— Ан как. Дети своим сроком идут... Я ничего. К рожденью привычна. Легко выпускаю. Кабы не голодна, так еще б легче... Пуповину перегрызла, да завернула.

— Ум Готтес вилле... — Прошептала Хельга.

— А, думаю, до дома не донесу. Ослабела. А и там уже Елизария Лукича подкулачники. Убьют. Дите жалко. А тут вы. Заберите дите. Христом-Богом кляну.

— И что нам с этим делать? — Спросил Ли. — Заберем с собой в Бузулук?

— Картошка где? — Спросил женщину Фрол.

— А? Там, в кустах. Я и не съела ничо. Одну только погрызла. Как дите хватило, так в рот вкрепила, чтоб не кричать.

— Ладно, не бойся. — Сказал бабе Фрол. — Воровать негодно. Но нет такого закону, чтоб с голоду помирать. Теперь власть новая, советская. Она защитит.

— Как же, защитит, — тоскливо помотала головой баба. — Ваша советская власть, — у нашего кулака в доме живет.

— Это как? — поднял брови Фрол.

— Судья у него живет, советский. Как в село приехал, так на второй дён Елизарий Лукич его к себе и поселил. У него дом хоромный, вольготный. Елизарий Лукич судью столует. А тот весь закон по-кулацки толкует. Все у того схвачено. Потому — кулак.

— Ладно. — Фрол встал и двинулся к борту. — Щас заберем картофель, и поедем. Хельга, посмотрите там ее... по женской части.

Фрол спустился с грузовика, и побрел к кусту. Благо, ветер немного разогнал небо, и звезды проклюнулись светом. Картошка нашлась, морщинистая, засевная. Валялась у куста вроссыпь, на домотканной дерюге, которая видать послужила услом. Фрол чертыхнулся, сгреб картофель в ткань, и перевязал углы дерюги по два, крест-накрест.

— Фрол! — крикнул с кузова Ли. — К нам конные!

Фрол подхватил кулек, и побежал к грузовику. Из-за леска показались световые всполохи, задробил топот копыт. Фрол едва успел подбежать к кузову, как подлетело пятеро всадников. В руках всадники держали оружие, а трое — карбидные фонари. 'Богатые', — мельком успел подумать Фрол.

— Гляди, Матвей! — Гаркнул один. — Да вон же Глашка! На автомобиле! Воровское семя!

— Осади назад! — Фрол вытащил револьвер, и шагнул вперед от кузова.

Конные обступили его полукругом, но остановились. Кони хрипели и притаптывали. Негромко шипели горелки карбидных фонарей. Здоровые бородатые мужики на конях, пытливо оглядывали Фрола и машину за ним.

— Вы чьих? — Спросил Фрола, прочему-то самый молодой, и безбородый, который видать и оказался за главного.

— А вы — чьих?

— Мы со двора Елизария Костюхина!

— Никогда не слышал, — равнодушно пожал плечами Фрол.

Молодой поджал губы.

— Эта девка к нам во двор залезла. Уворовала. Отдай ее. Мы в своем праве.

Фрол аккуратно опустил на землю узел, отошел на шаг назад.

— Это то, что она унесла. Забирай.

— А девка? — Переспросил молодой.

— С нами поедет, в Бузулук. Там сдам. Я — видишь — Фрол стволом Нагана показал на истрепанную повязку — милиция.

— Ты не наш, — мотнул головой Молодой. — У нас тут своя власть. Советская. Надо, чтоб здесь народ расправу видел. Чтоб знали голодранцы, как чужую собственность замать!

Фрол оглянулся назад. Ли сидел у борта с карабином. Кэмрон стоял у кузова с револьвером. Рядом с Ли в кузове присела Хельга, вытянув перед собой тот маленький револьвер, что дал ей в свое время Фрол. Священник Василий загородил собой Глафиру и ее ребенка.

Фрол почти улыбнулся.

— Твоя собственность перед тобой. А бабу мы увозим. Не вздумай мешать.

— Постреляем вас всех к чертям! — Пригрозил Молодой.

— Матвей Елизарыч, — осунулся к молодому заросший до глаз бородач в картузе. Не лезь к оружным. Зачем на рожон? Добро-то мы возвернули. А Глашку и так городские, — по-своему накажут.

— Да ты что, — не понимаешь?! — Вскинулся Молодой. — Не в картошке этой снулой дело! В уважении! Вся округа должна знать, — что такое воровать у Костюхиных!

— Оно так, — настороженно кивнул бородатый. — Однакось, Елизарий Лукич сейчас-бы охолонил. Помнишь, как он говорит — в уме у Костюхиных самая сила.

Молодой переживал губу, выдохнул.

— Ладно, Глашка. — Езжай с городскими! Езжай! За тебя твой муж-дошляк ответит! И пащенки твои! Я их сам лично до смерти запорю!

Фрол почувствовал, как у него стянуло кожу где-то в затылке, у ушей. В голову прилило, но мысли при этом остались кристально ясными. Он шагнул вправо, так что шея коня прикрыла его от обреза молодца, ткнул ствол Нагана тому под ремень, и нажал на спуск в упор. Стрельнуло непривычно глухо. Все на момент застыли. А Фрол уже развернулся к ближнему подкулачнику, — и выстрелил еще. И на этот раз громыхнуло дробно, часто, с повторами и раскатами, — потому что выстрелили все, у кого было оружие.

Причудливо бросали свет в разные стороны, лежащие на дороге карбидные фонари. Тихо ржал конь, волоча по земле застрявшего ногой в стремени бородатого мужика. Плакал в кузове ребенок. Конь одного из подкулачников, лежал на земле, и тяжело дышал, раздувая грудную клетку, как кузнечные меха, поводя ошалелым, полным боли глазом. Иные кони разбегались по полю в разные стороны, от упавших хозяев. Молодой главарь все еще держался в седле, потеряв обрез, невообразимо скорчившись в клубок, подтянув к себе ноги, упираясь лбом куда-то в шею своему жеребцу, он выл, — будто в живот ему заливали расплавленный свинец. Фрол шатаясь подошел к коню детины, и рукой толкнул парня из седла. Тот вывалился в сторону, сапоги брякнули в дорожную пыль, но он все продолжал цепляться сведенными руками за гриву. И выл, выл не переставая. Фрол аккуратно примерился, чтоб не задеть коня, и прострелил молодому голову. Тот наконец распустил руки, и обвалился на землю.

Фрол, утирая лицо, передвигая чугунные ноги, подошел к тому коню, что пластался на земле. Поглядел в налитый болью глаз. На пузырившуюся кровью дыру в грудине. Вложил ствол к уху коня, — прости кормилец, — выстрелил туда, и обессилено сполз на землю, упарившись спиной в конский круп.

— Да когда же это все закончится... — Прошептал Фрол.

Убивать людей стало гораздо проще, чем лошадей. Вот что было плохо.

— Что же за день-то сегодня такой?.. Что за жизнь?.. — Фрол шептал, и стягивал лицо себе ладонями, словно боялся, что оно треснет, и развалится на части, как хрупкая личина.

Ему отчаянно была нужна минута, секунда отдыха.

В кузове грузовика безнадежно заголосила Глафира.

— Фрол! — Ты в порядке? — Перекрикивая женщину спросил из кузова Ли.

— Да... я... в порядке... — Пересиливая себя встал Фрол. — А вы? Все живы?

— Похоже, все целы, — отозвался Ли.

Фрол огляделся, убрал револьвер, собрал лежащие на земле фонари. Кэмрон стоял у грузовика, закинув винтовку за спину. Он показал Фролу большой палец. Фрол на всякий случай показал американцу такой же жест. В свете фонарей в руках Фрол увидел, что Хельга все еще сидела в кузове, выставив с мешков руки с револьвером, глядя уму за спину, на лежащих людей.

— Хельга, — позвал Фрол.

— Я... — немка поглядела на него вниз, будто очнувшись. — Я, кажется... попала в человека.

— Может, и не попала, — как смог, утешил Фрол. — Это не так просто, как кажется.

— Хорошо, если так. Но все равно. Это ужасно.

Фрол отдал Кэмрону лишние фонари, оставил себе один, обошел машину с капота, и залез в кузов. Ли в полутьме перезаряжал револьвер. Василий сидел рядом с Глафирой, прижимающей к себе ребенка, и теперь лишь тихо всхлипывавшей. Хельга сидя у заднего борта, все еще целилась за пределы кузова, куда-то в ночь.

— Ты револьверишко-то спрячь. Спрячь. Вот, разжимай руки-то. — Фрол аккуратно вынул оружие из сжатых до судороги ладоней Хельги, и сложил спуск. — Кобурчик-то его где? Вот, туда положи, и убери.

Фрол похлопал немку по руке. Обернулся к священнику с Глафирой.

— А ты не трус, поп-Василий. Молодец, бабу собой прикрыл. Ну а ты — он обратился к тихо глотающей воздух Глафире. — Чего как рыба ртом хлопаешь? Кончилось уже все. Кончилось.

Женщина с ребенком поглядела на Фрола, и отрицательно покачала головой. Шея ходила будто ветка на ветру. Это движение перешло на все туловище. Глафиру качало из стороны в сторону, и Фролу показалось, что женщина сейчас упадет. Василий, сидевший рядом, поддержал Глафиру, укрепил ее в тулове, и та снова начала раскачивать в стороны только головой.

— Сын его... — Наконец вяло мотнув головой на дорогу, где лежали мертвые тела, — простонала Глафира.

— Что? — Переспросил Фрол.

— Матвейка. — Выдохнула женщина. — Молодший. Елизария Лукича сынок. Не простит. Теперь уж точно. Ни муж, ни дети мои — не жильцы. За сынка — он всех прихоронит. Лучше бы они одну меня убили.

Фрол стянул с головы свою шапейку-кукуль.

— Никогда я не доеду до этого Бузулука. — Мрачно прошептал он. — Видать, не судьба... Ли! Хельга. Придется еще немного дать крюка. Чуточку подзадержаться.

* * *

Машина стояла у леска, забившись между двух опушечных деревьев. Сидя в кузове машины, Фрол давал товарищам последние инструкции.

— Ли — ты за меня командир. Мне времени на все — час. С фонарем-то быстро дойду. У тебя Хельга часы. Ты поглядывай. Если... через час обратно не вернусь, — заводитесь, и езжайте от греха.

— Пойдем вместе — предложил Ли.

— Нет. — Покачал головой Фрол. — Нужно довести зерно. И наших иностранцев. Это главное. Это твое задание будет. Ты соблюдай дисциплину, и мне не прекословь. Дело революционное. Понял?

— Понял. — Кивнул Ли.

— Вот и ладно.

Фрол поднялся.

— Фрол, — Хельга схватила его за руку. — Не ходи! Доедем до Бузулука — сообщим властям. Они разберутся.

— Далеко власти. — Грустно улыбнулся Фрол. — Пока разберутся — будет беда. На что ж мы революцию делаем, — если сами на месте злу противить не можем? Тут дело наше, — крестьянское. — Он ласково погладил Хельгу по руке, и аккуратно освободил свой рукав.

— У тебя часы есть. Засекай время, Хельга.

Фрол обернулся к священнику.

— Ну а ты, поп? За кого сейчас будешь молиться? За меня? Или против?

— За род людской, — сжав крест, сказал священник.

— И то ладно. Приглядывай за Глафирой...

Фрол собрался вылезать, но вспомнил кой-что, обернулся.

— Эй? Глафира?

— Чего? — Настороженно отозвалась женщина.

— Пиздунок-то твой — мальчик аль девочка?

— Девочка. Один убыток хозяйству...

— А ты имя-то ей уже дала?

— Ой-ты... — Устало удивилась женщина. — Впопыхах, и позабыла совсем. С мужем-то обсуждали, да так и не порешили. Это по молодости, первенцу имя со тщанием подбирали...

— Ну так пока меня ждете, — ты поразмысли. Вон, у тебя и поп рядом, — почти сознательный. Если надо, может и окрестить. Забесплатно.

Фрол выбрался из кузова. Ли передал ему сверху фонарь.

— Погоди еще, — Ли завозился, и протянул Фролу свой большой револьвер. — Возьми. Еще шесть. Лишними не будут.

— Спасибо.

— Отдашь, когда вернешься.

— Само-собой.

Фрол засунул револьвер Ли за пояс, отрегулировал крантиком смесь в фонаре, чтобы светило потусклее. И пошел к далеким сельским огням.

Фрол шел, стараясь не пускать свет далеко, подсвечивая себе на ноги. Сперва по полю, а потом по пологому холму. И на сердце его было разное. Свет фонаря отделял Фрола от ночи маленьким кругом. И от того же света ночь, за границей света становилась темней. Он будто плыл в небольшом пузыре, и мир вокруг терял свою явь. Будто Фрол перенесся в какой-то другой мир, отчасти даже не вполне реальный. Ночь жила по своим законам. Оттого в ней и творились черные дела.

Улицы села были темны. Нужный ему дом, на окраине, Фрол нашел легко. Описания воровки-Глафиры были в помощь. И забор был приметный, — крашенный. И сам дом за ним, один из немногих, светил из окон светом. Свечи и керосин нынче были в дефиците... Фрол обошел крепкий дорогой забор, — на гвоздях, забор из широких, саморубленных досок, добрался до небольшой ложбинки, подсветил себе тусклым фонарем, тронул доску. И та крепясь вверху, снизу сдвинулась в сторону. Гвоздь что должен был ее крепить, проржавел и перебился в месте входа в лаг. Фрол загасил фонарь полностью — благо ночь раскатилась звездами. Заглянув внутрь, Фрол понял причину точившей здесь забор ржи — ложбинка сформировалась там, где со двора, под забор, за околицу сливали воду. Тут во дворе были и вымоины, и буйный рост растений, попавших на такое поливное место.

Фрол загасил Фонарь. Перелез через лаг, тихо вернул доску открытого Глафирой тайного хода на место. Огляделся по двору. И двинулся к большому, двухэтажному дому. С резными наличникам, украшенными подзорами, дом напоминал сказочный царёв дворец.

Сбрехал кобель, — разорвав тишину заливным лаем, будто с пулемета. Тут же подзавыл второй. Фрол, выставив наган, прижался спиной к стене дома. С будок у ворот, выскочили два лохматых кобеля, и загремев цепями залаяли, подбешивась, от душащих их ошейников.

Фрол замер.

Со скрипом отворилась дверь пристройки, стоявшей справа от дома. Под звезды вылез мосластый сонный мужик, повернулся к псам.

— Да что за ночь-то?.. — Прожевал губы мужик. Хват! Каштан! А ну!..

Собаки бесились, смотря мужику за спину. Но тот не сообразил, пока проскользнувший на мягких лаптях Фрол, не подпер тому затылок наганом.

— Замри, — шикнул Фрол. — А-то мозг тебе разбросаю. У меня, — вишь! — револьвер.

— Тихай! Тихай! — Мужик замер, пытаясь развернуть голову, и увидеть Фрола. — Ты откудова? Не дури.

— В дом!

Фрол подтолкнул мужика ко входу. Тот на заплетающихся ногах взобрался на крыльцо, отворил дверь. Фрол забрался за ним. Прикрыл дверь, чуть заглушив собачий берх.

— Только пикни! — Прошептал Фрол в ухо мужику, застыв в сенях. — Враз в распыл пущу. Шепотни, — кто еще есть во дворе?

— Никого, — жарко выдохнул мужик.

— Не вздумай крутить. — Прибольнил ствол за ухо Фрол. — Кто на дворе?

— Никого, — повторил мужик — Все с Матвей Елизарычем уехали.

— Упаси тебя Бог. Кто в доме?

— Елизарий Лукич. Да два сына его. Да Констянтин Андреич — судья. Да Прокофья-прислуга. Да я. Все боле нет никого. Слухай, — ты это... У Елизарий Лукича все лыко в строку. Он со всеми дружен. Ты, паря, не ошибись...

— Двигай, — перебил его Фрол. — Чуть что — первая смерть твоя.

Коридор тонул в полумраке. Но дальний свет из комнаты указывал дорогу. Фрол двинул вперед, толкая перед собой мужика. Добрый был дом. Толстые лаги. И толстые доски. Ни одна половица не скрипела, неколебимо принимая на себя вес шагов. Мужик под стволом Фрола пах страхом, и шумом судорожного дыхания заглушал даже стук своих каблуков. Свет обрисовал открытую дверь в комнату, из которой доносился негромкий разговор. По мере приближения становишься более явственным.

— Закона в наших людишках нет, — Раздался тягучий голос. — Вот что. Все они про справедливость. А справедливость — что? Она у всякого — к своему животу. Так ничего не построишь. Только когда есть закон. Когда правила — тогда твердое дело устроить можно. Это в человека, — в самую глубину нужно вбить; уважение к нашему закону.

— Верно говоришь, Елизарий Лукич. — Вступил второй голос. — Только закон, — он работает, пока боязнь есть. А если человек в отчаянии, — его законом не окрутишь. Это я тебе, как судья говорю. Вот и девка, что сегодня к тебе во двор влезла — по отчаянию. Опасные сейчас времена, Елизарий Лукич. С голодухи народ и не такое выкрутить может. Надо бы поостеречься.