| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Зарина снова улыбнулась, вызвав ответную улыбку на губах Элимера. Он притянул любовницу к себе и обхватил за талию. В этот миг раздался осторожный стук в дверь. Отстранив девушку, кхан обернулся.
Она взмолилась:
— Не открывай, и они уйдут!
— Если меня беспокоят в такой час, значит, что-то важное, — в голосе больше не слышалось нежности.
Стук повторился, и Элимер открыл дверь.
— Таркхин? Что-то срочное?
Никто, кроме советника, не мог стоять за дверью. Только он осмеливался тревожить правителя, когда тот с наложницей.
— Из Дейнорских лесов примчался один из серых. Привез вести о дикарях. Они собираются идти на нас войной.
— Войной?! На нас?! Да они с ума сошли!
— Прикажешь его позвать?
— Не нужно. Я сейчас спущусь. Пусть подождет.
Элимер прикрыл дверь, подхватил с пола пояс с оружием и надел его.
Зарина потянула кхана за руку и воскликнула:
— Не уходи! Останься, жизнь моя! Какие-то дикари! Что с ними станется? До завтра подождут.
Кхан глянул на девушку так, будто только сейчас о ней вспомнил, и нахмурился, когда услышал:
— Для тебя дела и советники всегда важнее меня!
— Разумеется. Я — правитель.
— Останься, прошу!
— Не могу.
Элимер поцеловал девушку в висок и вышел из покоев. Она стояла потерянная, потом в ярости ударила ногой дверь. Зарина злилась и обижалась, что он пренебрег ею из-за дикарей. Спустя минуту ярость сменилась слезами.
* * *
Элимер спустился по лестнице и удивился, заметив в зале Ирионга и Варду: он не ожидал увидеть их в столь позднее время.
Таркхин объяснил:
— Когда я выслушал Фарема, подумал, что вопрос нужно решить поскорее. Вот и собрал... небольшой совет.
Кхан кивнул. Прошел в другой конец залы и опустился в деревянное кресло. Напротив стоял невзрачный человек в запыленном плаще. К нему Элимер и обратился:
— Ты из серых воинов. И ты привез весть, которую считаешь важной.
— Да, повелитель.
— Слушаю.
— Месяц назад к айсадам пришли вожди других лесных племен, а также туризасов. Тогда мы не придали этому значения. Подумали: это из-за праздника — иногда дикари справляют Весеннюю Луну вместе. Мы ошибались. Племена объединились в туризаских степях. Думают идти на нас войной. Пройдут в обход Дейнорских лесов, через Зеркальное ущелье. Они как раз собирались выдвигаться, когда мы отправились с донесением.
— Когда это было?
— Три дня назад, еще до восхода. Молю о прощении, повелитель: мы поздно поняли их замысел.
— Да, — Элимер в раздумьях постучал пальцами по подлокотнику, — это ваша ошибка. Но хотя бы с донесением успели вовремя. Если дикари и впрямь двинулись в обход лесов, то раньше, чем через трое суток, не появятся. Но я не понимаю, на что они рассчитывают...
— Может, у них появилось что-то, о чем мы не знаем? — предположил Ирионг. — Какая-нибудь хитрость? Ведь даже если дикари объединились, их все равно мало. Они плохо вооружены. На что они надеются?
— На помощь высших сил, — хмыкнул Варда и пояснил: — Племена наивны. То, что называется военной хитростью, они называют трусливыми уловками. Не думаю, что у них в запасе может быть одна из них. Скорее, решили, что скрываться в лесах и дальше — недостойно. А может, наши приграничные поселенцы слишком осмелели. Вот лесной народ и разозлился.
— Поселенцы... Постоянно лезут в леса! А дикари думают, что Отерхейн снова идет войной, — Элимер покачал головой.
— А туризасы? Они-то с чего воевать решили? — Ирионг покосился на разведчика, а затем взглянул на остальных.
— Наверное, боятся за свои степи, — усмехнулся кхан. — Не понимают, что нам своих хватает — брать там все равно нечего, а уследить сложно. Какова бы ни была причина, вопрос в том, что будем делать мы. Ирионг!
Военачальник развернул карту и обратился к серому:
— Где, говоришь, пройдут дикари?
— Вот здесь, — разведчик ткнул пальцем в пергамент. — Тут лес почти граничит с горами. Потом они, наверное, спустятся по Каменистым Холмам. Затем обрушатся на ближайшие поселения.
— Я понял. Мой кхан, если наши этельды выйдут на рассвете, мы встретим дикарей на холмах. Удобная позиция.
— Успеешь собрать людей?
— Конечно. Их понадобится не так много.
— Хорошо. Тогда завтра на рассвете. Я сам поведу войско.
Возникло молчание, затем Ирионг поинтересовался:
— Но, мой кхан, дикари — это не Антурин... И даже не Урбиэн с Тилироном. Они не стоят того, чтобы ты рисковал жизнью.
— Никакого риска. Я возьму Видольда с ребятами, они еще ни разу не подводили. Пусть дикари — те, которые выживут, — боятся не только моего войска, но и меня. Чтобы не рассказывали потомкам, как струсил выйти против них проклятый шакал. Кажется, так они называют меня, а, Варда? — увидев, что советник смутился, Элимер рассмеялся. — Можешь не отвечать, я и так знаю. Ирионг, готовь войско. И всем приятной ночи. Нам не мешает выспаться.
С этими словами кхан отправился в свои покои: об оставленной в одиночестве любовнице он забыл.
Столица погрузилась в сон. Уснул и великий кхан. Уже под утро ему приснилось, что в начале сущего была пустота...
...Бездонная пустота и непроглядный мрак. В них не было ни движения, ни покоя, ни времени, ни безвременья. Пока не зародился во мраке огонь. Откуда он возник, не знали даже боги, ибо они пришли позже. Вечность пронеслась, и вышла из пламени Праматерь сущего. Была лицом она черна, а телом бела, одним сердцем зла, другим добра, на четыре стороны смотрели четыре ее глаза.
Проглотила она те угли, что от пламени остались, и отяжелело ее чрево.
В один день родила она богов. Стал среди них главным Гхарт. Многое хотел он свершить, но Праматерь держала его в оковах, ибо страшен был он в гневе. Однажды не стерпел Гхарт и вызвал Праматерь на поединок.
Бились они тысячу лет и еще один день. Поверг Гхарт Праматерь в день последний. Но она была жизнь подарившей, и Гхарт почтил ее. С танцем, от которого содрогнулось сущее, отправил ее тело в негаснущий горн, и превратилось тело в Гору. Своим алмазным молотом придал Гхарт ей форму, и стала Гора миром.
Танцевал Гхарт перед Горою-Матерью. Одной рукой взмахнет — звезды с Луною рождаются, другой — солнце поднимается. Как третьей рукой поведет — небо с землей разделяются. Четвертой — жизнь дает.
Скрутил Гхарт из мрака черный жгут, и стал жгут змеем. Выросли у Змея крылья, рванулся он прочь.
На девятый день поймал его великий Гхарт, схватил за хвост, оторвал крылья и сказал:
"Быть тебе, созданию мрака, охранителем мира. Трижды обернешься вокруг тела Горы и уснешь, пока последние времена не наступят".
Смирился Змей, обернулся вокруг Горы, закусил хвост и заснул до последних времен, как ему приказали. Держит он Гору, пошатнуться ей не дает.
Так есть и так будет до последних времен, когда прольется слишком много крови. Проснется тогда Змей, напьется этой крови, мощь обретет. Отрастит новые крылья и вырвется на свободу.
Пошатнется Гора, и смешаются миры. Мертвые полезут в царство живых, богов не выдержит небо, а дети хаоса на костях Матери плясать начнут. Перепутается все местами, перевернется Гора вниз вершиною. Погибнет мир, нарушится порядок.
А что будет дальше ведомо лишь Непознаваемым, что сами себя создали.
* * *
Спала империя, но Таркхин не сомкнул глаз — у него еще оставались дела.
Ему не нравилось, что Элимер надумал участвовать в походе. Советник считал, что пора уже кхану наиграться в простого воина и успокоиться. Слишком рано стал он правителем, так и не насладился юностью. А потом стало поздно: первые месяцы власти сильно его изменили. Постоянный страх предательства, заговоров и смут превратили Элимера в недоверчивого, холодного правителя, который забыл, что такое радость.
Таркхин тревожился. Когда кхан решил пойти в бой, советник увидел за его плечами тень смерти. Он не отговаривал воспитанника — тот все равно не послушал бы. Тем более существовал другой путь: воспользоваться чарами. Подобное вмешательство противоречило законам магов-хранителей, но все-таки чародей отважился на него.
Таркхин закрыл глаза и, взрезав ткань мира, отправил дух в иные пределы. Искал среди узора сил и паутины судеб одну единственную нить — ту, которую кто-то вплел в судьбу воспитанника. Ту, которая ядовитой змеей обвилась вокруг нее, перекрывая ток жизни.
Блуждая среди тенет времени, колдун спускался к корню Горы и возносился к ее вершинам.
Не прошло и мгновения, но пролетела вечность. Таркхин нашел нить изменений. Она пульсировала, воспаленно-багровая, похожая на опухоль, кровавыми отростками переплетаясь с жизнью Элимера. Она останавливала течение его жизни, разрывала сочленения событий и причин, занимая их место.
Чародей открыл глаза и вздохнул. Он понял, что смертельное проклятие несла в себе древняя вещь — наследие айсадов, наделенное огромной мощью. Среди племен нашлись сильные шаманы. Впрочем, Таркхин прожил не один век и знал, как с этим совладать: проклятие нельзя уничтожить, не навредив Элимеру, но можно изменить его путь.
Старик вновь закрыл глаза и перенесся в мир духов. Теперь ждало самое сложное: умиротворить смерть другой жертвой, перенаправить кровожадную силу с кхана на кого-то другого. Он решил, что справедливее всего — на шамана, пославшего убийственное заклинание. Для этого необходима магия крови, рискованная даже для Таркхина. Однако он не мог позволить Элимеру умереть, а потому собирался воспользоваться ей, невзирая на опасность.
Чародей вскрыл запястье. Здесь, в призрачном мире, кровь преображалась, окрашивалась золотым и, подобно солнцу, озаряла серые пределы, согревала их. Привлекала детей ночи — бесплотных пиявок, высасывающих жизненную силу. Даже великие маги с трудом противостояли этим созданиям нижнего мира. А потому, когда Таркхин напоил кровью багровый сгусток проклятия, сманив его на другую нить судьбы — шаманскую — он почти лишился сил, опустошенный тенями.
В последний миг вынырнул в явный мир и без сил рухнул на пол. Он успел заменить мишень для смертельного заклятия на другую. Теперь, когда оно начнет действовать, то сделает круг и упадет на голову того, кто посмел угрожать жизни любимого воспитанника Таркхина.
Советник, покачиваясь, поднялся и в беспокойстве уставился на свечу. Его не оставляло ощущение, будто он что-то упустил.
Глава 10. Яд слаще вина, а смерть прекрасней жизни
Этот день для Лиммены выдался тяжелым. Как и несколько предыдущих. Во дворец приходили тревожные известия, и царица нервничала. Сейчас она в смятении металась по одной из своих комнат, тяжело дышала и судорожным движением накручивала на палец прядь черных волос.
Успокоиться не получалось, утренний совет не уходил из памяти. На нем опять ничего не решили. Советники смыслили в торговле, интригах и дипломатии, но не в битвах. А Иллирину угрожала война. Правда, Ниррас разбирался в таких вопросах, но в одиночку немногое мог сделать.
Раньше соседи не казались опасными, а потому на места советников подбирались дипломаты, а не воины. Менять же их царица не осмеливалась: тогда никто не поддержит Латтору после смерти матери. Пусть они мало понимают в сражениях, зато смогут предотвратить интриги против царевны.
Правительница любила дочь, но сознавала, что девочка не слишком умна. Ей уже восемнадцать, а она все еще вела себя, как ребенок. Не большим умом обладал и муж Латторы — Марран. Царица помолвила их, когда дочери было семь лет. Рассчитывала, что богатый, но слабовольный супруг не станет вмешиваться в решения Латторы, и той не придется делить с ним власть. Это оказалось ошибкой. Лиммена поздно заметила, что дочь растет, но не взрослеет, и без указки шагу ступить не способна.
Царица боялась. Все, что так тщательно создавала, могло обрушиться. В который раз она проклинала усилившийся Отерхейн, а заодно советников, не знавших, как совладать с дикими ордами, если те пойдут войной.
Недавно ее страна жила спокойно, надеясь на Антурин, преграждавший путь войскам кхана. Теперь твердыни пали, ничто больше не защищало Иллирин, а приближенные молчали по-прежнему.
На совете зять сидел, безразлично глядя перед собой. Как обычно. С Латторой было еще хуже. Марран хотя бы вел себя спокойно, а девчонка вертелась или глядела в окно, наблюдая за игрой света в витражах. Лиммена сделала ей замечание. Девочка угомонилась, но ненадолго. Спустя несколько минут прыснула, прикрыла рот ладошкой и выбежала из залы.
Советники притворились, будто не обратили на это внимания. Лиммена тоже не подала виду, что разозлилась. Окончив бесполезный совет, царица поднялась в свои покои. Попыталась взять себя в руки, но ей так и не удалось. Слишком многое навалилось. Падение Антурина. Отерхейн, подступающий все ближе к иллиринским границам.
"А еще тупые советники, глупая дочь, безвольный зять и проклятая болезнь!" — выругалась Лиммена.
Она знала, что больна, и жить осталось недолго — год или два. Так говорили лекари, да царица и сама чувствовала. Боли в груди появлялись все чаще и становились все сильнее. Мучил кашель, не хватало воздуха. Вот и сейчас — всего-то с четверть часа ходила по комнате, а уже задыхалась.
Царица опустилась в кресло. С раздражением сорвала венец, швырнула его в угол и уронила голову на руки.
"В могилу меня, в могилу, — преследовала мысль. — В усыпальницу. Пусть обвесят золотом, дорогу устелют цветами... А чернь будет идти следом и выть от горя".
Вспомнился стишок Аззиры. Когда та еще жила при дворе, постоянно сочиняла разную жуть.
"Смерть прилетит, ты будешь тихо спать.
Уютно в саване в родной твоей могиле"
Лиммена всегда считала племянницу безумной: где это видано, чтобы отроковица двенадцати лет думала о смерти.
"Другое дело ты, верно?" — встрял внутренний голос и добавил: — Может, выпьешь яду? Хочешь яду? Прохладного терпкого яду?"
"Заткнись!" — приказала царица самой себе, но это не помогло.
"Жизнь обманула тебя. Она обещала любовь и счастье... А что дала? Болезнь? Глупую дочь?"
Лиммена в отчаянии завыла. Она давно ощущала пустоту внутри, которая все чаще заполнялась болью. Ничто не радовало, не интересовало, на глаза то и дело наворачивались слезы. Усталость не проходила ни на миг, постоянно клонило в сон. Царица даже просыпалась разбитой. Лишь осознание долга заставляло заниматься делами страны, но женщина понятия не имела, на сколько еще ее хватит. Болезнь брала свое, и о смерти Лиммена задумывалась нередко — в ней виделся покой.
Она поднялась с кресла и нетвердой походкой прошла в смежную комнату. Там приблизилась к стене, надавила на едва заметный выступ. Открылся шкафчик, заставленный пузырьками и склянками.
Царица выбрала быстрый и безболезненный яд. Сейчас ее ничто не волновало: ни Иллирин, ни советники, ни даже дочь.
Откупорив пузырек, женщина с блуждающей улыбкой поднесла яд к губам, но тут ее пронзила боль. Она вскрикнула, прижала руки к груди и выронила заветный флакончик. Темная густая жидкость с бульканьем впиталась в толстый ковер.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
