По следу снежного человека

Дедушка, выставив впереди себя ствол ружья, склонился над погребом, — в сумраке виднелось что-то меховое, лохматое. Вроде лето на дворе — а бич в шубе... Человек в погребе вдруг выпрямился. Да выпрямился так, что голова появилась над уровнем пола... На хозяев смотрели два осмысленных глаза. Всё остальное — ужас!..

— ...Середина лета, жара, пекло. Но я никогда не потел в жару. А тут всего обдало — как паром в парилке на верхней полке. Смотрю ему прямо в глаза, и всего затрясло, руки висят, как плети, ноги какими-то тряпичными стали, ружьё вывалилось. Думаю — конец нам с бабкой — это уж стопроцентно чувство такое было. Каким-то образом — грешен, признаюсь, позади Аграфены очутился, за ейной спиной. А она тоже стоит, как будто одеревенела, не шевелится. Вот так — стою, и думаю — взгляд отвести надо. Зажмуриться — тоже боюсь: мало ли что. Просто глаза отвёл в сторону. И дыхание сбилось: дышать трудно стало; в животе — как будто глыбу льда проглотил, а одежда вся мокрая от пота... Клыки такие торчат жуткие... Уж не знаю — сколько он на нас так смотрел, мне показалось очень долго; вышел из погреба — высокий такой, под потолком пригибается...

— Значит — метра под два с половиной будет? — спросил я Петра Петровича.

— Да уж поболее наверное. Я ж говорю — над люком подвала его голова торчала, огромная такая башка. А когда вылез оттуда — под потолком пригибался, даже шеи, кажется, не видно. Мы как карлики перед ним были... Примерно через месяц собаку взяли: с ней вроде спокойнее.

— Ну, да, — согласился я, — спокойнее. А обрисовать его сможете?

— Кого, чучуну?.. Весь волосатый, плечистый такой, мускулистый. Сутулый сильно... а может это он так пригибался. На голове волосы чёрные с сединой, длинные, а так — вроде тёмно-рыжеватый. Башка большая, помню, огроменная. Очень большая. Нос сплюснутый, широкий, глаза как-то в углублении что-ли... Брови... Нет, бровей не было — сразу волосы начинались... Ручищи длинные такие. Огромный такой. Но двигается легко очень, шагает широко, быстро... Запросто нас порвал бы... Дверь открытая была, так он через дверь и вышел.

— Прошу прощения, Пётр Петрович — а воняло чем, что это было?

— Ага, когда мы очухались, давай проверять — чего это он у нас натворил. Нигде вроде не нас... не нагадил. Это от него так воняло!

— Куда-нибудь сообщали?

— Да ты что, совсем что-ли?! — дед всё курит, остановиться не может, — кто ж нам поверит? Скажут — окончательно спятили на старости лет. Это сейчас мне восемьдесят шесть, а тогда молодой был: всего-то — восемьдесят три. Но всё-равно — никто бы не поверил.

— Но мне же рассказали...

— А тебе кто поверит, даже если и напишешь? — резонно ответил Пётр Петрович, — тут такое дело — душу я отвёл: через год Аграфена моя и померла: после этого случая болеть сильно стала. Не зря люди говорят...

— Суеверия...

— Ну, не скажи, много ты знаешь.

— Знаю мал мала, Пётр Петрович.

— А ты знаешь, Андрей, снежный человек всё лето мучается, терпит, а зимой ему дети помогают.

— Как это?

— А вот так — дети ему снежных баб лепят...

Далее — вы наконец-то узнаете, откуда берутся дети... Страсти накаляются... Раскрыта важная военная тайна... Тонкая нить сомнения приводит к разгадке величайшей тайны человечества...

Глава IV

ПОДВИГ ТАДЖИКА

Армейский дембельский альбом. Этому альбому, страшно представить — 32 года! просматриваю содержимое очень редко: разве что если случайно на глаза попадётся. Да и то — попадётся на глаза, так я его просто на другое место переложу, туда, где как мне кажется, ему и место: в шкаф, под шкаф, или просто в тумбочку письменного стола стоящего в колонном зале моего скромного дома.

Но сегодня я этот альбом обнаружил в выдвижном ящике кухонного стола: помнится — под Новый Год нашей молоденькой кухарке Настасье показывал, да там и забыл. Пытался у нее уточнить волнующий всех мужиков вопрос — откуда дети появляются. Выяснил — в капусте находят. Хотел выяснить и детали, но супруга моя — Пенелопа Иннокентьевна не вовремя нарисовалась.

Сейчас у нас новая кухарка — в годах, степенная, серьёзная... Но это к делу не относится.

Так вот — обнаружил я этот в своё время с любовью разукрашенный альбом, положил в шкаф, сел за письменный стол, оперся локтём о столешницу, обхватил челюсть пальцами — эдак аристократически (иногда так Писателей на задних обложках книг изображают), и задумался. Вспомнилась Нас... вспомнилась настоящая армейская служба. Два года!

Внутренние Войска. Болота Литвы. Иркутские леса.

Даже фотографии не нужно смотреть: всех сослуживцев, всех ребят помню. Все лица — как родные. Вот фамилии — этого, хоть убей — не помню. Помню, из каких республик и городов были парни: Москва, Рязань, Ташкент, Тбилиси, Ереван, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан... Все люди как люди, за исключением выходцев из Наманганского района то ли Узбекской, то ли Таджикской ССР: по русски — якобы ни бельмеса, но за полгода до дембеля, не то что понимать, лучше русских разговаривать начинают — со всякими вывертами, оборотами; осанка становится — как-то благороднее, что-ли. Походка выправляется...

Да, выверты и обороты... Наманганский район и выверты... Вспомнил!

За полтора года безгрешной и безупречной службы в головном полку, меня, после пяти суток отдыха на гауптвахте, перевели на периферию. Губу и перевод схлопотал за единственную и последнюю за всю службу самоволку. Был сержантом, стал младшим сержантом. Служил в роте связи, продолжил службу в роте охраны войсковых складов где-то возле железки на периферии Иркутска.

Надо признать — дисциплиной эта рота не блистала: дедовщина махровая, уставщина есть, но слабенькая. А так как я уже был "дедушкой" да к тому же хоть и с бледными, но с лычками на погонах, числился в лучших: всё-таки закалка в головном полку дала о себе знать. Чувствовал себя более-менее свободным от тягот и лишений: меня, как "крупного специалиста" по радиоэлектронике озадачили "дембельским аккордом" — делать электронный макет охраняемой территории для изучения на занятиях по спецподготовке. Мог бы смастерить макет и за пару недель, но для начала сделал умное лицо, — и растянул удовольствие на последние полгода службы. То есть — стал совершенно самостоятельной и свободной от всех ротных проблем боевой единицей: подъём, отбой, часы приема пищи — на собственное усмотрение, отдельная сковородка и прочее.

Любимое занятие по ночам — украшательство этого самого альбома: вклеивал фотки, вырезал из цветной бумаги всякие звёздочки, названия городов, даже на медной фольге рисунки выдавливал и тоже вклеивал.

И... опять — губа!

Перед трогательным прощанием на трое суток наш старшина сказал:

— Не пойму — за что это тебя ротный...

Да я и сам не понял:

— Беспредел, — говорю, всё внутри кипит от возмущения, кое-как себя сдерживаю, — это произвол!

Ротный — старший лейтенант "Б" (не подумайте плохого — это фамилия на "Б" начинается), ему не понравилось, как я свою фуражку к дембелю подготовил: перешил козырёк покороче, и всё; говорю же — уставщина!

Ладно — трое суток отдохнул, за мной приезжают из роты и заодно на замену привозят ещё троих разгильдяев — на 'железке' двадцать ящиков "Ризлинга" спёрли и всю роту опоили. Про разгильдяев достаточно, дальше речь пойдёт по существу. Я это к тому, что всё происшедшее случилось без моего личного присутствия. А случилось страшное!..

Был в роте паренёк, то ли узбек, то ли таджик. Фамилия — Худойбердиев, или что-то подобное. Тихий, безобидный, тормозной: в этом состоянии ему надлежало пребывать ещё около года, до тех пор, пока не станет "фазаном" или "черпаком", по этой причине русским языком не владел. Эдакий деревенский парень из скромного Наманганского района. Здесь нужно пояснить один момент — когда этих парней спрашивают: вы откуда, с каких земель? Они в первую очередь отвечают: Наманганский район; а уже потом, после длительных расспросов выясняется — к какой республике этот самый район принадлежит.

В тот роковой день, примерно после обеда меня торжественно отправили на отдых — на губу, а Худойбердиев с 18 час., строго по распорядку заступил в караул. С перерывом в два часа ему предстояло топтаться под осенним северным ветром на южном периметре ограждения одного из стратегически важных складов полные сутки. Вот так — два часа топчется, два часа отдыхает. Меняется он с таким же молодым и перспективным бойцом: дедушки отдыхают постоянно.

Так как прошло уже тридцать два года с момента моего увольнения в запас, думаю, будет позволительно раскрыть военную тайну: расположение охраняемой зоны... Как звучит — тридцать два года! Треть века... Однако. Территория складов огорожена крепким высоким забором с колючей проволокой поверху, метрах в десяти ещё ограждение, уже с колючей проволокой и путанкой, — всё это находится под сигнализацией. Внутри этого коридора и прогуливается бдительный солдат в тулупе и с автоматом в руках. Есть столбики с телефонными гнёздами, куда время от времени и втыкает караульный концы проводов телефонной трубки — отчитаться перед начальником караула, что у него всё в порядке. Помнится — перед складами был глубокий ров неизвестного происхождения с густым кустарником, за рвом — чистое снежное поле. Ров упирался в асфальтовую дорогу, дальше — лес.

Смеркалось. Светила зловещая луна. Худойбердиев ходит. Как вдруг...

Привезли меня в роту примерно после обеда. Оркестр, фанфары, последние новости — всё как положено. В мельчайших подробностях выяснил, как рота была выведена из строя тремя разгильдяями, и, между делом — как Худойбердиев не выдержал тяжестей и лишений военной службы, и "погнал"; и его, вот уже как два дня, в головном полку терзают врачи и особисты. В том, что он "погнал" — никаких сомнений ни у кого из солдат не было: та-акое нарассказывали...

Худойбердиева привезли к вечеру. Цвет лица нормальный, психомоторика тоже — в пределах нормы, без отклонений. Ротный "Б" с замполитом "П" ходят загадочные по расположению, явно исполненные тайных знаний.

На вечерней поверке картина более-менее прояснилась. Старший лейтенант "Б", у которого тайные знания всё норовили выплеснуть через край, всё-таки невольно обмолвился:

— ...Бдительность, и ещё раз бдительность!.. Худойбердиев!

— Ийя!

— Расскажи, что ты на посту видел!

— Э-э... маленький такой, пырыгал, симеялся... совсем рядом был, возле колючки... э-э...

— Обезьяна? — решил показать себя и замполит "П".

— Не-е, не обезьяна... — Худойбердиев показал рукой рост "объекта": примерно выше поясного ремня, — вот такой, волосатый. Но не обезьяна...

Оба офицера были совершенно серьёзны. "Б", пригладив тонкие щеголеватые усики, продолжил:

— Так, ещё раз повторяю — бдительность, и ещё раз бдительность! Явление непонятное, науке неизвестное, проводится проверка... Старшина, командуйте отбой!

Раздался жуткий рык:

— Рррыняйсь!.. Смирррна-а!.. Отбой!

После отбоя солдаты наверное в двадцатый раз стали расспрашивать Худойбердиева — что же произошло в карауле. Худойбердиев рассказывал...

Смеркалось. Светила зловещая луна. Худойбердиев бдит. В девяносто седьмой раз дошёл до левого края забора, возвращается, и вдруг возле заграждения из колючей проволоки заметил нечто подозрительное: ребёнок — не ребёнок... тёмное что-то. Это "что-то" стало прыгать, морду корячить и смеяться — будто дразнит солдата. Рассмотрел — на беса похоже, только без хвоста и рожек! Худойбердиев со страху забыл про автомат и под противный поганый смех этого существа побежал к телефонному столбику:

— На посту бяда! На посту бяда!..

Примчались начкар с дедушками, но "беды" уже и след простыл! Доложили командирам, бедного солдатика сняли с поста и отправили "куда следует" — то есть в головной полк: проводить проверку на наличие у солдата здравого смысла в его голове.

Вот я написал "и след простыл" — простая вещь, а ведь ни один солдат из того караула не догадался в тот момент у колючки следы проверить! Ночью, несколько посомневавшись, я пошёл к ребятам связистам; по ЗАС (засекреченная аппаратура связи) связался с родной ротой связи: с начальником радиостанции — таким же сержантом как и я, и выяснил ошеломляющие подробности. Да, проверяли Худойбердиева и психиатры, и особисты с комитетчиками — никаких отклонений ни в психике, ни в показаниях нет! Также спецкомиссией были обнаружены и следы ног этого "что-то": цепочка следов шла по снегу из рва: от асфальтовой дороги и обратно! В лес! Дальше след терялся. След не человеческий, но и не обезьяний. Непонятный след! От служебных собак — толку никакого, оно и понятно — всё неведомое — опасно. Опять же — низкорослая обезьяна страх и леденящий душу ужас на человека не нагонит, но это "что-то" не было и бесом: следы же материальные.

Откуда такие подробности? Элементарно — шифруют все сообщения командования ребята из роты связи. Так-то.

В те годы про снежного человека в Союзе практически никаких сведений не было: его попросту не существовало, и объяснения этому явлению тоже не было. Даже, кажется, понятие "снежный человек" знал не всякий, по крайней мере, в роте это словосочетание не применялось. Применялось разве что покручивание пальцем у виска. Хотя сейчас известно, что работали над этой проблемой ещё с пятидесятых годов целые институты и компетентные органы... Волей случая дембельский альбом напомнил мне об этом уникальном происшествии...

Далее:

Леший с автоматическим ружьём... Что такое "взгляд ведьмы" в среде пернатых... Со стороны виднее...

Глава V

ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ

Аркаша — молодой парень лет за тридцать, не охотник, так, любитель. Спокойный до безобразия, ничем его не прошибёшь, и крайне молчаливый. За его необщительный характер в школе ему даже прозвище дали — Леший; позже история с прозвищем повторилась уже на производстве, там его за глаза тоже Лешим прозвали. Была у него голубая мечта детства — работать лесником, чтобы быть подальше от людей, жить в одиночестве, быть отшельником. Но мечте не суждено было сбыться: после школы — служба в армии, работа, семья, дети.

Всё-же частично мечта осуществилась: в конце девяностых купил Аркаша автоматическое ружье МЦ21-12, и с тех пор с ним не расставался. Ружьё — пятизарядка двенадцатого калибра, но Аркаша где-то раздобыл удлинитель подствольного магазина с соответствующей длинной подающей пружиной, и если загнать один патрон в патронник, то в ружье получается уже не пять, а девять зарядов. А если прибавить сюда ещё семь, которые находятся на куске патронташа примотанного тонкими ремешками к ложу приклада, то и все шестнадцать. А это довольно солидно. И ходил Аркаша по лесу всегда пешком, и всегда с тяжёлым ружьём в руке; ремня на ружье принципиально не имеется: так гораздо удобнее, и можно быстрее применить в случае чего; а то пока ремень с плеча снимешь, поставишь переводчик "одиночный-автомат" в нужное положение, с предохранителя снимешь...

Да, Аркаша — не охотник. Так, любитель. Любил ходить по тайге, гулять; ходил в любую погоду: и зимой, и летом, и весной, и осенью. Особо на трофеи не рассчитывал, но уж если, бывало, попадётся в пределах видимости глухарь там, или косуля, никогда не побрезгует, стрельнёт обязательно. Но это у него редко бывало, говорю же — любитель. Любил Аркаша тайгу. Тайга — это спокойствие, тишина, умиротворённость, одиночество и гармония. Никто над душой не стоит, не командует, сам себе хозяин, — хорошо.