Лунные капли во флаконе (полный текст)

— На кого? — прошептала Амелия.

— Из дома, из дома! По тебе сразу видно, ты ведь как она. Такая же молодая и красивая, — старуха хотела было дотронуться до ее лица, но лишь провела скрюченными пальцами возле щеки. — Как горела тогда ее кожа, лопалась и облезала, лопалась и облезала, пока ее личико не стало красным! А какое красивое было личико! Она носилась вся в крови, обугливалась на глазах, как головешка, и кричала, и кричала! Опасайся огня, девочка, а то сгоришь, как фитилек. Так она и горела: одежка вспыхнула, как спичка, а она все бегала и бегала, и кричала, и кричала так, что в деревне слышно было! Пыталась с себя огонь скинуть, а вместо этого поджигала все вокруг. Она не боялась огня, а ты бойся, я-то знаю, к чему он может привести!

— О господи! — девушка пошатнулась, не до конца понимая, что говорит ей эта безумная старуха.

— Она сама беду накликала, — шепотом продолжала старуха. — Мужа своего разозлила, он ее в огонь и толкнул. Он больше всех испугался, когда свою жену увидел, только не жену уже, а труп, покрытый красной коркой и остатками наряда. Красивое у нее платье было, белое, будто свадебное, и тонкое-тонкое, легкое, как пушинка. Вместе с ним и сгорела! Упала в камин, и сгорела! Сгорела! — все громче и громче говорила она, пока и вовсе на крик не перешла. — Наша бедняжка Элинор вся разом и сгорела!

Глава 5

Половицы скрипят, когда она идет по темному коридору. Почему так темно? Амелия осторожно тянет руку в сторону, пока не натыкается на шероховатую стену. Где-то здесь должна быть ручка газового светильника. Она шарит по стене, но никак не может его найти. Почему его нет? Она медленно двигается вперед, касаясь пальцами стены, чтобы не потерять ориентир в пространстве. В конце этого коридора ее комната. Но она все идет и идет, ничего не видя перед собой, а стена никак не кончается. Она ускоряет шаг, желая поскорее очутиться в своей тихой и безопасной спальне, как вдруг коридор резко обрывается; но вместо того, чтобы полететь вниз по лестнице, она просто проваливается в пустоту. У девушки перехватывает дыхание, но она не успевает испугаться и закричать, как уже сидит на полу в холле; здесь брезжит слабый свет, хотя ни одна лампа не горит.

Амелия поднимается на ноги и оказывается перед дверью в восточное крыло. Из-под двери льется мягкий свет, и она инстинктивно подается вперед, ближе. Она тянется к ручке, которая отдаляется от нее, и Амелия делает шаг, потом еще один, и тут ее окатывает море света, ослепляющее после полной темноты.

Высокий темноволосый мужчина входит в комнату; его брови нахмурены, а губы поджаты. На нем рубашка, жилет и брюки, кажущиеся Амелии ужасно старомодными. Он подходит было к камину, но потом замечает молодую служанку, почти еще девочку, которая растапливает его, и отходит к большому письменному столу из красного дерева. Лицо девочки вдруг преображается: это та старуха из церкви. Она смотрит вслед мужчине своими колючими крысиными глазками и медленно поворачивается назад, мехи в ее руках расправляются, огонь взметается столбом по каминной трубе.

— Харольд, почему ты уходишь? Я хочу с тобой поговорить! Почему ты исчезаешь каждый раз, когда я с тобой разговариваю?

Красивая молодая женщина с темными волосами и жгучими карими глазами врывается в кабинет вслед за мужчиной, все ее существо являет собой возмущение и ярость. Она едва достает мужчине до плеча, но не выглядит хрупкой; на ней белое платье из тонкого, почти воздушного газа, окутывающее ее точно пеной. Она прекрасна, словно богиня, но ее сверкающие глаза полны решительности и гнева. Служанка поспешно собирает совок и ведерко и исчезает.

— Ты думаешь, что можешь просто не обращать внимания на свою жену? Вот уж нет!

— Элинор, тебе нужно успокоиться, послушай! — он пытается взять ее за руку, но женщина вырывает ее.

— Нет, это ты послушай меня! Слишком долго я не говорила ни слова, молча страдая и глотая обиду в своей спальне, одна-одинешенька! — в ее голосе звучат истеричные нотки, готовые взорваться фейерверком скандала.

— Что ты такое говоришь!

— Я говорю правду. И еще сказала не все, далеко не все! — она поднимает руку и потрясает клочком бумаги, который зажат в ее кулачке. При виде этой бумаги Харольд поворачивается к столу, открывает сначала один ящик, затем второй...

— Ты рылась в моих бумагах? — его лицо выражает недоумение.

— Да оно лежало прямо сверху, вот здесь! — она порывисто указывает на стол, потом нервно подходит к камину, не в силах устоять на месте. Там она останавливается и переводит сбившееся дыхание. — Ты даже не позаботился спрятать его! Думаешь, я такая дура, что даже разучилась читать?

— Во-первых, ты не должна была заходить в мой кабинет, — произносит ее муж сквозь зубы, — не говоря уже о том, чтобы...

— Я в своем доме! И в своем праве! — женщина уже почти кричит. — Не пытайся скрыть, что у тебя кто-то есть! Я обо всем догадалась! — У нее перехватывает дыхание от ярости, и пару мгновений она просто пожирает мужа глазами, тяжело дыша и прижав руку с письмом к груди.

— Элинор, ты не в своем уме, одумайся!

— Ты завел себе любовницу! Я все знаю! — она бросается к мужу, храбро глядя на него в упор сверкающими яростью глазами.

— Успокойся сейчас же! — Харольд пытается взять ее за плечи, но она яростно отталкивает его руки.

— Не трогай меня! Этими же руками ты дотрагивался до нее! Ты низок! — она бросается на мужа, барабаня кулачками по его груди. Тот перехватывает ее запястья и отстраняет прочь. Элинор оказывается у самого огня и в изнеможении хватается за каминную полку, опустив голову и прижав руку ко лбу. Когда она снова поднимает лицо, глаза ее полны слез, но ярость в них ничуть не угасла; напротив, в ее огромных черных зрачках плещется ненависть. Она медленно поднимает руку и потрясает письмом у себя над головой.

— Она не отнимет тебя у меня, никогда! — на этот раз она не кричит, а почти шипит. — Ты — мой муж, и останешься со мной!

— Элинор, отдай мне письмо, — Харольд делает несколько шагов к жене.

— Нет! Ты не получишь его, пока не объяснишь мне все! Я не позволю, чтобы какая-то потаскуха переманила моего мужа.

Он пытается выхватить письмо, но Элинор проворно заводит руку за спину.

— Да я скорее выцарапаю тебе глаза! — и она бросается на мужа, но на этот раз действительно целится пальчиками прямо ему в лицо. Разъяренный мужчина хватает ее руки над локтями и с силой отпихивает назад.

На секунду время останавливается. Элинор падает и пытается ухватиться руками за воздух, смятые листы летят на пол, но никому уже и дела до них нет. Она встает, но не видит шлейф своего платья: тонкая ткань занимается огнем в мгновение ока, и в мгновение ока вспыхивает, будто факел. Какое яркое пламя! Амелия чувствует, как пламя охватывает ее, и в смятении прикрывает рукой лицо, чтобы отгородиться от жара, но он не отступает, а только разгорается сильнее. Ее платье охвачено пламенем, жар нестерпим, и она посреди этого огня, как Жанна Д'Арк на костре. Вслед за пожаром ее охватывает ужас, она бросается к Харольду, но он отступает, исчезая из виду. Что-то мешает ей видеть, и она откидывает со лба горящие локоны. Она слышит сухой треск огня, пожирающий их, но ничего не может сделать. Девушка стряхивает с себя огонь, но теперь он и на ее руках; она бросается в объятия портьеры, чтобы сбить пламя, но сухой бархат занимается в считанные секунды. Испустив отчаянный крик, Амелия падает на ковер, задыхаясь от дыма и пламени, который уже пожирает ее тело; рядом тлеет что-то черное — это локоны ее собственных волос. От платья уже ничего не осталось, и женщина сжимается в комок, закрывает глаза, но ей нечего бояться наготы — она полностью скрыта огнем. Кожа Амелии трескается, выпуская наружу струйки крови, которая сразу же чернеет и запекается. Когда огонь добирается до лица, она кричит, не слыша саму себя, прижимая к нему горящие руки; ее глаза лопаются от жара, и она больше не видит ничего. Воздух наполняется запахом паленой плоти, и нечеловеческая, дикая боль накрывает ее с головой. Не остается ничего, кроме бушующего пламени, боли и ее собственных криков, которые, наконец, затихают, когда обожженные легкие больше не могут вдыхать воздух.

Она летит в клубах дыма — или это уже летит ее душа, расставшаяся с телом? Амелия парит, освобожденная огнем, и видит внизу, на полу, свои распростертые обгоревшие останки. Рядом она видит горничных, поспешно заливающих водой огонь. Каким-то чудом уцелевшие обрывки белого платья совсем не прикрывают темно-красного мяса, которое открыл взгляду огонь, лица больше нет, и можно лишь с трудом различить то, что когда-то было ее носом или губами, а на месте глаз зияют два черных провала. Еще одна дыра на месте рта; ее мертвое тело словно продолжает беззвучно кричать, но теперь уже никто, никто и никогда не услышит ее... Ни одна живая душа не ответит ей, сколько бы она ни кричала, и сколько бы ее собственный крик ни звенел у нее в ушах.

* * *

Утро 15 июня 1885 года выдалось поистине прелестным. Над кентскими холмами простиралось бирюзово-синее небо, лишь изредка омрачаемое легкими облаками-барашками, быстро бегущими по ветру. Миссис Черрингтон полулежала в шезлонге на своем любимом месте под раскидистым вязом и наслаждалась погодой и прекрасным видом окрестностей. К тому же, от дома ее отделяла лужайка не более чем в сто ярдов, и она могла в любую минуту позвать Мэри, пожелай чего-нибудь. Подле нее стояла корзина с рукоделием на случай, если ей захочется чем-то занять руки, но Кейтлин сомневалась, что ей когда-нибудь может надоесть просто отдыхать и плавать в своих мыслях, как по едва колышущейся водной глади. Когда на горизонте показалась движущаяся точка, впоследствии обратившаяся всадником, она сначала и вовсе приняла ее за плод своего воображения. Однако же незнакомец приблизился и оказался не кем иным, как Сэмюэлем Адамсом. Гость был нежданным, а оттого внес некоторое смятение в мысли миссис Черрингтон: сегодня она ждала другого визитера, и сначала ей было показалось, что это ее долгожданный доктор едет к ней на лошади из Лондона, но эта идея, определенно, была абсурдной.

Молодой человек спешился и направился к ней, держа в руке небольшой сверток.

— Миссис Черрингтон, прошу прощения за столь внезапный визит, — произнес он, едва переведя дыхание после быстрой езды, — но матушка послала меня к вам с небольшим подарком, наказав, чтобы я передал вам его в целости и сохранности.

— Вот как! — удивленно вскинула брови миссис Черрингтон.

— Она хотела и сама приехать, но Кевин — он еще младенец — все утро капризничал, вот она и отправила меня. Сказала, что это очень важно, — Сэмьюэл улыбнулся так искренне, что миссис Черрингтон не могла более сердиться на него за несогласованный визит. Да и следовало бы ей уже привыкнуть, что здешние нравы намного проще, чем в Лондоне.

— Что ж, присаживайтесь, вы, вероятно, устали с дороги. Почему вы не приехали на карете? Это намного удобнее.

— В такую чудесную погоду прогулка верхом куда приятнее, к тому же я обещал отцу обкатать его нового скакуна. Его зовут Арго, настоящий красавец, не правда ли? — Сэм указал на привязанного у ворот гнедого жеребца, совсем еще молодого и ретивого. Миссис Черрингтон сдержанно кивнула — она ничего не понимала в лошадях. — Я с ним немало помучался, но скоро он станет совсем послушным и тихим, можете мне поверить. Ах да, что же это я!..

Сэмьюэл, наконец, протянул ей сверток.

— Моя мать передала вам какую-то волшебную мазь, которая, по ее словам, помогает от всех болезней. По крайней мере, нас она все детство ею лечила! И там еще настойка от головной боли, — миссис Черрингтон покрутила в руках пузырек, понюхала и, скривившись от резкого запаха, убрала его обратно.

— Это очень любезно с ее стороны, выразите вашей матушке мою самую искреннюю благодарность. Не желаете ли чаю или лимонаду? — она потянулась к колокольчику.

— Не стоит, — поспешил заверить ее Сэм. — Не хочу вас задерживать, мой визит и так побеспокоил вас.

Он и правда уже собрался идти, как вдруг задняя дверь дома, ведущая в сад, распахнулась, и на пороге появилась Амелия. Было бы некоторым лукавством сказать, что Сэмьюэл не ожидал ее увидеть. Более того, во время беседы с ее матушкой он порой кидал быстрые взгляды на дом, пытаясь угадать, какие же окна принадлежат ее комнате и, быть может, увидеть легкое колыхание занавески, а то и вовсе стоящую у окна девушку. Но захочет ли она видеть его после вчерашнего неосмотрительного поступка, так смутившего и напугавшего ее?

Сейчас же девушка собственной персоной направлялась к ним, возможно даже, слишком поспешно; Сэм отметил, что она очень торопится, завязывая на ходу шляпку, и пару раз даже едва не оступилась на неровном газоне.

— Дорогая, что-то случилось? — удивилась миссис Черрингтон.

— Ах, нет, матушка, все прекрасно, я лишь вышла поприветствовать гостя, — проговорила она стремительной скороговоркой, все еще теребя шляпную ленту под подбородком.

— Я же говорила, чтобы ты оставалась сегодня в постели, ты кажешься мне больной.

Амелия упрямо мотнула головой.

— Я очень рад видеть вас, мисс Амелия, — Сэмьюэл приподнял шляпу и учтиво поклонился.

— В-вы уже уезжаете?

— К сожалению, мне требуется в скором времени поехать к отцу на завод, у нас остались незавершенные дела, и ему нужна моя помощь с некоторыми юридическими вопросами.

— Тогда я провожу вас! Это ведь ваша лошадь стоит у коновязи?

Едва они отдалились на расстояние, когда их речь уже не доносилась до миссис Черрингтон, Амелия позволила себе заговорить.

— Вы не представляете, как я рада, что вы пришли именно сегодня, — зашептала она, беспокойно глядя то на юношу, то на сидящую в отдалении мать.

— А вы не представляете, как я рад, что вчерашний инцидент...

— Ах, мистер Адамс, забудьте! Меня терзают другие мысли, куда более страшные. Не мысли даже, а кошмары, от которых я не могу избавиться! — она говорила быстро и немного сбивчиво, будто у нее было мало времени, хотя они шли очень медленно, а до ворот оставалось еще достаточное расстояние.

Только сейчас Сэмьюэл заметил, как неестественно бледна юная мисс Черрингтон. Он и раньше замечал ее необычайно светлую, словно тонкий фарфор, кожу, но прежде на ней проступал легкий румянец, а глаза светились маленькими звездочками. Сегодня же под ее глазами запали глубокие тени, и было заметно, что она кусала губы так сильно, что на них проступила кровь.

— С вами все в порядке? Вы выглядите очень утомленной!

— Это все неважно, — махнула она рукой и вновь перешла на шепот. — Я ведь говорила вам, что с этим местом связана ужасная тайна? Ее завеса приоткрылась передо мной: на доме лежит проклятие! Это истинная правда, я слышала разговоры слуг и местных жителей, однако теперь и сама убедилась в этом. Мне снился жуткий сон, который я видела, как наяву. Нет, я не могу даже вспоминать об этом! И я боюсь говорить...

Она приблизилась к нему так близко, как только позволяли приличия, и заглянула в глаза с немой мольбой.