— Да что я, слепая? Не вижу, думаешь, как ты на него смотришь?
— Марсия... Я не понимаю, как у них это получилось, но Доминик очень похож на моего парня... на Земле...
Марсия фыркнула:
— Как получилось! Да все просто! Ты, возможно, незадолго до похищения встречалась с ним?
— Да...
— Ну, так и что же невозможного? Я ведь говорила тебе не раз, что здешние монахи — отличные врачи, да и аппаратура у них имеется, не смотри, что видимость средневековья! — тихо засмеялась тетка. — Так что это и есть сын твоего парня... Это потому ты так в него вцепилась?
Ника отвела глаза, а Марсия качнула головой:
— Эхе-хе! Ладно, мне идти надо. Зови, если что. А то погулять сходи, в кои-то веки на улице подсохло!
Вместо ответа Зарецкая перевернулась на бок, лицом к стене, и накрыла голову рукой.
— Как хочешь. Я тебе хорошего советую, — посетовала Марсия, закрывая за собой дверь.
Приступ отчаяния отпускал, оставалась только пустая и глухая стена бессилия. Не хотелось не то что шевелиться, но и думать. Но как-то бежать отсюда нужно, иначе она не выдержит, если у нее отберут сына, а его отберут...
Чем подкупить своего тюремщика? Если вспомнить его нечеловечески мрачное, почти злое лицо, то это невозможно. Да у нее ничего и не было. Тупик. Но даже если бы случилось чудо, если бы "серый" пошел ей навстречу — что дальше? Покинет она этот город, обнесенный каменным забором, доберется до космодрома... ведь у них должен быть космодром, если они сообщаются с внешним миром? А дальше? С младенцем на руках, без какого-либо оружия захватывать межзвездный катер? Нонсенс!
Ника застонала. Нет, все не то.
Она вскочила и выбежала на улицу. Дождя действительно не было, а воздух казался вкусным, почти как в зеленых зонах Дома, на Земле. Зарецкая не выбирала направление, ноги сами несли ее вперед, к высокой стене, отрезавшей город на взгорье Каворат от прочего мира монастырей Фауста...
* * *
Фауст, Тиабару, конец июля 1002 года. Из записок Кристиана Элинора в напоминание себе же
Я сбежал. Просто сбежал от братьев-монахов. То, что привиделось мне прошлой ночью, не было сном. Кажется, я начал вспоминать что-то, от чего меня по доброте своей пытались уберечь отец Агриппа, Квай, братья Граум и Елалис...
Но разве можно удержать того, кто, испытывая смертельную жажду, уже коснулся губами воды в ручье? Разве перестанет он пить, даже если ему станут внушать, будто вода отравлена?
Я не думал, куда иду и зачем, и потому удивился, обнаружив себя неподалеку от родного монастыря. Решение тут же возникло само по себе: найду Квая Шуха и выспрошу у него все. Мы ведь друзья, он не сможет скрыть от меня правду! Ему и тогда было не по себе, когда у меня еще не было повода для подозрений, а теперь я и подавно выкажу настойчивость.
На всякий случай я надвинул капюшон поглубже на лоб и спрятал кисти в рукавах рясы. Теперь я ничем не отличался от любого другого послушника из Хеала и спокойно прошел в правое крыло, по пути встретив только наставника Маркуария и молча поклонившись ему. Маркуарий, немного постаревший с тех времен, когда мы виделись последний раз, как ни в чем не бывало ответил на приветствие, и это утвердило меня в моей обычности и неузнаваемости. Только бы Квай был сейчас в своей келье!
Когда я уже поворачивал по коридору, то краем глаза заметил преследующую меня тень. То, что она была заинтересована именно во мне, я понял, когда тень шмыгнула в альков, дабы не попасться мне на глаза. Почему же я не ощутил ее раньше? Я прислушался. Кажется, мой преследователь отстал. Но мороз по-прежнему пробирал меня, словно это была встреча с чем-то потусторонним. Каким облегчением было увидеть идущих на молебен послушников-подростков! Они тоже поздоровались со мной, правда, потом переглянулись: наверное, безмолвно спрашивали друг у друга, кто я такой.
Вот и дверь кельи Квая. Я тихо постучал, и он вышел. Все такой же бритоголовый, только в глазах побольше настороженности. И, в отличие от остальных, он-то меня признал сразу, торопливо посторонился и еще поспешнее захлопнул дверь, а потом вопреки уставу задвинул щеколду.
— Что ты делаешь, Зил... Кристиан?! — прошипел Квай, подталкивая меня в самый дальний от входа угол комнаты. — Тебя же узнают!
— Ну и что? — от волнения мой голос прозвучал излишне раздраженно. — Что с того?! Это мой родной монастырь! От кого мне прятаться? Квай, говори, что знаешь!
— Ничего я не знаю! — буркнул он, сжимая кулаки и садясь на кровать.
— Говори, почему я должен прятаться от своих?
Он огрызнулся:
— Потому что мне так сказали старшие, и я не хочу нарушать запрет!
— С каких это пор?
Квай опять уставился в серый пол. Пришлось менять тактику, потому что я хорошо знал это выражение лица друга. Уж если он уперся, то пиши пропало.
— Слушай, мы ведь с самого раннего детства друзья, — я сел рядом с ним и сбросил капюшон с головы. — Я никогда ничего не таил от вас с Ситом и Виртом. Все было общим. Что изменилось?
— То, что, когда тебя забрали во Внешний Круг, наставник Диэнус выставил Вирта против Сита, и тот случайно убил его! — выпалил он. — Вот так!
Меня снова окатило ледяной волной. Казалось, кожа на спине вздыбилась от мороза, когда я это услышал. Даже то, что одного из нас уже нет в живых, Агриппа скрывал от меня!
— Мастера посоха против мастера цепа?.. — я сам не узнал свой голос, таким он был вялым, а все из-за мечущихся во все стороны мыслей. — Где же теперь Вирт?
— Ходят слухи, что на суде, где разбирали его дело, присутствовал сам Иерарх. Говорят, он лично приговорил Вирта к заключению в Пенитенциарии... А это значит...
— ...что его уже тоже нет в живых... — выговорил я, пытаясь осознать и принять услышанное.
Мне вспоминались наши тайные вылазки с Кваем, Виртом и Ситом, наши разговоры и выходки, не соответствующие поведению благонравных послушников, то, как мы выгораживали друг друга, получая, подчас незаслуженно, нагоняи — один за другого... И тут я узнаю, что нас стало вдвое меньше! Что еще скрывают от меня, никому не позволяя говорить о прошедших годах, пока меня здесь не было?
— Да, наверное, Вирт Ат тоже уже умер, — согласился Квай. — В Пенитенциарии живут совсем мало... Кристиан, послушай, уходи обратно и не возвращайся сюда. Мне кажется, вокруг тебя творится что-то очень нехорошее, а ты сам в великой опасности. Даже здесь. Отец Агриппа недаром соблюдал такие предосторожности, когда привел меня к тебе два месяца назад!
— Ты мне одно скажи: что со мной случилось во Внешнем Круге?
— Мне не рассказывали! Не рассказывали мне! Я ничего не знаю и тебе не советую в это лезть! Тебе слишком легко живется, да? Уходи обратно, молю тебя, Зил... Кристиан!
Я внимательно посмотрел в его глаза и понял, что он не лжет. Ему действительно ничего не известно. И он не желает знать запретных тем. Квай всегда был самым осторожным и уставопослушным в нашей четверке...
Добиваться чего-то еще от старого приятеля было бесполезно. С таким же успехом я мог пытать о своей судьбе любого обитателя Хеала.
Квай выглянул в коридор, успокоился и выпустил меня. Я снова спрятался под капюшоном, обнял друга на прощание и выскользнул прочь. Мне снова показалось, что в конце коридора промелькнула тень. И, вроде бы, это была та же тень...
Куда идти теперь, я не знал. Разве что обратно — упросить отца Агриппу сжалиться надо мной и рассказать правду?
Звук голосов, гулким эхом усиленный и разнесшийся по всей галерее, заставил меня свернуть на черную лестницу. В былые времена мы часто собирались там с друзьями, почти не рискуя, что наставники застанут нас врасплох: этот путь обитатели Хеала выбирали очень редко. Лестница вела к балюстраде на пятом этаже, но выход туда был заблокирован задолго до моего рождения. А вот совершенно пустой подвал стоял открытым — там-то мы обычно и планировали свои вылазки. Он и теперь манил темнотой, и я бесшумно шагнул под ступеньки, дабы скрыться и пропустить группу молодых монахов мимо себя. Стоило мне обернуться в коридор, чья-то крепкая рука схватила меня за плечо, рванула назад и вниз...
Я вывернулся и сделал несколько сальто, отлично помня о крутой каменной лестнице, на которой по незнанию и в темноте можно было бы свернуть себе шею. Таким вот замысловатым образом спустившись по ней, я принял оборонительную позу, но невидимый враг притаился, успев захлопнуть за нами дверь. Не ведаю, сколь острым было его зрение, однако мои глаза отказывались различать что-либо в полной тьме. Оставалось надеяться на слух, и он меня не подвел: я услышал шорох позади, присел и на ощупь сбил противника с ног. Некоторое время мы дрались вслепую, и он был очень силен. Но по его действиям я догадался, что не убить он меня хочет, а обездвижить.
— Зил, стой! — выдохнул он, когда я уже занес руку над его яремной впадиной, намереваясь парализовать ударом пальцев.
Голос был знакомым. Я ухватил его повыше кисти и ощутил шрам, браслетом обвивший запястье.
— Кто это?
— Это я. Зажги свечу, она все еще на прежнем месте.
Свечной огарок и правда лежал в щели между плитой пола и нижней ступенью. Там же было спрятано огниво. Об этом знали четверо...
Уже высекая огонь, я догадался, кого сейчас увижу, и все же не сдержал удивленного возгласа, едва узнав изменившегося Вирта Ата:
— Вирт?! Мне о тебе сказали, что ты мертв!
— Вот незадача-то, — мрачно проворчал старый друг, поднимаясь на ноги и потирая шрам на руке. — А мне — о тебе.
— Что на тебе надето? — я повел свечой из стороны в сторону, и тени запрыгали по стенам.
У него действительно было странное одеяние, совершенно не похожее на наше, монашеское. Странная повязка, намотанная на голову и ниспадающая на шею, длинные кожаные наплечники, торчащие крыльями чуть вверх, рубаха, подпоясанная толстым кожаным ремнем, брюки, широкие настолько, что не сразу отличишь их от подола рясы; на руках — короткие, чуть прикрывающие кисть и ладони, перчатки. И длинный, слегка изогнутый меч в ножнах на бедре, который он даже не собирался обнажать против меня...
— Ну довольно уже разглядывать. Я сюда пришел не сказки рассказывать и не красоваться, Зил. Времени мало. Меня вот-вот хватятся, и будет туго.
— Кто хватится и где?
— В Епархии, Зил. Садись и слушай. Не верь, а просто слушай. Потом я кое-что покажу тебе.
Мы уселись прямо на ступеньку, и я поставил свечу нам под ноги. Вирт повернулся ко мне. В черных провалах на месте его глаз угадывалось отчаяние. Я снова чувствовал его и понимал. С ним случилось что-то страшное. Нет, не только смерть Сита, а что-то еще. Свеча вспыхнула поярче, разгоняя страшный мираж и возвращая лицу Вирта глаза — живые и знакомые.
— Зил, всё плохо. То, что твоей гибели желал Иерарх Эндомион — полбеды...
Я поперхнулся воздухом. Откуда великому Иерарху знать о моем существовании и зачем ему нужна моя смерть? Мне с трудом удалось удержаться от вопроса, не бредит ли мой собеседник.
А Вирт продолжал:
— Гораздо хуже, что они с Благочинными привели в этот мир такую библейскую чуму, что недолго осталось жить Внешнему Кругу... Я грешен: в помутнении рассудка я помогал им в том ритуале с Зеркалом. Мор и его народ уже здесь. Неслышной поступью он поражает этот мир, словно страшная хворь...
Мне все сильнее казалось, что он сошел с ума и несет какую-то чепуху. Но свеча снова озарила его лицо, его ясный и разумный взгляд. Он не был сумасшедшим. Он много страдал, но сохранил рассудок.
— Кто таков Мор и его народ?
— Они — это мы. Я не знаю, как по-другому объяснить тебе. Я мало пребывал во Внешнем Круге, мало знаю. Я говорю, как понял, как уяснил себе то, что было передо мной. В нашем мире когда-то давно случилась страшная война, погубившая много людей. А в том мире ее не было. И все у нас с ними происходило по-разному. Вот все, что я знаю.
— Так зачем они здесь, Вирт?! — ужаснулся я.
— Им нет места там. Они задыхаются. Их стало невероятно много. А Эндомион предложил им сговор... Людей Внешнего Круга он считает искусственными, противными Всевышнему, достойными искоренения. Пришедшие им на смену, как он говорит, будут настоящими людьми и вернут мир Богу...
Я решительно не понимал ничего из того, что он мне рассказал. Как возник этот "другой" мир? Какое дело Иерарху до проблем Внешнего Круга? И при чем тут я?
— Ты сказал, что Иерарх желает моей гибели. Меня от него прячет Агриппа?
— Да. Магистр догадался обо всем. Идем. Теперь мне нужно кое-что показать тебе.
Мы выскользнули из подвала. Снаружи смеркалось, и покинуть Хеала незамеченными нам стало проще. Вирт шел, чуть обгоняя меня и придерживая на бедре рукоять своего меча.
— Что теперь происходит с людьми Внешнего Круга и этими... пришлыми?
Он пожал плечами, и наплечники вскинулись, точно Вирт взлетал.
— Если не война, то не знаю.
— Что ты хочешь мне показать?
— Ты сам увидишь. Не буду ничего говорить: хочу, чтобы ты понял.
— Тогда хотя бы объясни, почему Владыко Эндомион собирался умертвить меня? Как я стал ему известен?
Вирт шикнул, и мы переместились в молельню, став там на колени и прикинувшись погруженными в медитацию послушниками. Мимо нас, не замечая и тоже о чем-то беседуя вполголоса, прошли настоятель и хозяйственник монастыря.
Когда все стихло, мой друг торопливо вскочил на ноги и помчался в сторону алтаря. Я — за ним. Мы проникли за колонны, пробежали через низкий и узкий коридор и вскоре очутились на монастырском погосте.
— Ты стал известен Иерарху по одной причине. Тебе с самого рождения прочили сан следующего главы нашей Епархии. Потому у тебя такое второе имя.
— Но ведь, даже если это так, вступление в сан происходит лишь после смерти правящего Иерарха, не раньше! — воскликнул я, решительно не понимая, чем я мог досадить Эндомиону, пусть по каким-то неведомым мне причинам и должен был когда-то в далеком будущем продолжить его работу.
— Да. После. Но посмотри на себя в зеркало, а потом попробуй отыскать в библиотеке старинные гравюры с портретом Основателя Фауста. Он изменил наш мир. Он приветствовал появление новых людей, смешение всех известных религий, рас и национальностей. А в тебе течет его кровь, у тебя его характер, образ мышления и...
...Тут что-то взблеснуло у меня в памяти. Я лежу в пыли где-то под землей, у рукотворной каменной стены. Дышать нечем. От жары песок готов стать стеклом. Мои внутренности выворачивает от боли, кровь утекает в пересохшую землю. Всего несколько шагов я не дошел до погребальной камеры, как это было отмечено на секретной карте... Сознание уплывает...
...и я смотрю на Вирта, а он, внимательно, на меня:
— Ты здесь, Зил? Смотри.
Мы находились посреди кладбища. Под ногами там и тут чернели мокрым камнем надгробные плиты с именами почивших в вечности монахов. На глаза попалось имя рыжего Сита. Но Вирт, поклонившись могиле, коснувшись плиты и что-то прошептав, повлек меня дальше. На самом краю погоста одиноко пристроилось свежее захоронение.
