Хейсар. (Меченый - 3)

После перепроверки одна 'восьмерка' лишилась лишней черты, а 'шестерка' обрела недостающее. Что никак не сказалось на результате — после завершения расчетов толковейший из моих женихов выдал умопомрачительную сумму — один желток, тридцать семь копий и восемь медяшек !

— Ты только что выбросил в пропасть двадцать шесть серебряных и тринадцать медных монет... — буркнула я. — И это — с одного лишь посошного налога. А что будет после подсчета остальных? Пустишь лен по ветру?

Ночная Тишь вспыхнул и с вызовом посмотрел на меня:

— У меня достаточно денег, чтобы...

— ...позволять себе ошибаться? — перебил его Вага. И, виновато посмотрев на меня, затараторил: — Пойми, дурень, цифры — это тот же меч: каждая ошибка, которую ты делаешь, ранит! Причем не только тебя, но и весь твой род! А еще показывает твою слабость перед теми, кто ПОНИМАЕТ!!!

Юноша набычился:

— Я считал!

— Ты спешишь, поэтому делаешь ошибки...

— Бьешь туда, где противника нет... — хохотнул Полуночник, — ...не было и не будет!

— Зато я все-таки бью! А ты до сих пор ходишь по кругу !

Он был прав — за два дня обучения Даратар из рода Оноирэ научился писать всего четыре буквы. Те, из которых складывалось его имя. А считать не умел совсем.

— Я быстро учусь!

— Быстро? Да ты что? Может, напишешь мне слово 'Шаргайл'? Или 'Аверон'? Или Оноирэ?

Полуночник скрипнул зубами, покосился на свой 'пергамент' — участок земли, исчерканный кривыми буквами 'о', выхватил из ножен наш'ги и чиркнул себя по предплечью:

— Напишу. Завтра вечером. Слово!

'Напишет...' — угрюмо подумала я и взглядом показала Унгару на его 'расчеты'.

Почувствовав мое недовольство, Ночная Тишь мгновенно забыл и про Даратара, и про его Слово. И принялся затирать сапогом свои ошибки.

На мой взгляд — зря: проще было их внимательно пересчитать и добавить недостающее.

— Он упрямый... — остановившись рядом со мной, еле слышно выдохнул Рука Бури. — Научится...

— Упрямый... — эхом ответила я и опустила взгляд, чтобы Вага не увидел слез в моих глазах.

Не увидел. Но почувствовал: присел рядом, испытующе заглянул мне в глаза и поинтересовался, что именно мне не нравится в его младшем брате.

— Что тебе не нравится во мне, в леди Этерии или в Тиль? — вырвалось у меня.

— Нравится... Все... Но...

— Твое сердце принадлежит другой. Так?

— Да, ашиара...

'Мое — тоже...' — хотела сказать я. Но сказала совсем другое: — А у меня сердца нет...

Рука Бури покосился на брата, сосредоточенно рисующего очередные полоски и сказал:

— Он — лучший...

'А у тебя долг перед короной и родом...' — послышалось мне.

Только послышалось — при всей своей любви к брату Вага был настоящим мужчиной. И никогда бы не позволил себе сделать мне больно.

— Он будет хорошим мужем... — после небольшой паузы буркнул он. — И хорошим отцом для твоего сына...

— Я. Сделаю. Выбор. Сама...

Вага услышал. Не только сами слова, но и рвущееся из меня отчаяние. Поэтому склонил голову и исчез. А я закрыла глаза и невесть в который раз увидела перед собой отца.

Мрачного, как грозовая туча. Тискающего рукоять родового кинжала. И гневно глядящего на Волода:

— Корона, род, ты. И никак иначе...

Тогда, в глубоком детстве, мой младший брат, сообразив, что задал глупый вопрос, опустил взгляд и вжался в спинку кресла. И стал выглядеть так жалко, что я не выдержала, выскользнула из-за портьеры и бросилась на его защиту:

— Папа, а как же Слово?

Отец равнодушно пожал плечами:

— Прежде, чем что-то обещать — думай...

Он был прав, но Волод был еще совсем маленьким и не понимал. Поэтому я уперла в бока кулаки и задала вопрос, ответ на который знала и так:

— А... честь?

— Честь — превыше всего...

'Честь — превыше всего...' — горько повторила я и уставилась на синяки на своем запястье. И, ощутив стальной захват пальцев Крома, ухнула в ту самую ночь:

С тихим шелестом выскользнув из ножен, кинжал сам собой провернулся в ладони острием ко мне и рванулся к моему сердцу.

'Мамочка!!!' — успела подумать я перед тем, как он вонзился под мою левую грудь, и почувствовала, что моя рука остановилась.

'Спасибо тебе, Барс!!!' — мысленно воскликнула я, разжала пальцы и услышала свой голос:

— Вот и все. Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти...

— Что? — растерянно воскликнул Меченый, не сообразивший, что я только что сделала.

— Я уйду с тобой!!! — с улыбкой заявила я. И добавила, уже про себя: — 'Если честь — превыше всего, то теперь я имею полное право забыть и о долге перед короной, и о долге перед родом...'

— Куда?

— В храм Двуликого, за Темным Посмертием... — хихикнула я, шагнула к нему, обняла и поняла, что мне совсем не смешно — мужчина, к которому я прижималась, был моей половинкой. И прикосновение к нему заставляло меня трястись мелкой дрожью.

'Я — твоя...' — подумала я, потерлась щекой о его грудь, вдохнула его запах, пробежалась пальчиками по его окаменевшей спине, услышала, как колотится его сердце, и замурлыкала:

— Я — твоя половинка. А ты — моя... Слышишь?

Кром попытался отшатнуться, запнулся о лавку и, пытаясь удержать равновесие, был вынужден одной рукой упереться в стену, а другой обнять меня. Жар его ладони, горячей, как уголек, только что вылетевший из костра, опалил мне поясницу, в мгновение ока выжег сотрясавшую меня нервную дрожь и затуманил разум. Настолько, что я запустила руку под его рубашку и принялась ласкать его спину:

— Я — твоя, слышишь? И буду твоей до последнего вздоха...

Когда жар в пояснице куда-то пропал, я уже ничего не соображала. Поэтому подалась вперед и вжалась грудью, животом и бедрами в пышущее жаром тело своего мужчины:

— Я — твой Огонек! Я буду светить тебе все ночи напролет, начиная с этой!

— Мэй... — хрипло выдохнул Кром, ласково провел ладонью по моим волосам, шее, спине и... заскрипел зубами!

Поняв, что он вспомнил о моем решении выйти замуж и родить ребенка, я закрыла ему рот ладошкой и гордо улыбнулась:

— Слово, данное тебе, превыше любого долга! Ты прошел свой Путь, значит, я, как твоя гард'эйт, обязана следовать за тобой...

Он что-то промычал мне в ладонь. Кажется, мое имя.

Я нежно коснулась пальчиком кончика его носа:

— Вот я и последую... С превеликой радостью... Так что обними меня, пожалуйста! И поцелуй...

Желание, прозвучавшее в моем голосе, свело его с ума — он закрыл глаза, прижал меня к себе и поцеловал. В ладонь, которой я затыкала ему рот.

— В губы... — хрипло потребовала я, встала на цыпочки и зажмурилась...

Воспоминание о поцелуе были такими яркими и сильными, что я спрятала лицо в ладонях и попыталась думать о чем-нибудь другом.

Не тут-то было — перед моим внутренним взором все так же переливались радужные пятна, в животе бушевало пламя, а спина и поясница все так же ощущали жар ласкающих меня рук.

— Еще... — с трудом переведя дух, попросила я. Потом прислушалась к своим ощущениям, поняла, что одних поцелуев мне будет мало, решительно выскользнула из его объятий, сорвала с себя ночную рубашку и развела руки в стороны: — Я — твоя... Вся... Бери...

Кром упал передо мной на колени, опустил голову и глухо простонал:

— Ты меня не простишь... И я себя — тоже...

Я шагнула вперед, запустила пальцы в его волосы и прижала его голову к своему животу:

— Глупости: это — мое решение! Я тебя хочу!!! Хочу, понимаешь?! Больше всего на свете!!!

Несколько долгих-предолгих мгновений он прижимался ко мне щекой, а потом вдруг оказался на ногах. Холодный, чужой и до безумия грустный:

— Мэй, это — не Шаг...

— Что? — растерянно спросила я.

— Шаг — это Щит между Добром и Злом... — глядя в пол, выдохнул он. — Насилие — Зло, поэтому, спасая жертву от насильника, я делаю Шаг. Убийство — тоже Зло, и отводя клинок убийцы, я совершаю деяние, приближающее меня к концу Пути. А вот попытка лишить себя жизни — это не Зло, а Выбор. Того, кто поднимает на себя руку...

Перед моим внутренним взором замелькали ненавистные лица моих женихов, и он, словно почувствовав это, заключил меня в объятия:

— Моя душа, мое сердце и моя жизнь принадлежат тебе! Но мне остался еще один Шаг, который...

— Который ты постараешься сделать только через два года...

'Два года...' — потеряно подумала я, с ненавистью посмотрела на Полуночника, упорно рисующего букву 'о', и закусила губу. — 'Близость с кем-то из них... Рождение ребенка... И — Темное Посмертие, перед которым не будет ни одного дня настоящего счастья...'

Взгляд сам собой метнулся вправо — к Крому, объясняющему Этерии Кейвази какое-то хитрое движение, — и застыл:

'Ни для него, ни для меня...'

Я изо всех сил дернула себя за лахти, зашипела от боли и снова услышала голос отца:

— Корона, род, ты. И никак иначе...

Глава 14. Кром Меченый.

Третий день третьей десятины первого травника.

...Первые минут тридцать тренировка с леди Этерией казалась мне подарком Двуликого — выносливая, как скарская кобылка, и въедливая, как ворон , девушка повторяла каждое показанное ей движение по сотне раз, требовала придираться к каждой ошибке или неточности и, тем самым, отвлекала меня от мыслей о Мэй и ее будущем.

Разминка, отработка кувырков и падений — все время, пока баронесса готовилась начать изучение бросков, я, как настоящий мастер, жил ею одной. И изредка возносил благодарственную молитву Двуликому, подарившему мне такую хорошую возможность, чтобы отвлечься от горьких мыслей.

Увы, как только я счел, что баронесса усвоила требуемое, и показал ей первый захват, подарок начал превращаться в проклятие — сначала я почувствовал глухое раздражение из-за того, что до меня дотронулась не Мэй. Потом сообразил, что во время бросков леди Этерия будет прикасаться ко мне не только руками, и разозлился. Настолько, что некоторое время ломал голову, пытаясь придумать причину, которая позволит мне отказаться от данного ей Слова.

Не придумал. Поэтому проклял тот день, когда согласился взять ее в ученики, решил потерпеть и... дотерпелся — когда леди Этерия начала отрабатывать захват за ворот араллуха и потянулась к моей шее, я поймал взгляд Мэй, полный жгучей ревности и обиды.

'Я не могу отказаться ее учить!!!' — мысленно взвыл я. — 'Я дал Слово!!!'

Мэй опустила взгляд и сгорбилась. Так, как будто из ее спины вырвали позвоночник.

У меня подогнулись колени. Я сделал шаг к ней и остановился, почувствовав рывок за ворот:

— Кро-о-ом, я — тут! А ты — неизвестно где...

— Я думаю... — глухо буркнул я, потянулся, было, к шраму — почесать — получил по руке от вовремя заметившей это баронессы.

— Не трогай!!! Впереди — графство Увераш...

Кивнул. С ненавистью посмотрел на Вагу, стоящего рядом с МОЕЙ ПОЛОВИНКОЙ, и улыбнулся. Сообразив, что тренировать баронессу Кейвази можно по-разному...

...На мою просьбу помочь Рука Бури ответил согласием. Но прежде, чем подойти к нам, остро посмотрел на младшего брата, выполняющего очередное задание Мэй, и что-то негромко сказал.

Она криво усмехнулась и закусила губу.

У меня потемнело в глазах — судя по выражению ее лица, Вага только что попросил ее обратить внимание на Ночную Тишь!!!

Несколько ударов сердца я стоял столбом, пытаясь справиться с накатившим на меня бешенством. Не смог. Поэтому, когда хейсар остановился передо мной и развел руки, показывая, что готов, шагнул к нему и с мстительной радостью сомкнул пальцы на вороте его араллуха:

— Посмотрите на мою руку, леди Этерия! Со стороны кажется, что я хватаю только за ткань. Но это — не так: на самом деле мои пальцы прихватывают еще и кожу. Довольно сильно...

Сильно. Даже очень — пальцы сжались с такой силой, что Вага, как всякий хороший воин, умеющий терпеть боль, заскрипел зубами!

— Такой захват заставляет вашего противника отвлечься... — с трудом удержавшись от мстительной улыбки, сказал я. — Да, всего лишь на миг, но очень часто этого мига бывает вполне достаточно, чтобы победить...

Баронесса понимающе кивнула и потянулась к моему вороту.

Я отшатнулся:

— Покажите на нем, ваша милость: так мне будет легче исправлять ваши ошибки...

Скользнула к нему, схватила, сжала пальцы, вгляделась в бесстрастное лицо хейсара и задумчиво посмотрела на меня:

— Бросать я буду тоже его?

Я кивнул:

— Да, леди!

— Хм...

— Он — раза в полтора легче, чем я!

— Зато ты — Мастер и мой учитель!

Объяснение я уже придумал. Поэтому мотнул головой в сторону Руки Бури и усмехнулся:

— Я — в полтора раза тяжелее, чем он! — кивнул я. — Если вы будете бросать меня, то очень быстро устанете. Или, не дай Вседержитель, надорветесь. С ним вам будет проще — вы сможете сделать намного больше повторений, а, значит, освоите бросок быстрее. Кроме того, Вага — побратим вашего жениха, значит, ваша честь не пострадает...

Баронесса недовольно повела плечиком, но спорить не стала:

— Логично...

А вот Вага — попробовал:

— Это неправильно! Да, я побратим Неддара, но это не значит, что я должен прикасаться к его эйди'но'иаре !

Об обычаях хейсаров я знал немногое. Но чтобы ответить на эту фразу, моих знаний хватило за глаза:

— Слово 'должен' тут не подходит: Путь Кулака — это часть Пути Волчьего Клыка , а ты — кровь от крови Вейнарского Льва. Ты ИМЕЕШЬ ПРАВО прикасаться к его невесте как в бою, так и вне его...

— Вне боя — только для защиты... — уточнил воин.

— Кром прав, Вага... — вздохнула баронесса. — Если я буду бросать его, я надорвусь. Значит, в данном случае ты бережешь мое здоровье...

...Где-то часа через два после окончания тренировки, когда лагерь окутала ночная тьма и большая часть наших спутников, устроившихся на ложах из нарубленного лапника, уже почувствовала прикосновение Хэль , Мэй встала с седла, брошенного рядом с костром, подтянула ансы, нашла меня взглядом и кивнула в сторону леса.

Я тут же оказался на ногах, подхватил мех с водой, привычно перехватил недовольный взгляд Тиль и неторопливо зашагал к опушке. По пути показывая Мэй, ослепленной светом костра, торчащие из земли корни.

Дошел. Приподнял ветку, которая могла поцарапать ей лицо, отвел бедром вторую, растущую на уровне ее живота, шагнул в кромешную тьму и почувствовал робкое прикосновение к локтю:

— Можно, я возьму тебя за руку? А то я ничего не вижу...

— Конечно, можно... — буркнул я и изо всех сил вжал ногти в ладони, чтобы не показать ей, насколько сильно я жажду ее прикосновений.

Девушка подошла поближе, нащупала мою ладонь и... переплела свои пальцы с моими! Нежно-нежно!! Так, как будто это было не обычное прикосновение, а ласка!!!

Я тут же оглох и ослеп. И начал воспринимать мир через ее пальцы!

Мир оказался теплым и восхитительно мягким. Он чуть подрагивал от робости, покалывал кожу в такт биению моего сердца и, кажется, жаждал чего-то ослепительно-яркого и сильного!