Катарсис Империи

Пару раз мужчина ощутимо поморщился — ну, тут уж простите, я этот костюм не выбирал и не заказывал — вы сами и привезли-с, Владимир Николаевич. Получите, распишитесь, как говорят наши юго-западные братья 'Бачилы очи, шо купувалы — зараз йиште, хучь повылизайтэ'...

Меж тем, до меня только сейчас дошло, что ритмичный перестук колес экипажа, да мерные поскрипывания прекратились. Экипаж остановился — и единственная дверца, через которую я сюда попал, была распахнута, впуская внутрь морозную свежесть раннего утра.

Мой взгляд упал на пушистый снег. Девственно белый, да в разгар зимы — он не шел ни в какое сравнение с тем, что лежало на улицах моего мира. Нет той сизой, тягучей посыпки, которая со временем превращалась в матово-черный нарост.

Что ни говори, а природа еще не познала бума промышленный гигантов. И это хорошо.

Я втянул воздух всей грудью. Чистый, морозный, освежающий. Наверно так пахнет в дачных поселках вдали от городов — там, где экология еще не познала шока миллионов техногенных выбросов в атмосферу.

— Пойдемте, время не терпит, — Лавров деликатно указал мне на выход.

Не заставив себя долго ждать, я, пригнувшись, чтобы не удариться головой об потолок кареты, с помощью подножки, выбрался наружу.

Как можно оценить Питер в лучах рассветного солнца?

Мне на ум пришло слово 'уютный'.

Без многоэтажек, без блеска бесконечных стеклопакетов и рекламных вывесок. Без свойственной моему времени кричащей помпезности.

Невысокие здания, покрытые резной лепниной. Остроконечные крыши, покрытые девственно-белым снегом, от взгляда на который слезились глаза.

Уютные узенькие улочки, еще не одетые в асфальтовые кандалы...

Город, поражающий не своим размахом, а теплой, почти домашней атмосферой. А расчищенная от снега площадь, с величественным памятником в самом центре, открывшаяся перед моими глазами, поражала своей просторностью и величием. К сожалению, Питер я знал плохо, так что, сориентироваться, куда ж мы все-таки прибыли, не получилось.

— Не возражаете, если я закурю? — Обратился с просьбой к контрразведчику. Тот, что-то прикинув в уме, согласно кивнул.

Едва заалел огонек на кончике сигареты, а бензиновая зажигалка от известного в мое время бренда, скрылась, вместе с остатками пачки в кармане пальто, я от души затянулся табачным дымом.

С развалом Союза, Россия отказалась от государственной идеологии.

Сотни миллионов человек получили реальное право распоряжаться своей свободой — не на бумаге, а по факту.

И полезли изо всех щелей вздыхания о царской России, 'стране, которую мы потеряли', романсы с французскими нотками. Песенки про есаулов, хруст французской булки...

Нет больше фильмов о подвиге советского человека.

Нет больше песен с глубоким смыслом.

Нет больше уважения к труду.

Те, кто говорят, что мы потеряли страну, отчасти правы.

Можно сколько угодно пенять на Запад, мол, они в угоду своим политикам переписывают историю.

Нужно лишь обратить взгляд на себя, присмотреться. То, что делают 'зарубежные партнеры' в угоду собственным интересам — пусть остается на их совести.

А вот то, что мы сами, несмотря на красивые слова, положили болт на то, чтобы сохранить собственную культуру... Это печально.

В угоду прибыли и отмыванию денег, мы сами того не замечая, обесцениваем труд прошлых поколений. Снимаем фильмы про 'красивую любовь' и революцию, ставя в пример зрителю тех, кто в реальности вешал и расстреливал в угоду своим отнюдь недалеким политическим амбициям. А спустя годы — ставим им памятники.

Мы вешаем на дома таблички с именами тех, кто возводил укрепления финнам, и, штурмуя которые, погибли тысячи советских людей.

Мы обеляем тех, кто в свое время не щадил никого ради достижения личных целей.

Мы сами уничтожаем свое наследие, рассказывая простым людям, как же вольготно живется мажорам, коррупционерам, идиотам во власти и при деньгах. Рассказывая истории 'содержанок' и 'приживал', мы внедряем в сознание наших детей, что можно удачно устроиться в жизни, если во время 'лечь' под нужного человека — бандита, коррупционера, иностранца, политика...

Мы сами себе копаем яму.

Да, у нас самое совершенное оружие в мире, и мало кому хочется воевать с нами. Но, пройдет несколько десятков лет, и вырастет поколение людей, которые продадут страну ради красивой жизни.

Как только в сознании русского человека исчезнет мысль о том, что на этой планете нет тех, кто желает нам счастья, что ни американцам, ни французам, ни англичанам не вперлись заботы о русских, наша нация перестанет существовать. Нас разорвут на колонии, выдоят залежи полезных ископаемых из наших недр, после чего выбросят на обочину истории, как отработанную автомобильную покрышку.

Народ по-настоящему велик тогда, когда он может собой гордиться. Когда его собственная культура процветает и развивается. Когда его страна защищена и может не зависеть от зарубежных поставок.

Возможно ли это для России моего времени?

Очень сомневаюсь.

Могу ли я все исправить и уберечь миллионы людей от уготованной им участи?

Легко сказать 'могу'. Но, справлюсь ли?

Не сдамся, столкнувшись с беспощадной бюрократической машиной? Или лишь усугублю создавшуюся ситуацию, и стране грозят потрясения, более великие, чем те, что я знаю?

Возможно я не доживу до того времени, когда с высоты истории можно будет оценить правильно ли поступаю сейчас.

Но, я как минимум попытаюсь.

Сигарета дотлела, так что уголек опалил кончики пальцев. Затушив ее о край пачки, я избавился от 'бычка', сунув его внутрь упаковки. Глубокий вдох, выдох. Еще раз. Следует успокоить бешено стучащее сердце.

Рубикон перейден. Обратно уже не отыграть.

Победа или смерть, уважаемый попаданец.

Я повернулся к Лаврову, чтобы сообщить о своей готовности к встрече с обличенным властью человеком.

Но, судьба в очередной раз решила надо мной пошутить.

Карета, на которой мы с ротмистром приехали, под цокот копыт отъезжала в сторону. Лавров в гордом одиночестве стоял чуть позади меня, разглядывая роскошно отделанное здание, открывшееся перед нами, едва транспорт покинул поле зрения.

'Твою мать!', — с тоской подумал я. Оглядевшись, слегка прищурился, чтобы навести резкость, взглянул на памятник в центре площади.

Да, она самая.

Можно не насиловать сове зрение — здания, что на другой стороне площади — именно те, которые и должны находиться здесь согласно градостроительному плану. Даже ограда фонтана и та на месте.

Бросив взгляд в сторону, с печальной усмешкой уставился на 'адмиралтейскую иглу'.

— Вижу, признали место, — улыбнулся Лавров.

— В мое время площадь выглядит несколько... иначе, — признал я. — Так что, сориентировался не сразу.

— Сдается мне, если все пройдет хорошо, — тихо произнес контрразведчик, — то бывать здесь вы будете часто. А сейчас, пойдемте, совсем мало времени остается до аудиенции — а нам еще конвой пройти требуется.

Еще раз глубоко вздохнув, я молча зашагал в сторону Зимнего дворца.

Глава 4. Марномакс.

Санкт-Петербург. 28.01.1904.

Будет ли большим откровением осознание того, что встречающая меня резиденция последнего русского императора — пятый Зимний дворец по счету?

Первый возвели в честь свадьбы Петра I и Екатерины Алексеевны.

Второй был возведен уже в качестве зимней резиденции для первого русского императора. В этом же дворце в 1725 году он и скончался.

Следующий дворец возводился по указке Анны Иоановны, после смерти которой Елизавета Петровна расширяла и перестраивала резиденцию, пока не было принято решение построить дворец по новому проекту.

Что и воплотилось в четвертом проекте. Который, просуществовал не больше десяти лет — точно не помню, память подводит — и тоже был разобран.

Хозяин пятого и последнего Зимнего дворца удостоил меня аудиенции. Надо признать, это немалого стоит. Карьерный рост — впечатляющий. Вчерашний заключенный сегодня — гость самого императора. Что ж следует приложить усилия, чтобы эта встреча не стала последней.

Свобода встретила меня крепким январским морозцем. Конечно, в блиндированной карете, на которой меня доставили к Зимнему, было не особенно тепло — все же, не автомобиль — но, стоило мне покинуть ее, как меня обуяло стойкое желание вернуться внутрь бронированной кареты с узкими окошечками.

Однако, словно отрезав мне путь к отступлению, кучер прокладывал узкие колеи в неглубоком снегу, все больше удаляясь от парадного крыльца царской резиденции.

Все, что мне оставалось — молча созерцать питерские красоты, открывающиеся с высоты парадного крыльца царской резиденции. Пока Лавров утрясал формальности, связанные с нашим появлением во дворце в столь ранний час. Много это времени не заняло — очевидно, охранявшие резиденция царя гвардейцы были предупреждены заранее. И тщательно проинструктированы, поскольку ни ручную кладь контрразведчика не проверили, ни меня не обыскали.

С другой стороны, настоящее еще не достигло того почти параноидального ощущения вездесущей опасности, когда жизни правителя государства может угрожать любой идиот из толпы. Впрочем, если дела мои пойдут в гору, на эту брешь в охране тушки помазанника божьего, стоит указать. Конечно, до убийства Кеннеди еще порядочно времени, но, нельзя исключать и того факта, что мое вмешательство в дела истории может ускорить ее ход. И гарантировать, что во время того же Кровавого воскресенья не найдется особо старательный умник с винтовкой с оптическим прицелом и не проделает в стремительно теряющем популярность среди народа императора отверстий, не предусмотренных Господом-Богом.

Конечно, долго любоваться красотами Дворцовой площади — расточительство и без того ограниченного времени.

Мягко, но настойчиво, меня потянули за локоть.

Оторвавшись от созерцания красот прошлого (или уже — настоящего?) я обернулся к Лаврову, который уже несколько минут вел непринужденный диалог с мужчиной, встретившим нас на крыльце.

— Флигель-адъютант Его императорского Величества граф Гейден, — представил Лавров своего собеседника.

— Премного рад знакомству, Александр Федорович, — судя по дежурной улыбке Гейдена, он не догадывался, кто я такой на самом деле. Что ж, наивно было бы полагать, что Лавров и те, кто уже были посвящены в тайну моего происхождения — стали бы обо мне трубить каждому императорскому флигель-адьютанту. А их у царя-батюшки, если не изменяет память, добрый десяток на берется. Но, это не точно.

Впрочем, исходя из мимолетной реакции Лаврова, он-то уж точно не ожидал, что я знаю графа по имени отчеству. Хоть мой поступок и был продиктован элементарной вежливостью благовоспитанного человека 21 века, с высоты дворцового этикета, был несколько... неверным. Но, об этом я подумал уже после того, как сказал. Есть у меня такая вредная, и годами искореняемая привычка — сперва делать, потом думать.

Тем временем Гейден, сделав вид, что не обращает внимание на допущенные мной нарушения дворцового этикета, сухо предложил следовать за ним. И, не дождавшись ответных реплик, не спеша, как и полагает немолодому уже офицеру, приближенному к царю, зашагал вглубь здания. Первая остановка произошла в гардеробе, где предстояло избавиться от верхней одежды — в самом деле, не идти же по резиденции русского царя в пальто, с которого капает на пол подтаявший снег?

Едва эта необходимость была осуществлена, флигель-адъютант все так же в гробовом молчании, продолжил свою миссию. Нам же оставалось только следовать за ним. Путь наш пролегал по богато убранным помещениям дворца, одного взгляда на которые достаточно, чтобы понять, как насколько сильно отличается истинное величие дворца от известного мне показно-выставочного музейного лоска.

К сожалению, единственный раз, когда мне довелось побывать на экскурсии в Зимнем дворце в свое время, меня больше интересовала красота внутренних помещений дворца, нежели название лестниц, залов, галерей... Гейден себя не утруждал пояснениями — просто, словно ледокол, двигался из одной комнаты в другую, негласно требуя от нас не отставать от него и ни в коем случае не сворачивать с намеченного пути. Но, тут и дураку понятно — разгуливать по дворцу без сопровождающих — чревато проблемами непредвиденного размаха.

— Как вы меня представили? — шепотом поинтересовался я у контрразведчика. Не то чтобы было совсем интересно, но, раз уж пошла такая пьянка, то 'легенда' для меня должна быть создана непременно — в противном случае, возможны проблемы. И как показывает мой опыт — то, что может случиться, непременно произойдет. О, Фортуна, безжалостная ты стерва.

— Никак, — так же шепотом ответил мне Лавров. — Его Величество запретил разглашать о вас информацию. Граф, конечно, не знает о том, кто вы на самом деле, но имеет строгие указания всячески способствовать сохранению вашего инкогнито внутри дворца. Потому нас и ведут обходными путями — чтобы не попались на глаза членам императорской семьи.

Вот так. Я буквально ощутил терпкий запах закулисных интриг, которыми славился Петербург, со времен Петра Первого. Н-да, хорошая будет картина — встретиться лицом к лицу с кем-нибудь из Великих княжон, вдовствующей императрицей, или Александрой Федоровной. Да, и мало ли кто еще проживает во дворце?

Как-то незаметно по спине пробежали мурашки. Батюшки, да хрен с ними со всеми — мне вот-вот предстоит с самим Николаем Кровавым (текс, ошибочка, пока еще нет у него такого прозвища) встретиться. И не просто, поглазеть на него, но и вести беседу.

Человек я, в общем-то, не робкого десятка, но почувствовал, как начинают потеть ладони. Да и у кого бы на моем месте такого не произошло? Чай не каждый день встречаюсь с первым лицом государства. Да не просто правителем какой-то замшелой страны, а правителем Российской Империи, что не рез и не два, невзирая на свое техническое отставание, намяла бока ближайшим соседям. И не только ближайшим, кстати говоря.

Безусловно, сохранение моего инкогнито имеет цель куда как прозаичную, чем сохранение моей истинной личности. Во времена, когда средства массовой информации не запустили еще свои загребущие ручонки в умы населения, а понятия о чести и Слове были столь же нерушимы, что гранит, опоясывающий берега Невы, достаточно просто обзавестись любой подходящей личностью. Главное, чтобы человек был из достаточно дальних краев, и лицо его не примелькалось среди столичной богемы. Назвался Иваном Ивановичем Иваномым, лесопромышленником из Сибири — и вот, готова 'легенда' для прикрытия настоящей личности. И, Лавров не мог не знать об этом — подобная техника оперативной работы уходит корнями в столь далекое прошлое, что без тщательного анализа исторических архивов и не доберешься до первоисточника подобной нехитрой манипуляции.

Но, вместо этого, по собственной ли воле или по непосредственному указанию императора, глава Разведочного отделения работал буквально 'на грани'. К обеду дворцовые сплетники уже разнесут весть по всему Зимнему, а к концу недели — и по всей столице, о неназванном господине, что беседовал с царем-батюшкой с глазу на глаз.