль функционировал идеально, и его видеозаписи поверхности были четкими. Хотя и очень уродливыми.

Шан рассмеялся. — Да, уродливыми. Что-то вроде дерьмовой планеты. Но, командир, даже на пленках никогда не ясно, кто на самом деле выходил на поверхность. И это была одна из самых хаотичных частей всего опыта. Я спустился вниз вместе с Гветером и Беттоном. Поверхность под кораблем была неустойчивой, поэтому я позвал их обратно в посадочный модуль, и мы вернулись на корабль. Все это кажется логичным. Но Гветер считал, что он спустился на поверхность с Беттоном и Тай, а не со мной, услышал, как Тай позвала его с корабля, и вернулся с Беттоном и со мной. Что касается Беттона, то он полетел вместе с Тай и мной. Он видел, как его мать отошла от посадочного модуля, проигнорировала приказ вернуться и осталась на поверхности. Гветер тоже это видел. Они вернулись без нее и обнаружили, что она ждет их на мостике. Сама Тай не помнит, как спускалась в посадочном модуле. Эти четыре истории — все наши доказательства. Они кажутся одинаково правдивыми и одинаково неистинными. И записи не помогают — не показывают, кто был в костюмах. Они все выглядят одинаково в этом дерьмовом супе на поверхности.

— Вот именно, — сказал Далзул, наклоняясь вперед, его лицо просияло. — Эта тьма, это дерьмо, этот хаос, который вы видели, который видели камеры в вашем месте — подумайте о разнице между этим и записями, которые мы только что посмотрели! Солнечный свет, живые лица, яркие краски, все блестящее, ясное — потому что не было никакого вмешательства, Шан. Жители созвездия Кита говорят, что в чартен-поле нет ничего, кроме глубинных ритмов, вибрации первичных волновых частиц. Трансилиенс — это функция ритма, который создает бытие. Согласно китянской духовной физике, именно доступ к этому ритму позволяет индивиду участвовать в вечности и вездесущности. Моя экстраполяция из этого состоит в том, что люди, находящиеся в состоянии трансилиенса, должны находиться почти в идеальной синхронности, чтобы прибыть в одно и то же место с гармоничным — то есть точным — восприятием этого места. Моя интуиция, насколько мы ее проверили, подтвердилась: один человек в здравом уме может чартенировать. Пока мы не поймем, что делаем, десять человек неизбежно столкнутся с хаосом, а то и похуже.

— И четыре человека? — сухо осведомилась Форест.

— ...находятся под контролем, — сказал Далзул. — Честно говоря, я бы предпочел начать с большего количества одиночных полетов или, самое большее, с одним компаньоном. Но наши друзья из Анарреса, как вы знаете, очень недоверчиво относятся к тому, что они называют эгоизмом. Для них мораль недоступна отдельным людям, только группам. Кроме того, они говорят, что, возможно, что-то еще пошло не так в эксперименте "Шоби", может быть, группа может чартенировать так же хорошо, как и один человек, откуда нам знать, пока мы не попробуем? Поэтому я пошел на компромисс. Я сказал, пошлите меня с двумя или тремя очень совместимыми и высоко мотивированными компаньонами. Отправьте нас обратно в Ганам, и давайте посмотрим, что мы увидим!

— "Мотивированный" — это не точно, — сказал Шан. — Я предан делу. Я принадлежу к этой команде.

Риэль кивала; Форест, настороженная и мрачная, сказала только: — Мы собираемся попрактиковаться в вовлечении, командир?

— Столько, сколько захотите, — сказал Далзул. — Но есть вещи поважнее практики. Ты поешь, Форест, или играешь на каком-нибудь инструменте?

— Я умею петь, — сказала Форест, и Риэль с Шаном кивнули, когда Далзул посмотрел на них.

— Ты знаешь это, — сказал он и начал тихо напевать старую песню, которую знали все в бараках и лагерях Терры: "Иду к Западному морю". Присоединилась Риэль, затем Шан, затем Форест неожиданно глубоким, звучным голосом. Несколько человек рядом с ними обернулись, чтобы услышать, как сквозь гомон говорящих голосов пробивается гармония. Месклет поспешно подошел, бросив свою тележку, его глаза были большими и блестящими. Они закончили песню, улыбаясь, на длинном мягком аккорде.

— Это вовлечение, — сказал Далзул. — Все, что нам нужно, чтобы добраться до Ганама, — это музыка. В конце концов, все, что есть, — это музыка.

Улыбаясь, Форест, а затем и Риэль подняли свои бокалы.

— Под музыку! — сказал Шан, чувствуя себя пьяным и безумно счастливым.

— За команду "Галбы", — сказал Далзул, и они выпили.

Конечно, был соблюден минимальный период слаживания экипажа, и в течение него у них было достаточно времени, чтобы обсудить проблему чартена, как с Далзулом, так и между собой. Они просмотрели записи с корабля и перечитали записи Далзула о его кратком пребывании на Ганаме, пока не выучили их наизусть, а затем поспорили о целесообразности этого. — Мы просто принимаем все, что он видел и говорил, как объективный факт, — отметила Форест. — Какой вид контроля мы можем обеспечить?

— Его отчет и записи с корабля полностью совпадают, — сказал Шан.

— Потому что, если его теория верна, он и приборы были вовлечены. Реальность корабля и приборов может быть воспринята нами только так, как она воспринимается человеком, разумным существом, в состоянии трансилиенса. Если жители созвездия Кита в чем-то и уверены относительно чартена, так это в том, что когда в процесс вовлекается интеллект, они его больше не понимают. Пошлите корабль-робот, никаких проблем. Рассылайте амеб и сверчков, никаких проблем. Если пошлете высокоинтеллектуальных существ, то все ставки сняты. Ваш корабль был частью вашей реальности — ваших десяти различных реальностей. Его приборы послушно фиксировали диссонансы или подвергались их воздействию до такой степени, что выходили из строя. Только когда вы все вместе работали над созданием совместной, согласованной реальности, корабль мог начать реагировать на нее и записывать ее. Верно?

— Да. Но очень трудно, — сказал Шан, — жить без представления о том, что где-то есть какой-то факт, если только его можно найти.

— Всего лишь вымысел, — безжалостно сказала Форест. — Факт — один из наших лучших вымыслов.

— Но музыка на первом месте, — сказал Шан. — А танцы — это когда люди становятся музыкой. Я думаю, Далзул видит в этом то, что мы можем... мы можем танцевать к Ганаму.

— Мне это нравится, — сказала Риэль. — И послушайте: согласно теории фантастики, мы должны быть осторожны и не "верить" записям Далзула или записям его корабля. Это выдумки. Но, если мы не примем предположение, основанное только на эксперименте "Шоби", что опыт чартена обязательно искажает восприятие или суждение о восприятии, у нас нет причин им не верить. Он опытный наблюдатель и превосходный гештальтист.

— В его отчете есть элементы довольно знакомого вида вымысла, — сказала Форест. — Принцесса, которая, по-видимому, ждала его, рассчитывала на него и привела его обнаженным в свой дворец, где после должных церемоний и удобств она занялась с ним сексом — и к тому же очень хорошим сексом? Я не говорю, что не верю в это. Я верю. Это выглядит и звучит правдоподобно. Но было бы интересно узнать, как принцесса восприняла эти события.

— Мы не можем этого знать, пока не доберемся туда и не поговорим с ней, — сказала Риэль. — И вообще, чего мы ждем?

"Галба" был хейнским внутрисистемным стеклянным кораблем, недавно оснащенным системой чартен-управления. Это был симпатичный маленький пузырь, ненамного больше посадочного модуля "Шоби". Войдя в него, Шан пережил несколько довольно неприятных моментов. Хаос, бессмысленный и лишенный центра чартен-опыт живо вспомнился ему: должен ли он пройти через это снова? Мог ли он? Очень острой и болезненной была мысль о Тай, Тай, которая должна была быть здесь сейчас, как она была там тогда, Тай, которую он полюбил на борту "Шоби", и Беттон, чистосердечный ребенок — они были нужны ему, они должны быть здесь.

Форест и Риэль проскользнули через люк, а вслед за ними появился Далзул, концентрация его энергии была почти видна вокруг него как аура или нимб, сияние бытия. Неудивительно, что юнисты считали его Богом, подумал Шан, а также подумал о церемониальном, почти благоговейном приеме, оказанном Далзулу гаманами. Далзул был заряжен, полон маны, силы, на которую откликались другие, которая увлекала их. Тревоги Шана покинули его. Он знал, что с Далзулом хаоса не будет.

— Они думали, что нам будет легче управлять пузырем, чем кораблем, который был у меня. На этот раз я постараюсь не тащить его прямо по крышам. Неудивительно, что они приняли меня за бога, материализовавшегося вот так у всех на виду! — Шан привык к тому, что Далзул, казалось, повторял его мысли, а также мысли Риэль и Форест, и стал ожидать этого; они были синхронны, в этом была их сила.

Они заняли свои места: Далзул за чартен-пультом, Риэль подключилась к ИИ, Шан за пультом управления полетом, а Форест в качестве гештальта и поддержки. Далзул огляделся и кивнул, и Шан отвел их на несколько сотен километров от порта. Изгиб планеты исчез, и звезды засияли у него под ногами, вокруг, вверху.

Далзул начал петь, не мелодию, а удерживаемую ноту, полное, глубокое ля. Риэль присоединилась октавой выше, затем Форест на фа между ними, и Шан обнаружил, что изливает ровное среднее до, как будто он был церковным органом. Риэль перешла на до выше, Далзул и Форест запели трезвучие, и когда аккорд сменился, Шан не знал, кто какую ноту поет, слыша и оставаясь только сферой звезд и сладкими частотами, нарастающими и затухающими в одном долго удерживаемом унисоне, когда Далзул коснулся пульта, и высоко в голубом небе над городом объявилось желтое солнце.

Шан не останавливал полет. Красные и оранжевые крыши, пыльные площади, накренившиеся под кораблем. — Как насчет вон туда, Шан? — сказал Далзул, указывая на зеленую полосу у канала, и Шан без особых усилий перевел "Галбу" в длинное скольжение и опустил его на траву, мягкую, как мыльный пузырь.

Он оглянулся на остальных и выглянул сквозь стены.

— Голубое небо, зеленая трава, близится полдень, приближаются туземцы, — сказал Далзул. — Верно?

— Верно, — сказала Риэль, и Шан рассмеялся. На этот раз никакого конфликта ощущений, никакого хаоса восприятий, никакого ужаса неопределенности. — Мы чартенировали, — сказал он. — Мы сделали это. Мы станцевали это!

Полевые рабочие внизу, у канала, сбились в группу и наблюдали, очевидно, боясь приблизиться, но очень скоро на пыльной дороге, ведущей из города, появились другие люди. — Надеюсь, что это приветственный комитет, — сказал Далзул.

Они вчетвером ждали рядом с кораблем-пузырем. Напряженность момента только усилила необычайную яркость эмоций и ощущений. Шан почувствовал, что ему знакомы прекрасные, суровые очертания двух вулканов, которые обрамляли городскую долину, он знал их и никогда не забудет, знал запах воздуха, и падение света, и черноту теней под листьями; это здесь и сейчас, сказал он себе с радостной уверенностью Я здесь и сейчас, и нет ни расстояния, ни разлуки.

Напряжение без страха. Мужчины с перьями и хохолками, широкогрудые, с сильными руками, уверенно шли к ним с бесстрастными лицами и остановились перед ними. Один пожилой мужчина слегка кивнул головой и сказал: — Сем Дазу. — Далзул сделал жест от всего сердца, означающий раскрытие объятий, сказав: — Виака! — Другие мужчины сказали: — Дазу, Сем Дазу, и некоторые из них повторили жест Далзула.

— Виака, — сказал Далзул, — бейя — друг, — и он представил им своих спутников, повторив их имена и слово "друг".

— Фойес, — сказал старый Виака. — Шан. Да. — Он понял, что не очень близко подошел к "Риэль", и слегка нахмурился. — Друзья. Добро пожаловать. Приезжай, приезжай в Ганам. — Во время своего краткого первого пребывания Далзул не смог записать большую часть языка для работы хейнских лингвистов; из его скудных записей они и их умные аналоги составили полное вопросов небольшое руководство по лексике и грамматике, которое прилежно изучил Шан. Он вспомнил бейя и киюги, добро пожаловать [?], будь как дома [?]. Риэль, хилфер/лингвист, хотела бы подольше изучать это руководство. — Лучше учить язык у носителей, — сказал Далзул.

Пока они шли по пыльной дороге в город Ганам, яркость впечатлений начала переполнять Шана, превращаясь в размытое великолепие жары и сияния, красных и желтых глиняных стен, обнаженных грудей и плеч цвета керамики, пурпурных, красных, оранжевых и темно-коричневых полосатых и вышитых плащей, жилетов и килтов, блеск золота и колыхание перьев, запахи масла и благовоний, пыли и дыма, еды и пота, звуки множества голосов, шлепанье сандалий и босых ног по камню и земле, колокольчики, гонги, разница в освещении, прикосновение, запах и биение мира, где ничего не было известно и все было таким, каким оно было, каким оно должно быть, этот маленький город из камня, грязи и великолепной резьбы, огненный в свете своего золотого солнца, грубый, великолепный и человечный. Это было страннее всего, что Шан когда-либо знал, и это было так, словно он был далеко и снова вернулся домой. Слезы застилали ему глаза. "Мы все едины", — подумал он. — "Между нами нет ни расстояния, ни времени; все, что нам нужно сделать, это перешагнуть через него, и мы здесь, вместе". Он шел рядом с Далзулом и слышал, как люди приветствуют его, серьезные и тихие: — Сем Дазу, — говорили они, — Сем Дазу, киюги. Ты вернулся домой.

123456

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓