| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сережа. 1954, 10 октября
Мама сказала, что отец женился на какой-то молодой женщине, чуть ли не моего возраста. Конечно, никто ему, кроме его самого, не нужен. Мама права, что ему на меня наплевать. А теперь у него еще двое новых детей, которых он усыновил от этой женщины, мне и вовсе нет места!
А эта баба хороша — нашла военного, кандидата, с квартирой... Небось, так окрутила моего отца, что тому и рыпнуться некуда. Бывают же такие хищницы!
Мною мой папочка совсем не интересуется, не пишет. Хотя и я ему не пишу. Не больно-то и нужно! Жаль, что дядя Павел такая размазня и амёба. Мне же хочется иногда пообщаться со взрослым мужчиной, посоветоваться или поделиться мнением. Ну, да что я! Ему и собственный-то сын до лампочки. Он ему не читает, не ездит с ним ни в зоопарк, ни в детское кино, а ведь Павлик уже большой, почти все говорит.
Михаил. 1954, 15 октября
Погода становится день от дня хуже. Правда, сегодня с утра выглянуло солнышко, может, в честь выходного дня. Мы быстро собрались, взяли ребят и поехали в Дзинтари. Дашу укутали получше — всё же ветерок кусачий. Олежек в новой куртке, которую ему купили для школы, выглядит уже не мальчиком, но мужем! Ему в его двенадцать вполне можно дать все пятнадцать.
Мария шла с Дашей, та, смешно топая по плотному песку, все норовила залезть ботиночком в воду. Мария ее ловила, подхватывала, поднимала в воздух, и обе заливались заразительным смехом.
Мы с Олегом шли сзади и говорили о древнегреческих мифах, которые он сейчас читает. Пришлось мне поднапрячься! Потом Олег перешел на физику, которая ему очень нравится. Пошли вопросы, которые оказались для меня более простыми, чем греческие мифы: а откуда метр, а почему секунда, а почему вода кипит при ста градусах, а не при девяноста семи?
Рассказал я ему про Лапласа, про парижскую Палату мер и весов, про все эти логические построения: литр воды — это килограмм, в то же время это кубик с ребром длины десять сантиметров. Вот и завязались длина, вес и объем.
С секундой, минутой и часом было посложнее, потому что пришлось объяснять, что существует не только наша обычная десятеричная система, что у древних шумеров была шестидесятеричная система. Пришлось начать объяснение с двоичной системы и удивить его, что когда ему будет шестнадцать лет, то в двоичной системе ему будет 10000 лет в двоичной записи, что его страшно развеселило.
И уж, по-моему, он был просто разочарован, что не вода кипит при ста градусах, а сто градусов выбраны для обозначения температуры, при которой кипит вода.
Но эта сухая лекция о метрической системе навела первый мостик в наших отношениях с Олегом. Парнишка он на редкость способный, очень напоминает мне Сережу...
Идем, идем... Замолчим. Впереди все также неугомонно Даша старается обмануть Марию и наступить башмаком на убегающую волну...
И у меня в голове опять сами собой складываются стихи. Наконец, это не стих-тоска, а нечто умиротворенное...
Сосны, небо голубое
И песок янтарно жёлт...
Шепот тихого прибоя...
Я с тобою рядом шел.
Глаз сиянье голубое
И волос твоих янтарь...
Как одарен я судьбою,
Что иду сейчас с тобою
В голубую эту даль!
Вечером Мария приготовила вкуснющий чай и поставила на стол гору изумительных рижских миндальных
печений, которые мы купили по пути домой. Дети — разрумянившиеся, возбужденные. Дашенька что-то безумолчно тараторит на своем звонком птичьем языке. Мы с Олегом продолжаем обсуждением всяческих интересных для него проблем. Мария сидит и с неприкрытым восторгом смотрит на эту идиллическую картину. Как она умеет устраивать праздники жизни!
Сережа. 1955, 15 февраля
Сегодня произошел один из самых трагикомических дней в моей жизни: меня должны были исключить из комсомола, а в результате предложили вступить в партию... Но расскажу обо всем по порядку.
У нас в МАИ существует система шефства над младшекурсниками: наиболее активных комсомальчиков и комсодевочек курса назначают как бы "поводырями" над группами первокурсников. Я, правда, не очень понимаю, куда слепой поводырь может привести толпу слепых, но таков уж новаторский почин!
Вот и я был назначен таким "дядькой" для одной из групп первого курса. Я регулярно прихожу к первокурсникам, которых у нас зовут почему-то "козерогами", мы о чем-нибудь треплемся, иногда устраиваем нечто вроде собраний, где мне задают всякие дурацкие вопросы о жизни института, на которые я не всегда и ответить-то могу. Однажды на очередном таком собрании мне рассказывают историю, которой был возмущен весь первый курс.
Учился на курсе некто Каурый, сын Зама Председателя
Верховного Совета СССР Каурого. Иным словом, Каурый — "самый главный после Ворошилова", который является самим Председателем, то бишь, вроде Президента СССР.
Так вот, сын Каурого получил на первой же сессии три двойки на четырех экзаменах. По существовавшему положению, двух двоек было достаточно для отчисления за неуспеваемость. Однако сыну Каурого деканат разрешил пересдачу
всех трех предметов, которые они за два дня и пересдал, причем на четверки, а один — даже на пятерку! Добро пожаловать, товарищ Каурый-младший!
Одновременно с ним такие же три двойки получил сын уборщицы нашего Радиотехнического корпуса МАИ. Того отчислили, не моргнув глазом.
Меня это тоже возмутило, и в очередном номере курсовой стенгазеты, редактором которой был, я поместил "Открытое письмо Заместителю Председателя Верховного Совета СССР тов. Каурому Николаю Михайловичу".
В газету я приклеил машинописную копию, а первый экземпляр у меня хватило ума послать по адресу: "Москва, Кремль, тов. Каурому Н.М. (лично)". В письме, воздав, естественно, в начале должное "одному из выдающихся деятелей нашего государства", я, взяв быка за рога, дальше написал, что деканат и партбюро радиофакультета МАИ подрывают его, Н.М. Каурого, репутацию. Потом я описал вкратце ситуацию и закончил словами, что справедливость требует, чтобы сын уборщицы и сын Зампреда Верховного Совета имели равные права: либо оба должны были быть исключены, либо сыну уборщицы нужно разрешить пересдачу двоек, как это разрешили его сыну. Иначе, мол, в невыгодном свете ставят вас, уважаемый Николай Михайлович.
Повесил я газету утром, а уже к середине дня у нее побывали толпы студентов, включая и тех, которые учились на других факультетах в других корпусах. Не знаю, как институт, но уж наш факультет загудел. Кончилось тем, что около девяти вечера того же дня ко мне домой ввалились девчонки из группы. (А жил я рядом с институтом, минутах в десяти ходьбы.) Сказали, что меня срочно вызывают в партбюро факультета. Сознаюсь, что на душе стало мерзко, и я даже был страшно перепуган, но виду я им не подал. Я сказал им, что пошли бы они, куда подальше со своим партбюро, а я уже разделся и собираюсь спать.
Наутро вместо лекций я попал на экстренное заседание партбюро, где меня заклеймили за неуважительное отношение к "выдающемуся деятелю партии и советского государства". Было объявлено, что в пятницу на открытом комсомольском
собрании будет рассматриваться вопрос об исключении меня из рядов комсомола. На душе было погано... И куда лез? И кому она нужна, эта справедливость? Все это один выпендрёж — сидел бы себе и молчал в тряпочку! Из комсомола исключат, значит и из института автоматом отчислят. Жизнь сломана...
Через день на факультете появляется объявление: "В четверг состоится открытое партийное собрание. На собрании будет присутствовать тов. Каурый Н.М." Это меня окунуло в еще большее уныние, хотя я и тут старался не подавать вида и как-то глупо хорохорился. Мне все, молча, сочувствовали...
Наступил день открытого партсобрания собрания... И вот "бурными, долго несмолкающими аплодисментами", стоя, весь зал "в едином порыве" приветствовал выдающегося деятеля партии и советского государства. У меня же, сознаюсь, в жизни еще не было более мерзкой минуты...
Предоставили сразу же слово Н.М. Каурому. Вышел интеллигентный, усталый человек и начал сразу, взяв быка за рога, а меня, извините, за яйца: "Присутствует ли здесь товарищ Макаров?" Все замерли, затаив дыхание. Я с трудом поднялся, не чувствуя под собой ватных ног...
"Огромное вам от меня спасибо, товарищ Макаров!" Все с облегчением выдохнули разом. После небольшой паузы,
видно было, что и Каурый волнуется, он рассказал, что жена у него умерла во время войны, оставив его с двумя малыми пацанами. Сам он воевал, а определили в Нахимовское училище в Ленинграде.
— Я много упустил в воспитании своих детей. К сожалению, многие, стараясь мне помочь, оказывали медвежью услугу: покровительствовали моим сыновьям, портя их и ставя меня в неудобное положение.
Товарищ Макаров совершенно прав: отношение к студентам не должно зависеть от того, кто у них родители. Если мой сын заслуживает исключения, его нужно исключать, как и сына уборщицы. Если же моему сыну дали возможность пересдать экзамены, такая же возможность должна быть и у сына уборщицы. Но ясно одно, что то, что сделано — сделано неправильно.
Я хотел бы пожелать вам, чтобы все вы были такими же честными и принципиальными, как ваш товарищ.
Он посмотрел в мою сторону:
— Спасибо вам еще раз, товарищ Макаров.
Вот уж тут зал воистину взорвался шквалом оваций... А я подумал: "Уважаемый Николай Михайлович! Нет, дорогой Николай Михайлович! Как же вовремя вы отреагировали на мое письмо, зная наши советские порядки экстренного отсечения враждебных голов! Ведь завтра пятница, завтра уже свершился бы общественный суд надо мною. Спасибо вам, спасибо!" Но все это я произносил про себя. На кого я был в это время похож — не знаю.
Сразу после этого собрания меня окружили члены партбюро.
— Сергей, пиши заявление в партию! Ты честный, принципиальный человек! Такие нам в партии нужны!
— Подождите, завтра же меня исключают из комсомола...
— Ерунда! Какое исключение? Кого? Тебя? Ха-ха!
Пиши заявление.
— Я не чувствую себя готовым к такому шагу...
Отцепились...
Вот такие случаются метаморфозы!
Мария. 1955, 27 февраля
Я и не заметила, как Михаил смог написать докторскую диссертацию. Защитил он ее, как говорят, с блеском. Рассказывают, что у него и кандидатская была для того времени блестящей.
Банкетик очень небольшой, всего человек на двенадцать, "отгрохали" дома. Были только самые тесные его коллег по кафедре да оппоненты. Михаил после первого тоста за него, встал и произнес очень длинную и очень трогательную речь о том, что он никогда бы не только не защитился, но и не подумал бы о защите, если бы меня не было рядом с ним.
Закончил он этот тост коротким стихом в мою честь.
Я ждал тебя всю жизнь — и долгими ночами,
И днями, полными ненужной суеты.
Я ждал тебя всю жизнь...
Душа жила в молчанье.
Жизнь таяла, как на морском песке следы...
Мой век перевали уже давно за полдень,
Но и на утро юности б его не променял.
Теперь я жаждой жизни переполнен.
И это ты,
Ты сделала таким меня!
Все захлопали в ладоши, смотрели на меня, будто видели впервые... Я же не знала, куда деть глаза, полные слез счастья, любви, признательности и много еще чего...
После этого тоста он встал еще раз и произнес тост за всех трех оппонентов, из которых, как он сказал, он бы не смог выделить самого главного. Все поняли его деликатность, поскольку все три оппонента представляли три различных научных группировки, претендовавшие на звание истинной научной школы.
Михаил. 1954, 27 февраля
Сегодня у меня была защита очередной диссертации. Если бы не Мария, я бы никогда на это не пошел: зачем? Кому это нужно? Но она, само ее присутствие рядом просто вдохновляют меня. Я не знаю, как мне благодарить ее за ту жизнь, которую она вдохнула в меня!
Потом собрали у нас дома небольшой банкетик, на котором была единственная женщина — Мария. Она была не только хозяйкой, но и признанной всеми королевой вечера. Она умело развлекала всех, переходила от одного к другому, одним словом, очаровала всех. Я был счастлив и горд.
Собрались все довольно быстро, практически все пришли прямо с заседания Ученого Совета. Мария, как только пришел последний гость, позвала всех к столу. Она у меня отличная хозяйка: всегда все убрано, в квартире красивый интерьер, а уж готовит так, что все искренне поражаются, насколько все вкусно.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
