— Вот и найми кого-нить другого! У кого при виде золота ухи затыкаются, глаза закрываются, и мозги отшибает начисто. Он те за золото пятки лизать будет. А я не из таковских, я свое сам заработаю. Мне твоих подачек даром не нать!
— А тебя куда девать прикажешь?! Ты знаешь уже слишком много!
Он засмеялся:
— Под воду. Камень на шею — и в реку.
— Да ты что? — я остолбенела, — Ты... соображаешь, что говоришь?
Он смерил меня скептическим взглядом.
— Да ты утопленница ли? Кто вчера меня стращал — на дно, мол, утащу...
— Не знаю... — я опустила голову, — Не знаю, Ратер. Меня связали по рукам и ногам, заткнули рот и бросили в Нержель. С одного из причалов там, в порту. Во время прилива.
Пауза. Мы молчали, стоя друг напротив друга на прибрежной узенькой тропинке. Ратер смотрел куда-то вбок. Я проследила его взгляд — он разглядывал наши длинные тени, что легли на косогор, головами почти касаясь идущей поверху большой дороги.
— Я поспрашал сегодня... — каким-то хриплым голосом заговорил, наконец, Кукушонок, — Поспрашал батьку... топили ли ведьм в наших краях?
— Ну? — я вскинула голову.
— Баранки гну. Он сказал — было дело. Пару раз топили. Пару раз жгли. По ловле ведьм у нас псоглавцы мастаки. Так что берегись.
— Кто это — псоглавцы?
— Че, не знаешь? И впрямь, дикая ты. Монахи это, перрогварды. А что до ведьм — батька как принял на грудь пинту имбирного, так и попомнил. Громкое, говорит, было дело. Вместе со всеми смотреть бегал. Леста Омела, сказал, ведьму кликали. Леста Омела, вот как.
— Вот как... — эхом повторила я. — Ратер, а он... что рассказывал? Поподробнее.
— Ну че, говорит, стоял в толпе вместе со всеми. Он тогда младшее меня был, пацаненок почти. Работал в коптильне, сбежал посреди дня, любопытно, вишь, ему стало, что это за испытание водою такое. Ерунда, говорит, связали девку и бросили в воду, и еще ждали — всплывет, не всплывет? Багры приготовили, потом по тростникам долго шарили, ничего не нашарили... Слышь, давай присядем. Вот здесь, на травке, — он скинул безрукавку и расстелил ее на склоне. — Садись.
Я села, он устроился рядом, согнув одно колено, а вторую ногу вытянув поперек тропинки.
— Ну вот так как-то. — Кукушонок взъерошил пальцами траву, будто собачью шерсть. — Батька говорит, шуму было много, да и выпороли его потом крепко, вот и запомнил. А так, говорит, смотреть не на что. Вот когда жгут — это да, это зрелище. Или на Четверговой Площади когда закон чинят. Тоже зрелище. А это, говорит, курям на смех...
— Разочаровался твой батька, стало быть. Холера! Даже обидно!
— Он говорит, эта Леста Омела королеву покойную спортила, и через то королева сама ведьмой заделалась.
— Какую королеву? — подскочила я.
— Королеву Каланду, мир ее праху.
— Каланда не умерла! Она исчезла, и... и...
— Эту байку я уж сам слыхал, ее в городе все знают. Рассказывают, королева Каланда пропала как-то на три дня, а как ведьму, что ее спрятала, потопили, вернулась. В целости и сохранности. Только чудная какая-то вернулась. Она и до того, говорят, своевольная была, а тут волшбой, говорят, занялась, заклинания всякие распевала, с демонами вожжалась... Псоглавцы ничего не могли поделать — королева она, да и своя, андаланка, что ни говори... и старый король любил ее очень...
— А дальше что? — я смотрела ему в рот. Меня аж трясло от волнения.
— Что дальше? Дальше — все как у людей. Родилась душа наша принцесса Мораг, цветок благоуханный. И оказалась похлеще маменьки. Говорят...
Тут он резко замолк, словно прикусил себе язык. Я заерзала рядом.
— Что говорят? Рассказывай!
— Да враки это. Народ приврать любит.
— Ты рассказывай, а там разберемся. Рассказывай, Ратер!
— Говорят... что она... ну... чертовка. Что королева ее не от короля своего родила. Не знаю... вранье это... Принцесса, конечно, выродок... — он сморщил облупленный нос, — ехендра, хотел сказать...
— Энхендра, — поправила я. — Дети высоких лордов, не отмеченные дареной кровью, называются энхендро.
— Я и говорю — ехендра. Крови дареной в ней не видать совсем... Мастью не вышла. В мамку она пошла, принцесса наша, смуглявая такая. А чудищ среди высокородных и без нее хватает. Старый Даллаверт, сказывают, кровь младенческую пьет, аки упырь... Вальревен вилланов своих собаками травит...
— А что Каланда?
— Королева Каланда потом наследника супругу родила, нынешнего короля нашего, Нарваро Найгерта. И померла через это. Кровью, говорили, истекла.
— Каланда... умерла?
— Давно уже. Лет двадцать тому. А то и поболе. Эй, ты что? Да ты что, эй!
Блики на воде слились в золотое полотно, султанчики камышей размазались и провалились в золото. Я сделала несколько глубоких вздохов, перемогая давление в груди.
— Ты что это... барышня? Реветь затеяла? Чего реветь, она ж давно померла... давно! У нее дети взрослые! И король наш старый, Леогерт Морао, он тоже помер... ну, помирают люди, что же делать... Столько лет прошло, сама подумай. Эй!.. Смотри-ка, ревет, что твоя белуга... Эй! Да хватит же! Ты что, вправду в подружках у нее ходила, у королевы нашей? А батька говорил — все как раз думали, ты ее со зла спортила, сглазила. Что ежели бы тебя не потопили, колдовство твое черное не раскрыли, не вернулась бы она никогда.
Я наконец взяла себя в руки. Вытерла нос рукавом. Да, потери. Потери. Что ты хотела? Заявится в замок — "Каланда, это я, твоя араньика!" Парень прав — время идет. У нее дети... посмотреть бы на них. Хоть издали.
— Слышь, — Кукушонок встряхнул меня за плечо, — Слышь, а где же ты была все это время? Сейчас только всплыла, что ли?
— Вроде того, — буркнула я, хлюпая заложенным носом.
— А мантикор откуда взялся?
Опять за свое. Кто о чем, а вшивый про баню.
— Там, на острове... На Башне на Стеклянной... озеро есть...
— Нет там никакого озера.
— Внутри. В скале. Озеро. С мертвой водой. Он там лежит. В мертвом озере.
— Мертвый?
— Да нет! Спящий.
— Ааа... — Кукушонок моргнул, — И что?
— Что?
— Ты-то там как оказалась?
— Колдун один меня к мантикору приставил. Велел заботиться. Я и забочусь.
Кукушонок нагнулся ко мне и просительно заглянул в лицо:
— Слышь, Леста, я того... помогать буду. Заботится, все такое. Правда! Не за деньги, за так!
Я закрыла глаза. Вздохнула.
— Хорошо. Но, боюсь, Амаргину это не понравится.
— Кому?
— Магу. Колдуну.
— Это который тебя со дна поднял, чтобы ты за мантикором присматривала? А кто же раньше, до тебя, за ним присматривал?
— Сам Амаргин и присматривал.
— А теперь ему помощник понадобился?
Я пожала плечами. Удалось избежать разговоров про ту сторону. Это хорошо. А то я сейчас в полном раздрае, вообще в голос бы разревелась. Ведь подозревала же, что Каланда мертва. Эк меня скрючило...
— А ты про меня своему колдуну не сказывай.
— Он узнает. Это маг, Ратер. Он уже и не человек почти.
— И что он сделает, ежели узнает? Накажет меня?
— Он накажет меня.
— Как?
Я опять пожала плечами.
— Отправит обратно на дно. "Камень на шею — и в реку".
— Он злой колдун?
— Нет, Ратер. Он не злой и не добрый. Он другой. Я не знаю, что у него на уме.
— Ну пожалуйста, Леста, пожалуйста! — парень заныл как ребенок. — Один разочек! Одним глазком! Я только гляну и сразу же уйду. Не убудет от тебя. Ну пожалуйста!
— Да что ж тебя так припарило? Это ведь не дракон. Ничего в нем особенного нет.
— Вот и покажи! А я уж своей головой смекну, особенный он или не особенный. Ты сама вот подумай, это же тварь такая... сразу понятно, что таких на свете быть не может. Это же чудо всамделишное. И ежели хоть один такой на свете есть, значит и чудеса на свете есть. Понимаешь?
— А я как чудо тебя не устраиваю?
— Ты... — он помолчал, чуть отстранившись, глядя на меня горячими, какими-то совершенно нетрезвыми глазами. Зрачки у него прыгали. — Ты... того. Можешь быть... просто сумасшедшей.
— Вот как?
— А че я тебе верить должен? Ты пока тока языком полощешь, да дурака нашего пугаешь. Может ты не ведьма никакая, и не дроля, почем я знаю. Я ж и золота твоего не видел.
— А ты, значит, просто верить не можешь. Тебе доказательства требуются. А в Бога ты веришь?
Он нахохлился, схватился за солю свою.
— А что?
— Ничего, — я встала. — Пойдем обратно, солнце садится уже. Скоро ворота закроют.
Он поднялся, подобрал свою безрукавку.
— В город? Зачем тебе в город?
— Да вот, решила последовать твоему совету. Сняла комнату в "Королевском колесе" на пару дней. Лучше в постели спать, чем на песке, верно?
— Верно. "Колесо" — трактир видный, богатый. Так мы того... сговорились?
— Шут с тобой. Сговорились. Будет тебе мантикор. Только запомни — я не ведьма, не дролери, не мара, не навья, — в последнем я сомневалась, но Кукушонку про мои сомнения знать не следовало. — Я сама не знаю, почему тогда пропала королева Каланда. Я была ей верной слугой, я любила ее всем сердцем, и ни за что не причинила бы ей вред. Не знаю, что с ней произошло. — По правде говоря, не помню, но эти тонкости для парня тоже лишние. — А теперь я вернулась, и не очень понимаю, что мне делать. Пока делаю то, что велит Амаргин — хожу за драконом. То есть, за мантикором. Все. Ты понял?
— Угу, — кивнул Ратер, — Понял. А ежели врешь — Бог тебе судья.
Не вру, а умалчиваю.
Мы побрели назад. У реки похолодало, и я поднялась наверх, к дороге. Кукушонок плелся за мной, хмуря лоб и покусывая пухлые губы. С дороги мы увидели, как пересекая розовую закатную воду, под еще более розовым закатным небом ползет по провисшей струне порожний паром.
— С той стороны позвали, — сказал Кукушонок, — Кого это на ночь глядя...
— Хочешь поглядеть?
Он поколебался.
— Да ладно, без меня справятся. Батька, видать, Кайна из захоронки выманил. Провожу-ка я тебя лучше. Днем одной по городу еще туда-сюда... а вот по темну... И вообще. Не след бы тебе ходить в одиночку.
— Я заметила. А ты хочешь сказать — с тобой безопасней?
Не слова не говоря, он сунул руку под рубаху и выхватил какую-то продолговатую штуковинку. Бабочкой крутнувшись на пальце, она выстрелила приличных размеров лезвием.
— Ого! — удивилась я, — Да ты зубастый, Кукушонок.
— Ну так! — он убрал нож, — Это город, барышня. Здесь всякой твари по паре. Так что держись рядом.
— Не могу я все время за спину тебе прятаться. Ты же занят полдня.
— А ты не высовывайся, когда я занят.
Я усмехнулась про себя. Уже командует, вот ведь! Герой. А ведь верно говорит, не подкопаешься...
Мы прошли в ворота. Двое стражников у караулки и голов не повернули. Третий вообще спал, привалясь к стене.
— Завтра после полудня, — заявил Кукушонок приказным тоном, строго щурясь вдаль, — как смена моя кончится, зайду за тобой. Сплаваем на остров. Покажешь...
На узких опустевших улицах было гораздо темнее, чем за стенами. Городская ночь пока еще робела выползать на площади и поднимать голову к небу, но каньоны переулков и колодцы дворов были переполнены ею по самые карнизы крыш. Ночь медленно, как тяжелый дым, катилась под наклон, в сторону реки. Только на черепице, расчерченной трубами и силуэтами котов, таял последний чахоточный румянец.
На подходе к трактиру Кукушонок нахмурился, лицо его напряглось. Он поднял руку, останавливая меня. У коновязи толпились лошади, много лошадей, и даже в сумерках я смогла разглядеть, что все они в дорогих попонах, в блестящей позолоченной сбруе. Вокруг прохаживались двое мальчиков, одетых как слуги, но тоже очень добротно. Круга света от фонаря над воротами было достаточно, чтобы пестрота желтого и алого бросилась в глаза. Кукушонок зло выругался.
— Что случилось?
— Ничего хорошего. Дьявол! Надо же было так влипнуть!
— Кто-то загулял в трактире? Кто-то из благородных?
— Угу. Загулял. Высочество наше бесценное со товарищи, не к ночи будь помянуто. Поворачивай оглобли, барышня. Нам тут делать нечего.
— Погоди, — я засуетилась, — У меня там вещи.
Кукушонок ударил кулаком по раскрытой ладони.
— Каюк твоим вещам.
— Почему — каюк?
— По кочану. Разнесут трактир по щепочкам. Или подожгут.
— Да ты что? Эта... принцесса... она что, совсем?
— Да хрен ее знает. Временами кажется, что совсем. — Ратер скорчил рожу, глядя на закрытые окна трактира. Из щелей между ставен лился свет. Внутри шумно гуляли. — Одержимая она. То месяцами в Нагоре сидит, носа не кажет, то вдруг на нее блажь находит, пьянки, гулянки. Тогда ей с бандой лучше под ноги не попадаться, затопчут не глядя. А то и что похуже сотворят. Сейчас у них, видать, веселье в разгаре.
— Оно всегда настолько разрушительное?
— Да говорят, ее высочество и в печали не брезгуют что-нибудь расколотить. Или кому-нибудь морду начистить. Или, опять же, поджечь что-нибудь. Говорят, у нее сдвиг на огне. Угли голыми руками хватает. Вот кто у нас ведьма-то настоящая.
— Поджечь? Она поджигает дома?
Парень закусил губу, нахмурился.
— Горело тут несколько раз... Кто говорит — сама подожгла, кто — масляный фонарь по пьяни уронили... Вообще-то они в лесу костры жгут. И прыгают через них голяком. Хотя, может, это враки. Что голяком.
Мы помолчали. Было слышно как внутри трактира голосят и топают, почти заглушая взвизги дудок и гудение виол. Иногда там что-то звенело, трещало и рушилось, и звук падения перекрывал слаженный пьяный хохот.
— Знаешь, — сказала я, — думаю, там можно пройти через двор. Там есть лестница на верхнюю галерею. А в зал мы не сунемся.
— Без барахла невмоготу?
Я закивала.
— Дьявол... Стой тут, я сам схожу. Давай ключи. Где твоя комната?
— А если тебя зацапают как вора? Ты погляди на себя — голодранец!
— Это я голодранец?
— Ну не я же!
Он бешено вытаращил на меня глаза, оглядел мое белое платье, потом свою бахромчатую безрукавочку и сыромятные чуни, похожие на пирожки — и смирился.
— Да, — буркнул он, — голодранец. Но если там сцапают тебя, тебе придется гораздо хуже чем мне.
Мы опять помолчали. В зале надрывно визжала какая-то девица. Визг никак не прекращался. Вот это легкие, подумала я.
— Тогда пойдем вместе. Будешь прикрывать мне тыл.
— Что прикрывать?
— Спину прикрывать.
Он явно хотел уточнить, какие именно тылы мне следует прикрывать, но удержался. Махнул рукой.
— Идем. Только я первый.
Мы обошли трактир слева, оставив освещенную улицу за спиной. Здесь, в переулке, сумерки загустели почти до чернильной темноты. Ворота во двор были, конечно, заперты, но маленькая калиточка подалась нажиму и отворилась. Во дворе оказалось несколько светлее; большие квадраты света из окон второго этажа лежали на утоптанной земле. Вдоль стеночки мы двинулись к полуотворенной двери на кухню.
Кукушонок скользнул вперед, а меня привлекло какое-то движение сбоку. Шум веселья доносился сюда едва-едва, и я различила то ли стон, то ли мычание. Человек сидел скорчившись, привалившись плечом к поилке, вокруг вся земля была залита водой, и он сидел прямо в луже. Пьяный в зигзаг.
