Инквизитор и нимфа

На последнем уроке Лукаса мастер-оператора вызвали из класса. Меч свой он в шкафу не запер, слишком уж спешил. Марк старательно организовал этот звонок в учительскую. Звонила Лаури, которая как раз тогда с отцом отдыхала на Марсе. Сенатор катался на лыжах по пологим трассам Олимпа. Лаура, понятно, не каталась, а исполняла ПЛАН. ПЛАН основывался на том, что жена Джунихиро недавно угодила в аварию и теперь долечивалась в одной из олимпийских высокогорных клиник. Звонок с марсианского номера, взволнованный женский голос, затемненный экран... даже невозмутимого Джунихиро это должно было пронять. И проняло. Он пулей вылетел из класса. Меч остался лежать на циновке. Марк, изображая любопытство, подобрал катану, провел пальцем по гравировке на лезвии... и услышал из-за спины издевательский голос:

— Салливан решил подра-аться. Брось бяку, а то ненароком обрежешь себе чего-нибудь не то.

Сзади обидно заржали. Марк развернулся, отсалютовал самурайским мечом и нагло заявил:

— А что, Люк. Давай, подеремся. Или ты без Оби Вана не такой смелый?

Вигн почернел лицом. Он терпеть не мог, когда его звали Люком — может, потому, что и вправду немного смахивал на парнишку из древней космооперы. Мог простить эту кличку только Джунихиро, но никак не Салливану.

— Ну давай, — хмыкнул Вигн. — Становись. Ох я тебя и разукрашу.

Только разукрасить Лукас никого не успел. Едва они встали друг напротив друга, Марк остекленел взглядом — это у него от долгих тренировок отлично получалось — и проплясал несколько тактов джиги. Ребята неуверенно захихикали, узнавая подпись вожака. Сам вожак сильно удивился, но, прежде чем успел что-то сказать, Марк деревянным движением марионетки вогнал острющий меч себе в ногу. Не сильно, однако достаточно, чтобы кровь брызнула во все стороны. Угодил точнехонько в одну из мелких артерий, которую долго перед этим выбирал в анатомическом атласе. Лукас посерел еще больше, чем стремительно теряющий кровь Марк, уронил меч и завопил: "Это не я!". Но, конечно, ему никто не поверил.

Вигна с позором исключили на следующий же день. А еще через неделю, когда Марк вышел из лазарета, из лицея исчез и мастер-оператор.

Марк уже почти одолел осыпь, когда камешек выскочил из-под ноги. Последние метры викторианец позорно прокатился на заднице, в компании мелких и крупных булыжников. Хорошо еще, что не поехал весь склон. В небо взвилось облако пыли. Чихая, Салливан встал и вышел на пятачок острозубых камней у воды. Ветер усиливался и разгонял тучи. Похоже, не будет никакой грозы. Серая пелена рвалась, а просветах уже замелькали багровые закатные лучи. По воде побежали алые блики.

Вот здесь он упал. Салливан остановился и принялся разгребать ногой щебенку. Была осень, река вздулась от дождей, труп смыло и потащило вниз по течению. Марк и сам не понимал, что ищет — даже кровь давно унесла вода. Желто-серые валуны, обломки, чешуйки глины... Повинуясь неясному импульсу, Марк опустился на колени и распростерся на камнях. Лежать было неудобно, в тело впивались острые осколки. Это если ты живой. А если мертвый, то уже все равно.

Тогда, за два месяца до окончания лицея, вернувшись в класс и не увидев Лукаса, Марк ощутил странное удовлетворение. Не облегчение и не злорадство, а именно удовлетворение, как от хорошо проделанной работы. После того, как урок закончился, и остальные студенты потянулись из аудитории, отец Франческо попросил Салливана остаться. Стоя перед учеником, который к тому времени заметно перерос учителя, старый викторианец покачал головой.

— Я понимаю, почему ты это сделал.

— О чем вы, наставник?

Отец Франческо поднял руку.

— Не перебивай меня, Марк, пожалуйста. Не считай окружающих дураками. Этот звонок, выключенный экран... Такеши настаивал на расследовании, и мне с трудом удалось его отговорить. Кто тебе помогал, дочка сенатора Медичи? Только не делай большие глаза. Ты хотя бы представляешь, как эта ваша невинная шалость могла сказаться на карьере сенатора? Не говоря уже о том, что ты поломал жизнь однокласснику, а Такеши никогда теперь не сможет преподавать. Ты этого добивался?

Марк молчал.

— Я хочу услышать от тебя только одно. Я хочу услышать, что тебе стыдно. Что ты осознал, насколько низко и бесчестно поступил. И что впредь это не повторится.

Марк взглянул на наставника и смутно удивился — он и не заметил, насколько отец Франческо сдал за последний год. Редкие волосы, окружавшие лысину викторианца, напоминали пух одуванчика, а по коже головы рассыпались пигментные пятна.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — спокойно сказал Марк.

Отец Франческо развернулся и вышел из класса. Это был их последний разговор.

"Я поступил бесчестно", — мысленно произнес Марк.

Он и сам толком не понимал, к кому обращается. К памяти наставника? К изломанной тени, привидевшейся на камнях? К себе самому?

"Я поступил бесчестно, и я поступлю бесчестно еще не раз. Тебе нужно мое раскаяние? Хорошо. Я раскаиваюсь. Только это ничего не меняет".

Вверху гудел ветер, совсем рядом бормотала вода. Камни отдавали тепло, но под ними, под тонким слоем разогретой земли, чувствовался вечный, неизменный холод. В этой битве всегда выигрывает смерть, забвенье, зима... Марк оперся на руку, чтобы встать, и тут в горке щебня что-то блеснуло. Серебряная искорка. Салливан потянулся вперед, и его пальцы сомкнулись на кнопке "вечной" флэшки.

Глава 6. Нарайя

Красным Лбом аборигены прозвали гранитный выступ, расположенный выше по течению. Он и вправду выделялся ярким пятном на фоне желтоватого песчаника. На граните росли высокие сосны, и от них шел сильный смолистый дух. Марк забредал сюда пару раз во время своих бесцельных блужданий по округе, и место ему полюбилось. Хорошо было сидеть на большом, прогретом солнцем камне, любоваться падающим за реку солнцем, вдыхая смоляной запах. В трещинках камня желтела опавшая хвоя. Поселок отсюда был не виден.

На рассвете следующего дня Салливан прихватил истолченные в порошок и смешанные с безобидной травкой таблетки, обошел скалы лесом и устроился на привычном валуне. Ржаво-красный шарик Ригеля D непривычно быстро карабкался в небо, и тени от сосен стремительно укорачивались. В реке поплескивала рыба, по стволам сновали изумрудные бесстрашные ящерки. Где-то долбил кору местный хохлатый дятел. Утренняя прохлада уже сменилась надоевшей жарой, а мальчишка все не появлялся. Устав ждать, Салливан открыл вчерашний файл.

Вернувшись в палатку, Марк первым делом подключил флэшку. Большая часть файлов не открывалась или выдавала какую-то мешанину символов. То ли карточку подпортила вода, то ли отец Франческо использовал код, неизвестный Салливану. Два работающих файла погрузили Марка в раздумья. В первый момент ему даже показалось, что старый викторианец собирал компромат на собратьев по ордену. Однако ничего инкриминирующего в записях не было. Первый файл оказался таблицей с именами и рангами в правом столбце и краткими заметками в левом. В заметках перечислялись планеты и сроки, судя по всему — планеты, посещенные братьями, и сроки их пребывания там. Иногда указывался возраст, в котором викторианцы навестили указанные миры. В среднем столбце во всех строчках стояло "Земля"

Альберт Нгоро, ординар — Земля — Терра, 2 года; Шельф, 9 месяцев

Карел Вачински, магистр Средиземноморского округа — Земля — Терра, 9 лет (в возрасте полутора лет, с родителями)

Виктор Катышев, прайор — Земля (прочерк в третьем столбце)

Саймон Грей, капеллан — Земля (прочерк в третьем столбце)

Антонио Висконти, коммодор — Земля — Терра, 2 месяца (в возрасте 20 лет), Терра, 2 года, Шельф (9 месяцев), Либерти (1.5 года)...

Марк нашел в списке и себя (Земля, прочерк), и самого Паолини (Земля, прочерк). С интересом узнал, что Лукас посещал в двухлетнем возрасте Либерти (что-то он этим в классе не хвастался). Джунихиро, если верить таблице, провел на Терре пять лет, от двенадцати и до семнадцати. Он, как и Висконти, был поздней пташкой, и в лицей угодил переростком.

Два вложенных листа представляли собой сортировку — по рангам и еще по какому-то параметру, как Марк догадался после минуты раздумий, внеземельному опыту. Списки перекрывались. Это было и неудивительно — способных ридеров и операторов активно использовали в разведывательных и боевых операциях и быстро повышали в звании. Интересно, а что здесь делает Вигн, так никогда и не вступивший в орден? И он, Марк? Было там и еще около десятка фамилий, не сопровождающихся чинами. Еще поразмыслив, викторианец решил, что сортировка идет не столько по званию, сколько по баллам, набранным в квалификационном тесте. Отец Франческо руководил лицеем больше тридцати лет, и, конечно, у него был доступ к личным делам выпускников. Все-таки компромат? Или исследование? Исследование, имеющее мало отношения к этнографии...

Второй файл оказался картинкой. Пиктограммой. На пиктограмме изображено было что-то вроде куриного яйца, от него стрелка шла к мерзкой на вид, свернувшейся клубком личинке. Марка передернуло — вспомнился недавний бредовый сон. Личинка. Опять личинка? От личинки стрелка вела к большому знаку вопроса.

Рядом с картинкой с личинкой и яйцом имелась еще одна. На ней цвело пышным цветом два тюльпана, белый и красный. Рядом с красным написано было "Бетельгейзе" (в скобках "Геод"), рядом с белым — "Ригель" (в скобках "Ямато"). Какой-то шифр? Что, если это ключ к остальным файлам? К сожалению, Салливан и понятия не имел, как этим ключом — если все-таки ключ — воспользоваться.

Закрыв файл с пиктограммами, Марк вернулся к таблице. Промотав ее донизу, он обнаружил две строки, где зеленый цвет шрифта сменялся красным.

Антонио Висконти (Терра, 20 лет)

Франческо Паолини (Вайолет, 63 года)

Ссылки на дополнительные файлы. Так. Марк выбрал первое имя, и комм услужливо открыл окошко с уже знакомой мешаниной букв и цифр. Черт! Салливан уже собрался закрыть окно и вернуться к корневой базе данных, когда одно из чисел привлекло его внимание. Сто четырнадцать. Сто четырнадцать, почему это важно, сто четырнадцать, Висконти... Ах да. Запредельный, невозможный балл по оперированию. Завистливый шепот, с которым Вигн назвал это число. Лукас Вигн, со своими девяноста пятью, мало кому завидовал.

Марк лихорадочно нырнул в одну из собственных папок. Во время памятной беседы в Замке Салливан попросил коммодора скинуть на комм все данные, касающиеся его, Марка. Включая генетический импринт и, да, вот он, результат квалификационного теста, открываемый программкой "Praetorian". Самое оно для служебной программы ордена. Метко, так сказать, характеризует. Установив "Преторианца" на комм, Марк вновь вывел на экран файл с датабазой... да! Он оказался прав. Результат финального теста, ридинг, оперирование, ну это мы знаем... Результат первичного теста. Подпороговая эмпатия. Нулевой ридинг. Нулевое оперирование. Пятилетний Тони Висконти был куда бездарней Марка.

Салливан откинулся к пружинящей стенке палатки и прикрыл глаза. Что случилось с двадцатилетним Висконти на Терре? Правильно, вдруг, ни с того ни с сего, проявились способности. Если следовать логике, вторая красная строчка должна означать, что потенциал отца Франческо тоже резко, скачкообразно возрос. Здесь. На Вайолет. В возрасте шестидесяти трех лет.

Не поднимая век, Марк прислушался. Клапан палатки вздувался и вновь опадал от ветра. Под пологом зудел комар. О лампочку бился большой мотылек: мягкие глухие удары, суматошный треск крыльев. Над западным полушарием бело-голубой планетки Вайолет стояла ночь. Салливан потянулся к комму и принялся, один за другим, открывать файлы с результатами тестов.

Красный Лоб потел сосновой смолой. Солнце пробивалось сквозь красивую трехмерную схему, зависшую над панелью комма. Марк смахнул с лица прилетевшую из леса паутинку. Паутинка сорвалась с пальцев, чуть не задев белую точку Ригеля. Блеснула на мгновение, молнией перечеркнув туманность Голова Ведьмы, и поплыла дальше, к звездам пояса и расплывчатому облачку М 42. Там, куда плыла паутинка, в красно-зеленых туманах М 42, прятался страж Приграничья — боевая станция Церерус. А в Приграничье, если верить свихнувшемуся отцу Франческо, творились чудеса. Здесь родившиеся на Земле слабенькие эмпаты становились мощными операторами. Да, вот прямо здесь, на Вайолет, и становились. Получалось что-то вроде активации генетической памяти, о которой говорил Висконти, но гораздо, гораздо сильнее...

Дунул ветер, и паутинку унесло к бликующей под солнцем реке. Салливан протер усталые глаза. После бессонной ночи блеск раздухарившегося светила не радовал. Когда Марк отнял руки от лица, то обнаружил, что уже не один.

Мальчишка стоял в трех шагах от камня. Он смотрел по-прежнему настороженно, как выманенный из леса дикий зверек — шевельнешься, и умчится обратно. Марк шевельнулся: выключил комм, убирая диаграмму, и свернул панель в привычный ручной браслет. Мальчишка, вопреки ожиданию, не порскнул прочь, а шагнул вперед и вытянул руку. Хвойная подстилка, неизменно шуршащая под ногами Салливана, под босыми пятками пацана молчала.

— Ты обещал лекарство.

Марк сунул руку в карман в карман и вытащил порошок, завернутый в сухой лист одуванчика.

— Подмешивай в воду два раза в день. Завтра я дам тебе свежую порцию. Оно действует только свежим.

Это было откровенным и наглым враньем. Кетакс мог храниться при любых температурах до двух лет, но Салливану хотелось, чтобы мальчишка пришел опять.

Мальчик взял сверток и развернулся, намереваясь исчезнуть в лесу. Салливан спрыгнул с камня и позвал:

— Нарайя.

Тот обернулся.

— Почему вы так ненавидите ушедших к Кодду, что даже зовете их мертвецами?

Юный туземец оскалился.

— Они и есть мертвецы. Мертвец, который ходит и дышит, и похож на живого, все равно мертвец. Он хуже того, кто ушел к секену. Он искривляет мир.

Похоже, искривление мира — ложь? — считалось у местных худшим грехом. Мертвые лгут, потому что выдают себя за живых. Интересно.

— А чем наиру в поселке отличаются от живых?

Пацан снисходительно усмехнулся.

— Живые говорят. Мертвые квакают, как жабы в болоте.

Марк насторожился. Что он имеет в виду — новые слова, которые туземцы подцепили от Ван Драавена? Или?..

— А ты сейчас говоришь или квакаешь?

— Я квакаю, потому что ты не слышишь речи.

— Сеску тоже квакал?

Парень помедлил и резко кивнул. Нет.

— Сеску говорил? А Ван... Кодду — он квакает?

Пацан снова ощерился, тронь — и цапнет мелкими острыми зубками.

— Твой Кодду — юма, дух из пустоты. Он как камень, который летит из пращи и рвет все на своем пути. Он как камень, который порвал паутину.

Свирепая женщина на скале. Рядом фигурка пониже. Кожаная полоска, свист летящего камня...

— Вы убиваете тех, кто уходит к Кодду. Но самого Кодду вы не тронули. Почему?

Пацан важно и медленно скрестил руки на груди и выпрямился во весь свой невеликий рост.