Все в твоих руках

— Вы у Солнцева трудитесь?

— Да.

— Всеволод Кириллович?

— Да... А откуда вы меня знаете?

— Ну, батенька, у нас институт маленький... Все всё знают. Кстати: Арнольд Адольфович.

— Очень приятно.

Назвались и двое других. В лицо Сева, конечно, знал всех, или почти всех, институтских, но по-настоящему только начинал знакомиться.

Мужики, выпив и закусив остатками колбасы, предались воспоминаниям, благо свежий человек подвернулся. Сева не стал лишать 'старичков' удовольствия почесать языки, да и самому было интересно: собеседники-то попались не совсем обычные.

Арнольд Адольфович, маленький, кругленький живчик, рассказывал:

— ... Еще перед войной было дело: покупали наши что-то там у американцев. Что-то для самолетов. Денег, естественно, в стране нет, утварь церковную и картины стоящие уже продали, золота жалко — что делать? А тут штатовцы сами проявляют инициативу: а хотим, говорят, на обмен, русский драгоценный камень. А, именно — александрит. Но тот камень не то что редкий, а очень редкий. Если говорить о ювелирно пригодных образцах. Интересен он тем, что при дневном свете зеленый, а при свете свечи, допустим, малиновый. Вот, к нам и приезжает представитель ГПУ или НКВД, не помню, как они тогда обзывались. Идет к директору. Тот перепихивает на руководителя подразделения новых форм. Ванадий Павлович тогда был у них руководителем. И что придумал Ванадий? Взять простой искусственный корунд, красный, и заставить его терять цвет под солнечным светом. Как? Элементарно: добавить примесь ванадия! Вот такой у него вышел, хе-хе, каламбур.

— И что, получилось? — удивился Всеволод.

— А то! Американцы уже потом, спустя время, сами наладили производство таких, с позволения сказать, александритов, даже запатентовали придумку нашего Ванадия, как собственное изобретение! Хе-хе.

Сева был немного разочарован: думал, расскажут о колдовстве каком-нибудь, о магии, а тут... технический трюк просто.

— Далась вам эта магия, — сказал, посмеиваясь, Доктор (так называли сверстники второго участника 'застолья'). — Думаю, что всякий истинный ученый немного волшебник... или, по крайней мере, иллюзионист. Литераторы привыкли изображать нас рассеянными чудаками, беспомощными в повседневной жизни, такими, знаете, 'не от мира сего'. Заблуждаются! Вот, в качестве примера, малоизвестный факт из биографии известного итальянского ученого, жившего в Пизе. Он подрабатывал на жизнь тем, что спорил с заезжими туристами на деньги: что быстрее упадет с башни, ядро железное или бумажное ядро в деревянном ящике, трехфунтовое или двенадцатифунтовое? И достижения фундаментальной науки приносили ему немалый доход!

Посмеялись. Сева, напустив на себя умный вид, добавил:

— Наверное, ядро в ящике будет дольше падать: сопротивление воздуха больше. Только разница во времени ничтожная, и ею можно пренебречь.

Молчавший до сих пор Савич, долговязый мужик в очках с толстенными стеклами, усмехнулся:

— Пренебречь, говорите... Как сказать. Помню случай: человек за воздух, как за соломинку ухватился... Я тогда у 'естественников' работал, и ездил в командировки с геологическими партиями. На приполярном Урале было. Вертолет вез домой с вахты бригаду проходчиков. Мужики, как обычно, выпивали. Одному закурить захотелось, что в вертолете запрещено категорически — в салоне емкости с горючим находятся. А тому — море по колено. Сидит, дымит. Заглядывает к ним ботмеханник, и на мужика: 'Ты чего делаешь! А ну, бросай курить здесь!'. Проходчик, спьяну, понял приказ в буквальном смысле. Прежде чем бортмех успел ему помешать, открыл входной люк, окурок выбросить. Ну и, вслед за охнарем, сам вывалился. С высоты нескольких сотен метров падал. Комментарии, как говориться, излишни. Но! Мужик в свое время в ВДВ служил. И, постарался, как его учили, погасить, на сколько возможно, скорость. Раскрылился в тулупе своем. Перед ударом сгруппировался. Спасло его, в первую очередь, конечно, то, что упал на заснеженный склон. Но и грамотное поведение не последнюю роль сыграло. Отделался переломом конечности. Только ведь удача, она дама капризная: сегодня так повернется, а завтра — другим местом. Вот и проходчик не избежал-таки печального итога. Он так усердно обмывал свое чудесное спасение, что однажды уснул, пьяный, на улице, и замерз насмерть. В этот раз не помог и тулуп.

Помолчали. Разлили по второй. Выпили.

— Савич,— обратился к долговязому Арнольд Адольфович, хрумкая огурчиком, — расскажи, как у вас проходчик лошадь напугал.

— Да, — с готовностью откликнулся Савич, — был такой случай. Один проходчик, Вася, здоровый жлоб, придумал, как, не вылезая из спального мешка, выходить по нужде. Прорезал дырки и, как приспичит, сунет ноги в сапоги и прямо в спальнике идет за палатку. Раз после смены работяги отсыпались до обеда: у них выходной был. Васе забожалось выйти. Он, как обычно — ноги в сапоги и на улицу. А тут начальство подъезжает к лагерю на лошади. Ну, лошадь видит, спальный мешок идет навстречу, напугалась, бедная, как заржет и в сторону от этого приведения! Начальство — кубарем с лошади. Досталось потом Васе за рационализацию.

— Не оскудела земля русская талантами! — воскликнул Доктор. — Изобретатели-самородки. Ломоносовы!.. Кстати, о Михайло Васильевиче. Он, как известно, утверждал: 'Если где-то убавится, то в другом месте, обязательно столько же прибавится'. Почему-то принято считать, что Ломоносов пришел к такому умозаключению, проводя химические опыты. На самом же деле эта взаимосвязь касается в первую очередь экономики, и была выявлена будущим академиком еще в Холмогорах, когда юный Миша торговал рыбой.

Подвыпившие кудесники-ученые дружно рассмеялись. Доктор, как в дальнейшем узнал Сева, любил сочинять байки и анекдоты о знаменитых людях, по-своему интерпретируя знакомые всем факты.

Разговор катился, перескакивая с пятого на десятое. Известное дело: обо всем на свете успевает поговорить русский человек за чаркой вина.

— Кстати, об экономике, — открыл новую тему Арнольд Адольфович. — Помню, был я в Ленинграде в командировке. Году в сорок седьмом, пожалуй. И надо же, порвался ботинок, стала подошва отходить, просить каши. Я — к мужичку, что в будке сидит, и ботинки с сапогами починяет. Снял ботинок, сижу, жду... Он его прошивает и у меня спрашивает: 'А сам-то, кто по профессии?'. Что ответить? Колдун? Волшебник?

Компания понимающе захихикала.

— ... Ну, я и говорю чистую правду, как в трудовой книжке и командировочном удостоверении записано: 'Старший научный сотрудник'. Молчит сапожник. Переваривает услышанное. А после и выдает: 'Плохо в наше время без специальности'.

— Дак, это завсегда так было... Кто руками умеет работать — с голоду не помрет... Один знакомый слесарь говорил: 'Меня цена на водку не колышет. Пусть себе повышают. Видишь эту деталь?! Она как стоила бутылку, так и будет стоить!'. Ха-ха-ха.

— Вот! Умеют люди... А мой-то, лоботряс, пока учился в университете, все письма слал: вышлите, мол, денег... Мы, в свое время, стеснялись у родителей просить. Вагоны разгружали ночами... Да, о чем это я? А, так вот. Письма сынуля перестал писать — телеграммы в ход пошли. Под конец прислал такую: 'Пятьдесят. Миша'. Я ему тоже послал: 'Не шикуй зпт не подписывайся тчк Я и так знаю что ты Миша тчк'... До сих пор сидит, фактически, у меня на шее. Хоть у самого взрослые, уже, дети...

— А в каких годах ваш сын учился? — спросил Сева.

— В конце пятидесятых.

'Вот это да! — удивился Сева, про себя. — Сколько же лет ему?! А, ведь не скажешь по виду'. Выглядел Арнольд Адольфович лет на шестьдесят, максимум. И вообще, Сева убедился: бесполезно пытаться определить возраст человека, особенно если тот работает в их Институте.

Не обошли вниманием и прекрасный пол — вечную тему, наряду с футболом и политикой.

-... Я заметил, что у женщин слабо развито абстрактное мышление. Они привыкли думать конкретно. Вот один пример. Рассказываю знакомой анекдот: 'В бар заходит голая женщина и спрашивает коньяку. Бармен таращит на нее глаза. Женщина: 'Ты что, голых баб не видел?'. Бармен: 'Видеть то я видел. Мне интересно, откуда ты станешь деньги доставать'. Знакомая задумалась, а потом заявила: 'Так она же натурой расплатится'. Ха-ха-ха!

— Это бы ей много коньяка досталось...

— Фи! Еще старина Мюллер говаривал: 'Предпочитаю водку. От коньяка я совею'.

— Не скажи. Если хороший коньяк...

— Дубильные вещества в нем. Водка — чистый продукт. Вот у нас, на восьмом стенде Иванов работает, Федор Степаныч. Подсчитал, что выпил уже цистерну. Три с половиной тонны. Смог бы он столько коньяка выдуть? Никогда в жизни!

— Ты, Сева не верь им! Не водку пил товарищ Иванов, а разбавленный спирт. И не бери, бога ради, с него пример. Наш Степаныч — бывший бортмеханик. Еще в войну летал. После уволили его из армии за пьянство. Он в гражданскую авиацию пошел, на родину — в Красноярск. Летал на новых, тогда, 'Ил-14'. Пить хотел бросить, да на его беду в самолетах в качестве противообледенителя применялся этиловый спирт. Разве тут бросишь?! Иванову чуть-чуть оставалось летать до пенсии, когда турнули его с работы. Опять за пьянку. Куда с пятном в трудовой податься? В края суровые только. Перебрался на северо-восток, в Якутск. Приняли. Летал. Опять начал куролесить. Выгнали. Подался еще севернее. И, в конце концов, очутился на краю земли, в Певеке. Дальше только Северный полюс. Оставалось налетать буквально десяток часов, но Степаныч опять запил. Выгнали. Пригорюнился наш Степаныч — накрылась пенсия! Тут один приятель посоветовал ему пойти в парашютный десант (тушение лесных пожаров). Туда, мол, всех берут, и прыжки приравниваются к летным часам. Деваться некуда, пошел. Оказалось, правда: десантники, сплошь уволенные за пьянку летуны.

Объяснили им, что к чему. Пришло время прыгать. Посадили в самолет, летят. Иванов и так был еле живой с похмелюги, а глянул в люк — вовсе муторно стало. Но как подумал, что пенсии не будет, закрыл глаза, и — вперед! Вывалился наружу, будто мешок с натуральным коровьим удобрением.

Два месяца прослужил Степаныч в десантниках, заработал пенсию. А под конец в наши края попал: у нас сильно в тот год леса горели. Тут и познакомился Степаныч с кем-то из институтских. Позвали его к нам работать. Тридцать лет уже...

Автобус катил по улицам Соловейска. Спящих растолкали, пустую тару и мусор убрали. Сева, вдруг вспомнил историю, рассказанную Арнольдом Адольфовичем в самом начале беседы. Он подсел к шустрому старику.

— Арнольд Адольфович, вы про камень говорили, про александрит, и я подумал... В общем, меня проблема философского камня интересует.

— Да?! — 'мужичок с ноготок' умудрился глянуть на Севу сверху вниз. — С каких же, разрешите полюбопытствовать, позиций интересует вас данная проблема?

— Ну... — замялся Всеволод, — с разных. Откуда взялась идея философского камня? В каких направлениях велись поиски?..

— Вам, должно быть, Солнцев дал поручение отыскать камень, а? Верно? Ну, что ж. Заходите ко мне, в 47 кабинет. Потолкуем.

VIII. Ведьмочка

1

Дверь отворилась резко: было слышно, как ее толкнули, как дрогнули в раме стекла...

Юрин не обернулся. Он сразу догадался, кто вошел: вместе с потоком воздуха в комнату ворвалось душистое облако. Эти духи спутать невозможно ни с чьими другими. Парфюм, попадая на нежную женскую кожу, обязательно несколько меняет свой аромат. Даже если две девушки пользуются одинаковыми духами — всегда можно с закрытыми глазами понять, кто перед тобой. А запах, вызывающий странные ассоциации, — с огнем и снегом одновременно, — мог принадлежать только ей.

— Я так и знала, что это ты здесь сидишь. Задерживаться после работы способны или старые маразматики, которым не хочется идти домой к женам-стервам, или молодые карьеристы, желающие заработать у начальства дополнительные баллы...

Ирма, не дожидаясь приглашения, пододвинула стул и уселась где-то за правым плечом Севы. Он нарочно не отрывался от текста, делая вид, что поглощен работой.

— Кто же я, по-твоему? Маразматик или карьерист?

Сева включился в игру, не задумываясь о возможных последствиях. Обычная осмотрительность изменила ему. А ведь предупреждали, предостерегали: ни в коем случае не отвечай на заигрывания ведьм.

— Ты? Карьерист конечно. Честолюбивый, как всякий молодой специалист. К тому же не растерял еще иллюзий — веришь, что способен оставить след в науке. Тем более в такой мало исследованной области, как паранормальные явления.

Сева усмехнулся: все-то вы про нас, мужчин знаете... Считаете что все. Ну, да, конечно, честолюбив. Но не наука же загнала его на широту между Архангельском и Мурманском. Откуда Ирме знать, что у него не было выхода: или в армию офицером-двухгодичником, или сюда, где 'даже летом холодно в пальто'. Спасибо, хоть Восточная Европа, а не Западная Чукотка. Там ведь тоже есть филиал отделения РАН. А что торчит, когда все уже сидят у телевизоров, так не от желания выслужится. Наоборот, из-за собственной нерадивости: дотянул до последнего, а шеф требует: вынь да положи ему отчет к запланированному сроку. Кроме того, выбор-то невелик: или в общаге маяться со скуки, либо тут вечер скоротать.

— Ну, хорошо. Я — карьерист. А сама что здесь делаешь?

Поняв, что изображать трудягу нелепо, Сева чуть повернулся на своем крутящемся стуле и оказался почти напротив женщины.

Молодой специалист, когда еще только знакомился с сотрудниками института, начал было обращаться к Ирме на 'вы', — как-никак старше его на тринадцать лет, — но она воспротивилась, шутливо заявив, мол, 'выкать' — значит видеть в ней старуху. А она вполне еще молода, даже просто — юная.

Вот и сейчас она будто студентка-первокурсница звонко и охотно рассмеялась, закинув головку и демонстрируя жемчужные зубы и тонкие ноздри.

— Я? Люблю работать в одиночестве. Дома никто не ждет, а дел накопилось — вагон и маленькая тележка.

Сева сам не заметил, как с готовностью побежал по приготовленной для него дорожке:

— Значит мы — товарищи по несчастью!

Ирма кивнула. Пристально посмотрела на молодого человека и улыбнулась, еще раз блеснув действительно красивыми зубками: берегись Сева, попадешься мне в сети, не вырвешься. Он как будто только теперь разглядел насколько хороша чертовка: густые темно-каштановые волосы, великолепная, без признаков морщин кожа, замечательная фигура...Эх, если бы не возраст. Впрочем, Сева слышал от видавших виды мужиков, что женщины и в пятьдесят бывают невероятно сексуальными и охочими до молоденьких парнишек. Яркая тому иллюстрация — случай с Алевтиной. Он вдруг густо покраснел: не разучился еще стесняться мыслей 'про это', и, кроме того, вспомнил об оставшейся в Питере Жанне, которую считал невестой. А главное, Ирма была профессиональной ведьмой, (Сева узнал от Егорыча), в буквальном смысле этого слова; хотя по ведомости она, наверное, проходила каким-нибудь старшим лаборантом-экспериментатором. Ведьма, разумеется, не в средневековом понимании, а в том контексте, который возник в конце двадцатого века: человек, наделенный экстрасенсорными способностями, сильнейшей биоэнергетикой.