Холодная

Эмма молчала, позволяя Кэтрин расчесывать ее и болтать в свое удовольствие.

— Я обиделась очень за вас, миледи, и сказала им больше так не говорить, потому что вы, ну, совсем не такая и не заслуживаете, чтобы вас так называли. В конце концов, вы замужем за их хозяином и они должны уважать его жену. Так я им и сказала. Тогда Мэри, она тоже там была, спросила меня, должны ли они уважать вас, если вы не уважаете своего мужа. Я сказала, что вы, конечно, уважаете его, ведь он ваш муж. После этого они вообще перестали со мной разговаривать. Если я что-то передаю от вас или мне самой надо, они дают мне или делают, что надо, но совсем не разговаривают, — расстроенно закончила Кэтрин, заканчивая несложную прическу.

— Ты не объективна, Кэтрин, — вздохнула Эмма, вставая. — Вообще-то они правы.

— Миледи? — растерялась горничная.

— Скажи, Кэтрин, ты бы осталась со мной, если бы у меня вдруг совсем не осталось денег и мне было бы нечем тебе платить?

— Миледи... — Кэтрин взволнованно закусила нижнюю губу: преданность госпоже боролась в ней с желанием нормально жить и получать деньги.

Эмма горько улыбнулась.

— Понятно, — сказала она. Кэтрин виновато опустила глаза. Эмма отпила остывшего чаю. — Можешь идти. Не ссорься со слугами барона из-за меня. И... когда приедет мой муж, дай мне знать.

— Хорошо, миледи.

Кэтрин сделала короткий реверанс и вышла из спальни.

Теодор сразу понял, что Эмма вернулась: в конюшне отдыхали лишние лошади. У Теодора было странное чувство, будто воздух вокруг дрожит от напряжения, как перед грозой. Казалось, все слуги тоже чувствовали это, и говорили едва ли не шепотом.

Теодор залез в ванну, посидел в ней некоторое время, набираясь сил перед предстоящим сражением.

К ужину он оделся с особой тщательностью. Как на казнь, — усмехнулся он. Впрочем, он был вовсе не уверен, что величественная леди почтит своим присутствием ужин. По крайней, мере, ее не было в столовой, когда он туда спустился. Но ждать долго ему не пришлось: Эмма появилась буквально через минуту. Теодор кивнул головой Мэри, чтобы она подавала. Ему было жаль, что вернулась жена. Когда ее не было, он обедал в компании мистера Конли, миссис Кэмп, иногда ему удавалось уговорить Мэри присоединиться к ним. Все знали, что Теодор и Мэри знакомы с самого детства, поэтому почти не удивлялись.

Эмма была мрачной, обычное выражение безмятежности, равнодушия и холодности исчезло с ее лица.

— Добрый вечер, миледи, — ровным голосом поприветстовал ее Теодор, подвигая стул. — Надеюсь, поездка прошла хорошо?

По лицу Эммы скользнула тень улыбки.

— Да, благодарю вас.

В полном молчании они поглощали ужин, почти не замечая вкуса еды.

— Мне надо поговорить с вами, ...милорд, — она буквально выдавила из себя последнее слово. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Извиниться, понял Теодор по ее взгляду. Она хочет извиниться. Но он не ощущал радости, которую ожидал почувствовать.

— Прямо сейчас?

— Если можно.

— Прошу, — он подал ей руку, помогая выйти из-за стола.

— Мне нужно кое-что взять в своей комнате, вы подождете меня? — спросила она.

— Я буду в кабинете, миледи, — кивнул он.

Теодор развел огонь в камине, хоть был теплый летний вечер. Ему нравилось смотреть на огонь. Он налил себе портвейна, сел в кресло и уставился в камин. Что ей понадобилось в ее комнате? Бумаги о разводе? С этой вздорной женщины станется освободить его от нежеланной женитьбы. Если она, конечно, знает, что брак этот нежелателен для Теодора. Он развалился в кресле, заставляя себя расслабиться. Сейчас Эмма вернется и он все узнает.

Эмма постучалась, прежде чем войти. В руках у нее действительно были какие-то бумаги.

Теодор встал, поклонился.

— Садитесь, миледи.

Она подошла, протянула ему бумаги, но садиться не стала. Теодор встал около окна и стал читать бумаги. Она не развелась с ним, она просто переписала на него все свое состояние.

Он наконец взглянул на нее.

— Что это значит, миледи? — холодно спросил он.

Эмма так надеялась, что бумаги скажут сами за себя, что ей не придется ничего объяснять.

— Я виновата перед вами.

Сердце Теодора даже не дрогнуло.

— В чем? — ему было необходимо выяснить, что именно она знает.

— Во всем. Вы не компрометировали меня, вы не игрок и не содержите любовницу в одном доме с женой. Я... поторопилась с обвинениями.

Теодор выжидал.

— Надеюсь, вы сможете простить меня, — твердо договорила она, глядя ему в глаза. Уж извинения-то он заслужил!

— Вы поверили мне? — недоверчиво спросил он, не видя необходимости сообщать, что знает, почему она наконец перестала обвинять его во всех грехах.

Никаких правдоподобных объяснений у нее не было заготовлено.

— Я подслушала ваш разговор с братом, — пришлось признаться ей. Несколько секунд Теодор смотрел ей в глаза, потом подошел к камину и бросил бумаги в огонь. Эмма сдавленно вскрикнула и широко раскрытыми глазами уставилась на мужа.

— Теперь все снова ваше, — сказал он резко.

Эмма медленно опустилась на стул, предложенный ей ранее. Прошло довольно много времени, прежде чем она произнесла:

— Нет, все деньги лежат на вашем счете. И свидетели знают, что я все перевела на ваше имя. Герцог и герцогиня Клермонт, моя мать, мой поверенный. Они знают.

— Знаете, миледи, это будет странно: вы будете доказывать, что все перевели на меня и вызывать по этому поводу свидетелей, а я буду ото всего отказываться и говорить, что ничего не было, — неожиданно улыбнулся он. Теодор сел в кресло. — Как только я окажусь в Лондоне, все снова будет вашим, нет надобности в такой жертве.

Эмма собиралась возразить, но не успела.

— Неужели мы теперь каждую неделю будем гонять лошадей в Лондон, чтобы доказать, кто из нас благороднее? — спросил Теодор. Он отвернулся и уставился в окно.

— К тому же мне претит принимать подобный подарок от женщины, которая не верила мне. Легко вам дался этот жест теперь, когда вы знаете, что я не растрачу ваше состояние за один год.

Теодор прав, неожиданно поняла Эмма. Она так легко рассталась со своим состоянием, потому что поверила в доброту и порядочность Теодора. Он не будет жадным, никогда не ограничит ее трат, он не играет в карты и не содержит любовниц.

Эмма молчала, понимая, что не посмеет вручить все снова Теодору, когда он переведет все обратно на нее.

Теодор встал, снова налил себе вина, подошел к окну. Некоторое время он смотрел на солнце, половина которого уже скрылась за горизонтом.

— Позволю себе упрекнуть вас, миледи, — наконец сказал он и повернулся к ней. Эмма грустно взглянула ему в глаза: он имеет право на что угодно, и уж тем более на упреки.

— Вы должны были выслушать меня до конца. Вы могли не поверить тому, что я сказал бы, но выслушать до конца должны были, — твердо сказал он. — А если бы не поверили мне, должны были собрать все факты, прежде чем судить. На ваши деньги вы могли нанять целую свору сыщиков, они без труда могли выяснить, проигрывал я в карты или нет. Не знаю, смогли бы они выяснить, кто затащил вас в ту спальню и является ли Мэри моей сестрой, но вы могли бы попытаться это выяснить. Вы же осудили меня бездоказательно.

Он был прав. Он был абсолютно, непререкаемо и полностью прав. Женщина с трезвым умом, каковой Эмма всегда себя считала, так и сделала бы.

Теодор снова сел в кресло.

— Если хотите загладить свою вину, миледи, то просто выполните наш договор.

"Договор"... Эмма поморщилась: вот уж что она хотела бы забыть навсегда, так это Теодора, стоящего перед ней на коленях. Вряд ли она сумеет это сделать. Вряд ли он сумеет это сделать.

Эмма согласно кивнула.

— И еще... — заколебался Теодор. Эмма решил, что непременно выполнит эту просьбу.

— Уезжайте отсюда, — закончил он

Уехать? Этого она совсем не ожидала. Ей хотелось быть рядом с Теодором, ей хотелось, чтобы он простил ее...

Она закрыла глаза и согласно кивнула. Она вдруг поняла, что все это время нервно крутила на пальце обручальное кольцо. Она сняла его.

— Полагаю, я должна отдать его вам, — Эмма протянула ему кольцо. Теодор махнул рукой.

— Кольцо предназначено моей жене. Вряд ли у меня когда-нибудь будет другая.

— Мы можем развестись, — предложила Эмма. Если он будет женат на ней и будет хранить ей верность, то действительно останется монахом на всю оставшуюся жизнь. Эмме вдруг пришла в голову совершенно ошеломляющая мысль: а были ли вообще в жизни Теодора женщины? Она искренне надеялась, что были, потому что иначе — совершенно несправедливо.

В ответ на ее предположение Теодор рассмеялся.

— Вы же знаете, это практически невозможно.

— Но мы не переспали, можно признать брак недействительным.

— А как мы это докажем? Мы однажды даже спали в одной комнате, если помните.

— Вы можете обвинить меня в супружеской измене, — продолжала настаивать Эмма.

— Миледи, оставьте, — раздраженно сказал Теодор и Эмма послушно замолчала. — Впрочем, если вы затеете бракоразводный процесс, я не буду вам мешать. Но, по-моему, вы были намерены всю жизнь оставаться вдовой. Наш брак обеспечит вам ту же свободу, которую вы имели в качестве вдовы. Вы можете считать себя не связанной супружеской клятвой, потому что вы не давали ее всерьез.

"Никогда не будет больше у меня любовников," — тут же мысленно поклялась Эмма.

— Я не намерен мешать вам жить так, как вы привыкли, — закончил Теодор.

Эмма заметила, что опять вертит кольцо и заставила себя положить руки на колени.

— А если родится ребенок? — спросила она. Теодор пронзительно взглянул на нее, отвернулся и пожал плечом, мол, все равно.

Эмма не могла заставить себя выйти из кабинета, потому что тогда ей придется уехать навсегда. Теодор не гнал ее.

— Кому принадлежала та брошь, которую я нашла? — спросила она после долгого молчания. Кабинет потихоньку погружался в сумерки, и она уже плохо различала выражение лица Теодора.

— Моей матери. Поначалу.

Он тяжело вздохнул.

— Моя мать долго и тяжело болела после третьих родов. Младенец не выжил. Отец, даже не дождавшись ее смерти, поселил в доме свою любовницу — под видом кузины. В той самой розовой комнате. Настолько эта женщина сумела околдовать его. Она требовала все больше и больше, и отец не смел ни в чем ей отказать, лишь бы она не уходила. Однажды она потребовала любимую брошь моей матери, эту самую. Отец подарил матери луну и звезды, когда они были еще подростками. Тогда он еще не был бароном и не был богат. Да вы и сами видите, вещица недорогая. Мама очень дорожила этим подарком. Она, в память о любви, которая когда-то связывала ее и отца, всегда хранила эту брошь при себе, даже когда он поселил здесь любовницу. Мама говорила, что слишком его любит, чтобы сделать несчастным, и потому терпела ту женщину. Она повторяла нам, что наш отец — человек бурных страстей. Когда-то давно он так же страстно любил и ее. Он не властен над собой, и мы должны его понять и простить.

Теперь Эмма поняла, насколько нелепым было ее предположение, что Мэри — любовница ее мужа. Теодор ни за что не поступил бы так же, как его отец — не поселил бы любовницу в одном доме с женой. Не говоря уже о том, чтобы вообще иметь любовницу.

— Мне жаль их, — после паузы добавил Теодор. — Я не представляю, что можно так сильно любить, как мать, чтобы терпеть в доме любовницу мужа, и так сильно любить, как отец, чтобы полностью разориться, лишь бы удержать подле себя любимую женщину.

Теодор встал, снова налил себе вина, подошел к окну. Эмма видела его силуэт на фоне вечернего неба. Он ей нравился. Он тоже способен сильно любить. Любит же он свою сестру достаточно, чтобы просить за нее, и брата, чтобы прощать ему многое.

— Окончательно мою мать сломило то, что он выкрал эту брошь, чтобы подарить любовнице, — Эмма услышала злость в его голосе. — Сначала мама думала, что брошь просто закатилась ночью в щель под кроватью, но эта... женщина специально появилась перед матерью, нацепив украшение. После этого мама слегла, и буквально за две недели угасла.

Теодор не стал рассказывать, как набросился на отца с кулаками и обвинениями, потому что тот даже не пришел на похороны жены, оставшись в комнате любовницы. Отец крепко держал его, не желая терпеть, но и не желая ударить в ответ. Теодор не сдавался, пока не пришел его дядя, двоюродный брат матери, приехавший на похороны, и не оттащил его. Потом месье Амбер сам подошел к мужу сестры и не говоря ни слова, свалил одним ударом в челюсть на пол и плюнул вслед.

— Пока мама болела, к нам приехал ее двоюродный брат. Она из последних сил умоляла его не вызывать мужа на дуэль. Не желая волновать ее, месье Амбер дал ей обещание не драться с нашим отцом на дуэли. После похорон он немедленно забрал нас с Джонасом во Францию. Но он умер спустя два года. Тогда нас забрала к себе тетушка Жюстина, сестра матери. Она рано овдовела, и замуж больше не выходила. Десять лет мы прожили с ней, пока не пришло известие о смерти отца. Тогда она благословила нас и отправила в Англию, отдав вот эти два кольца: свое обручальное и моей матери.

Теодор злорадно усмехнулся.

— По счастью, когда моя мать навещала свою сестру после рождения Джонаса, она случайно оставила там кольцо. Пожалуй, единственная вещь, к которой не притронулась любовница отца.

— У тебя кольцо моей матери, — ответил Теодор на невысказанный вопрос, повисший в тишине. — Второе кольцо я отдал в этот раз Джонасу.

В голосе Теодора Эмма услышала горечь: он не верил, что когда-нибудь это кольцо окажется на пальце жены Джонаса. Он полагал, что кольцо будет проиграно, но, тем не менее, отдал.

— А какое оно? — спросила Эмма.

— Тетя Жюстина и моя мать были близнецами, и замуж выходили одновременно, потому кольца у них были почти одинаковыми. Только у тети Жюстины в центре сапфир, а не рубин.

Эмма поклялась себе, что найдет второе кольцо и выкупит его.

— Уже поздно, — сказал Теодор. В кабинете и вправду стало совсем темно. Огонь в камине давно погас. Эмма различала лишь общие очертания предметов.

— Спокойной ночи, — поднялась она. Эмма хотела уехать достойно, больше не скандаля и не унижая Теодора.

— Спокойной ночи, — тихо сказал он, не отходя от окна.

Так окончилась их семейная жизнь длиной в несколько месяцев: несколько поцелуев, однажды разделенная постель, несколько неудавшихся соблазнений и множество обид.

А ведь все могло быть по-другому, корила себя Эмма. Стоило ей проявить хоть чуть-чуть разума, и у нее был бы идеальный муж. Может он и не любил бы ее до безумия, но с ним было бы хорошо. Теперь ничего не оставалось делать, как уехать — не надеясь больше на любовь, не надеясь зачать ребенка, чего Эмма хотела больше всего на свете. Вероятно, она не способна зачать, потому что сколько лет она провела с мужем, сколько у нее было любовников — и ни разу не возникло даже подозрения на беременность. Но несмотря на разрешение Теодора "вести жизнь, к которой она привыкла", Эмма не собиралась больше иметь любовников — и тем более детей от них. Она собиралась уехать в Дербери, вести спокойную сельскую жизнь, приумножать свои богатства, оплачивать счета Теодора.