Третий меморандум

Уже стемнело, и вовсю гремела музыка, и часовой на башенке совсем извелся, когда координатор появился из лесу, имея в руках большую охапку v цветов. Цветы слегка фосфоресцировали. "Поставлю у себя, — решил Казаков, — а сверху повешу ольгино фoтo. Или нет, гости там всякие... тогда подарю первой встречной девице. Это приятнее, думаю, чем череп тахорга".

Первой встречной девицей оказалась Анечка, в одиночестве, пестрой земной рубашечке и узких, земных же, брючках бродившая за элеватором. На дискотеке компания охотников завлекла Анечку и двух ее подруг канистрой земляничного пива; решив, что девочки достаточно размякли, охотники приступили к более осязательным ухаживаниям в темном углу площадки; две подружки, повизгивая для виду, удалились со своими кавалерами, а Анечка, сильно разобиженная тем, что ее держат за б...., вырвалась и убежала.

На нее-то и наткнулся в полутьме одинокий координатор.

— Ой,-тихо сказала Анечка.-Ка-акие цветы... Это вы кому?..

— Это я тебе, — в полном соответствии с принятым решением ответил Александр. Тем более, первая встречная оказалась вполне ничего. — Держи.

Анечка тихо ахнула и вдруг, повиснув у главы государства на шее, чмокнула его в губы. Глава ощутил, во-первых, явственный запах браги, во-вторых, молодую упругость всех анечкиных прелестей. По первому поводу он подумал какую-то суровую государственную мысль, по второму поводу он не без удовольствия крепко обнял девицу и возвратил ей далеко не отеческий поцелуй (каковой единственно бы приличествовал главе-то!), и немедленно обнаружил, что девица вовсе не собирается смущенно отшатываться, а напротив, закрыв глаза, ждет продолжения.

Тут координатор понял, что его ноблесс (он же паблисити) ждут потрясения. Если он сейчас поддастся искушению, — он посадит себе на шею нечто очень обременительное. Если же он не поддастся, у Анечки хватит ума растрезвонить о его робости. Все эти политические соображения пронеслись в течении полусекундаы, взаимоуничтожились, и на первый план выступили аргументы неполитического свойства, а именно: недавно выпитый коньяк и податливое тепло осязаемого сквозь тонкую рубашку женского тела. Казаков перестал думать государственно; он вспомнил, что коньяк еще остался, и в сочетании с брагой он должен дать сильноразвозящий эффект. Его губы скользнули по уху и шее замершей неб..., а пальцы сползли по спине и забрались под рубашку, ко вздрагивающему теплу кожи, Анечка только коротко вздохнула.

— Пошли, — тихо резюмировал Александр и кружными, темными путями, крепко облапив за плечи и поминутно целуя, повел ее к Большому Дворцу Совета.

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К РОМАНУ МАКСИМА КРАСОВСКОГО-ЗАРТАК "НОЧЬ НАД ТЕЛЛУРОМ", (Первоград, 2068 /81 г.т.Э./ год.)

"... Возможно, конечно, все это было совсем не так, как описывает смелый молодой автор, и даже совсем не так. Однако, проверить некому; эмберские сидельцы вряд-ли когда-нибудь обнародуют полностью и свои дневники и большинство частных документов Начала, оказавшихся в их руках. Как бы то ни было, любопытна сама попытка нетрадиционно подойти к жизни Бессмертных, волею судеб, а вернее, волею нелюдского разума, оказавшихся у колыбели нашего народа и нашей государственности. События эпохи Переворота доказали всем, что ничего сверхчеловеческого в Бессмертных нет; однако и сейчас иные историки окутывают героической дымкой их деятельность в дни Начала, пытаясь создать культ полубогов, явно кому-то выгодный. Некая фривольность стиля Красовского-Зартак вполне извинительна: его книга, являясь первым художественно-историческим произведением о той эпохе, должна служить противовесом всем полунаучным трудам, написанным, вольно или невольно, под дудку Авалона. О художественных достоинствах книги много распространяться не станем, отметим лишь, что рукопись получила одобрение ценителя, которого, смеем думать, трудно упрекнуть в плохом вкусе или пристрастности. Король, чьими подданными являются и Бессмертные, хоть в последнее время они склонны об этом забывать, одобрил книгу и повелел издать ее тиражом, ясно свидетельствующим об актуальности поднятой темы и талантливости исполнения..."

Д1ЕВНИКИ КАЗАКОВА

" 7 июля.. Заседание Совета я провел в телеграфном стиле. Тяжело решать государственные дела вдумчиво, когда у тебя женщина в постели. Тем не менее постановили: построить три рыбацкие шаланды, кураторами этого дела назначить Крайновского и Маркелова; начать отстрел обезьян на пропитание; сегодня вечером, для внезапности, мне съездить на Лужайку в целях борьбы с нарушителями винной монополии.

Что те мне теперь с ней делать? Боялся, начнет в жены набиваться; нет, на это ума хватило. Вообще, что примечательно, никаких раскаяний, а в постели освоилась так быстро, словно под мужиком родилась...

Вот ведь дурак е...вый! Отомстил, называется. Повешусь у соседа на воротах, чтобы к нему милиция приехала. Сегодня поймал себя при беседе с Жуковым на мысли: знает, не знает? Так нельзя. У Стася вон каждую дискотеку — новая. Попросить что ли, чтобы Анечку тоже охмурил?..

Малян сегодня изучал колонию с видом инспектора, присланного от Хозяев. В столовой: хлебнет суп — и замрет, прислушиваясь к ощущениям.

Кстати, Анечка что-то там в порыве откровенности рассказывала о былой влюбленности в Маляна. Через кого бы ему намекнуть, что лучший способ подпортить координатору в его злобных тоталитарных планах — это увести у него любовницу?

Я уже писал о допотопной приставке, которую Маркелов, Бобровский и вся радиогруппа сочинили для Новомосковском рации, чтобы связь была. Вчера в виде поощрения пятерым особо отличившимся установили на неделю доппаек. Вот такие у нас награды пока... Вернее, четырем действительно отличившимся, и Глухачеву. Информатора своего я поддержал, но осторожненько. Пока получается, что он — мой личный осведомитель, я ему ни жалованья, ничего не могу положить... в последнее время он заглох.

ГЛАВА XII

Сами смерти в лицо мы взглянуть

Не смогли,

Нма глаза завязали и к ней подвели...

Катер усыпляюще покачивался, еле слышно скрипела самодельная мачта; сквозь прозрачную дымку, заволокшую небо, звезды были не видны, однако просвечивали расплывчатые желтоватые пятна лун. От них было светло, на спокойной воде перекрещивались и лениво рябили отблески. Рядом, метрах в ста, неясной черной громадой лежали холмы Дикого Берега. Ближе подходить было опасно; под утро должен был начаться отлив, а кроме того, на берегу этом обитали сосланные панки. Коптящая свеча, упрятанная в фонарик на корме, тускло освещала груды рыбы, двух рыбаков, спавших, зарывшись в сети и еще какое-то тряпьё, якорный трос, уходивший в воду, и вахтенного на носу. Вахтенный тоже дремал, плотно закутавшись в штормовку. На борту красной масляной краской было не очень ровно выведено: "Броненосец Потемкин".

"Броненосец" увлекся ловом на обширных мелководных пространствах близ западной части Дикого Берега; его экипаж битых три часа возился с огромным, почти два метра в диаметре,, камбалоподобным существом и не заметил наступления ночи. Решено было домой уже не возвращаться, а переночевать на месте, о чем и послали соответствующую радиограмму Крайновскому.

На еле заметной кромке, отделявшей море от неба, туман начал сгущаться, еле замтно, голубовать фосфоресцировать; все это происходило на уровне каких-то оттенков полутьмы, бесшумно. Бесшумно фосфоресцирующая полоска как бы отлипла от горизонта, приблизилась, обрела вид туманного полумесяца, горящего все более и более четким, но мягким светом охватила катер...

Вахтенный проснулся от того, что в груди запершило. Он открыл глаза: легкое голубоватое сияние окутывало катер. Оно было гуще всего у самых бортов, мачты, как бы растекаясь светящейся жидкостью; но ярче всего светилась рыба. Плоские облачка света зависали над лицами его товарищей, лица были голубые, как в кошмарном сне, из перекошенных ртов доносились хрипы, ребята корчились, но почему-то не просыпались... Вахтенный почувствовал, что легкие начинают гореть, задержал дыхание, вскочил, его начало тошнить. Тут он заметил, чо вокруг фонаря осталось свободное от свеченния пространство — туман избегал огня. Рыбак начал лихорадочно заводить мотор, который имелся на каждом катере, но не использовался из соображений экономии; начал задыхаться, проковылял на корму, схватил фонарь, жадно подышал стеариновым, но необжигающим воздухом, зажег запасной кусок парусины, начал размахивать им над головой. Легкие жгло все сильнее. Его вырвало, на секунду полегчало. Он сумел-таки завести мотор, зажег основной стаксель, но тут перед глазами все поплыло и он упал на груду рыбы. Голубоватое марево отступало от языков пламени, плясавших по парусине, а когда катер вылетел на пологий песчаный берег, противно скребя днищем, и вовсе отстало, осталось стоять над водой, напоминая колышущуюся туманную ленту...

... На их лица было неприятно смотреть, они были словно изъедены мелкой коростой, искусаны муравьями. Видимо, из наиболее глубоких язвочек проступала кровь; сейчас она засохла буроватыми точками.

Их было двое, и сейчас они спали, после того как Родион вкатил им лошадиные дозы пенициллина и снотворного. Третьему все это было уже не нужно. Третий, рыбак Владимир Омелюшкин, лежал в ординаторской мертвый, под белой простыней.

Казаков выглянул в окно. Корабелы, верфестроители побросали свои дела и столпились там, в районе причалов, вокруг двух бывших панков. Они привели сюда "Броненосец Потемкин", обнаружив его утром на пляже, в полусотне метров от кромки отлива, и долго еще сталкивали его в воду; а Омелюшкин тем временем перестал уже хрипеть...

— Какой-то органический яд в виде аэрозоли, — докладывал Родион. У него было измученное лицо, резиновые перчатки он забыл снять и машинально их теребил. — очевидно, мгновенно поражает трахейную систему, человек по-другому устроен, чем здешние...

На кушетках сидели и слушали консулы, кого удалось собрать: Танеев, Маркелов, Крапивко, Шамаев, Левченко...

— Лица, видимо, изъедены чем-то вроде желудочного сока. Анализ я еще не проводил. Короче, вывод: катер атаковало что-то вроде воздушного планктона. Микроскопические существа, живущие большой колонией, как-то парящие в воздухе, отыскивающие жертвы, видимо, в приливной зоне. Я изучу катер. Там должны были остаться особи, сожженные... Все.

Наступило молчание. Казаков дернул щекой.

— Резюме не будет, — сказал он жестко. — Мстить тут некому. Все выводы сделает руководство Флота. Вашей растерянности я не понимаю. За последние месяцы умерли сто с лишним хиппи. Побеседуйте с добровольцами, они в день хоронили по пять человек. Это — первый из нас, верно. Но не последний. Мы на чужой планете. На его месте мог быть любой из нас, и в панику впадать по такому поводу нечего. Если вы думали, что мы пройдем по Теллуру под гром фанфар, мне жаль вас.

"Железный канцлер", — пробормотал Леонид. Казаков пожал плечами.

— Николай, — сказал он Маркелову. — Выдели полдюжины приличных столяров, пусть.... Ну, гроб сделают. А завтра с утра еще четверых — могилу выкопать. — Он поморщился. — Впрочем, вечером все обговорим...

Консулы тихо разошлись. Координатор, видимо, был прав, но все же казалось кажлому, что и в чем-то виноват. За дверью Крапивко поймал Казакова за рукав.

— Сань, — сказал он. — Кстати, о железных канцлерах. Я так думаю, что уж если канцлер, то — железный. Понимаешь? Как у Выбегаллы — координатор должен быть шевалье пёр э сан репош. Чтобы не судачили. Самджа?

— Хорош, — медленно и неохотно ответил Казаков после паузы. — То есть ачха.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

"14 июня. Сегодня похоронили. На холмике, у самой приливной линии, на краю поля. Вместо памятника пока — большая доска с надписью, залп в небо полудюжины мрачных котят, краткая, но прочувствованная речь координатора. Телесная кукла зарыта в Теллур; живой Омелюшкин на Земле в нервном разладе, пытается примирить две памяти. Сознание этого мешало мне адекватно воспринимать — для меня это была не смерть, а переселение в мир иной, а ведь воспримут как черствость... Или как стоическое римское презрение?

Сегодня вдобавок избавился еще и от Аньки. Глупое слово — "избавился", словно утопил. Поговорили. Ужасно не люблю эдаких вот объяснений, всего корёжит, но — пришлось. Конечно, одно дело — одна из нас, женщина, с точки зрения народа, "взрослая", да еще кто знал-то в народе, абер совсем другое — одна из "них", немедленно поспешившая всем утереть носы... Восприняла все с напускным презрением, но без скандала. Впрочем, остался я в итоге с одними мечтаниями. Кстати, с ними я и должен был пребывать изначально, как истинный рыцарь.

Вчера дискотеку отменили, зато сегодня устроили поминки. Выдали на совершеннолетний нос по 75 граммов. Кстати, об алкоголе — вызывал к себе бригадира вернувшейся с Лужайки смены, полчаса корил его, тыча носом в их гнусное приспособление, а затем велел вместе с курсантами химгруппы (под бдительным оком Танеева!) изготовить усовершенствованный аппарат с фильтрами и впредь запасать гриб централизованно. Может Малян поднимет хай, но самогонка — это полезно. Вот чем можно будет поощрять, в частности...

Кстати, Малян — тихий и скромный, — вкалывает на кирпичных заготовках, а вечерами что-то пишет. Мой скромный Глухачёв помещается в том же бараке и компетентно заявляет, что ничего там не творится. Надо бы Маляна из барака вытащить, под каким-нибудь предлогом поселить покомфортнее. Свой все-таки. Избранничек..."

Пахло чем-то смешанным: сладковатым пахло, зубоврачебно-медицинским, и спиртом тоже пахло. Форточку открыли, но в лаборатории все равно было душно, потому что в ней помещалось не менее десятка человек: все химики, прямо или косвенно принимавшие участие в научном смонтировании перегонного куба, Танеев, Родион, как медицинский эксперт, и вездесущий координатор.

Вчера вечером Совет принял соломоново решение по питийным вопросам: коллективу химиков за перегонный куб выносилась благодарность, куб запирался в железный шкаф, опечатанный личными печатями Казакова и Родиона, и использовался лишь по решению Совета, всякие побочные самогонщики отныне жестоко карались, а первые экспериментальные десять литров браги (грибовухи) решено было распить напополам: химиками и Советом. Предыдущие, кустарные устройства и сивуха охотников были признаны юридически не существовавшими.

Распитие консульского баллона предполагалось вечером; Танеев и Казаков заявились к химикам, собственно, на халяву.

Эдик Крашенинников, надевший по такому случаю короткую белую курточку, перешитую из халата, униформу "стажеров", аккуратно разлил по мензуркам светло-лиловую, белопенную жидкость и предложил тост за величие науки.

Все дружно опрокинули. Продукт величия науки напоминал очень скверное пиво вермут, но наука утверждала наличие не менее 18-ти оборотов.

Второй тост, за интуицию, предложил Кирилл Есин. Еще неделю назад Есин был охотником, но следствие быстро установило его недюжинное химико-террористическое прошлое в интернате. Прижатый к стенке ( в буквальном смысле — заскочив в избушку, он увидел посредине "аппарат" и ласково глядящего поверх координатора, оперся на бревенчатую стенку, да так и стоял) Кирилл сознался в авторстве и был немедленно переведен в химгруппу, надел белый халат, но ожерелья из зубов обезьяны не снял. Собственно, подкинув новым коллегам идею, он сам тут же переключился на способы получения из водорослей всякой необходимой химии.