— В нормальной семье три поколения. Мудрые старики, опыт прошлого. Сильные взрослые, активное настоящее. И дети, воплощенная надежда на будущее. Такова связь психики со временем, прошитая в нас эволюцией. Правда, старики у нас двадцатилетние, а взрослые всего на пять лет младше. Ну так я же понимаю, что ситуация не располагает к переборчивости. Кого вы мне наловили по улицам, с тем и работаю.

— Дальше!

— Дальше, Вин, включаются инстинкты. У мужиков охотничьи-защитные, у женщин материнские. А это биохимия, это сломать невозможно при каком угодно желании. В присутствии малышей даже пятнадцатилетний подросток с гормональным штормом поневоле будет вести себя хоть на капельку, а взрослее. Говоря их словами, хер и самосознание поднимают одни и те же гормоны.

Помолчали. Внизу прыгали семиградцы, хлопали в ладоши эти самые подростки. На фасаде школьного домика ветер трепал алое полотнище с лозунгом белыми буквами, высотой добрый локоть: "Воткнем пылающий факел знаний в немытую жопу невежества!" Гулко били подтоками копий здоровенные фавны дозорной тридцатки, выдыхая:

— Вин! Тер! Вин! Тер!

Тан Линь глядел с откровенным удовольствием:

— Вот оно, условно-нормальное племя, стартовая социальная ячейка. Потом ее можно усложнять обучением и воспитанием. Улыбаемся и машем, Вин. Улыбаемся и машем. Бороться с инстинктами бесполезно. Наше искусство — скользить на волнах гормонов, обращая выбросы их на общую пользу.

Дождавшись, пока ликование чуть стихнет, и Семиградье начнет расползаться на праздничный обед, собеседники спустились с трибуны. Прошли в комендатуру, в бетонный типовой блок у въезда. Сейчас блок пустовал: все до единого охранники стояли на стене в полном боевом, со щитами, шокерами и водометами, а комендант с матюгальником. Гримм знает, чего толпе в голову треснуть может.

Винтер посмотрела в одно окно, в другое, в бойницу:

— Где, кстати, психолог?

— Детишки уволокли, сказали, для частного разговора. Это важно?

— Интересно, что он думает обо всем этом.

— А вы, лейтенант, что думаете?

— Отсев большой. Взять хотя бы бунт в первом лагере. Две сотни списали. Не слишком?

Тан Линь двинул плечами с откровенным безразличием:

— Я один. Семечко, зародыш, идея, дух. Флуктуация Вселенной, невероятная по обычным меркам удача. Земля могла бы спасти всех, но до нее почти три парсека, девять световых лет ледяной пустоты космоса, где нету даже черной ненависти гримм. Там просто ничего нет.

Перемолчав, Тан Линь потер виски — и Винтер впервые заметила седые пряди. Тан Линь опустил руки, выдохнул.

— Мне приходится сначала выращивать спасателей на месте, из подручного материала. Меня учили достигать не ваших целей не вашими методами, так что мы с вами не понимаем друг друга на уровне определений. Из фразы: "мальчик склеил в клубе модель" вы и я извлекаем диаметрально противоположные смыслы. Какие же у нас могут быть общие проекты?

Сел за стол, вытянул папку с отчетами, раскрыл, поглядел в нее стеклянным взором и резюмировал:

— В такой ситуации я признаю лучшим выходом — взаимно не мешать. Я не лезу в ваши сферы с критикой правления, воровства, и прочего. Не учу вас жить и не читаю вам нотаций. Вы не вяжете мне руки. Надеюсь, что тогда, примерно через три поколения, эффект моих стараний проявится в полную силу.

Винтер посмотрела через окошко на радостных фавнов и людей вперемешку. Перевела взгляд на бывшего адъютанта, и тому на коротенький миг показалось, что великолепная Винтер ждет совета и поддержки... Ну или лейтенант очень хотел так думать.

— Раньше вы говорили сдержаннее.

— Раньше я мог предъявить лишь слова. Лекции. Теорию. Наконец-то я могу предъявить хоть каких-то людей.

А еще здесь нет подслушки, поняла Винтер. Скорее всего нет.

— Что же мы получим от свободы ваших рук теперь? Не через три поколения. Прямо сейчас. Что?

— Продовольствие. Тот самый политический козырь, который так хочет ваше начальство. Людям — безопасность улиц Мантла. Безработным — пространство для шага вперед. Всем в целом — перспективу. Будущее.

— За счет Вейла, Мистраля, Вакуо?

— Возможно. А, возможно, в космос мы выйдем раньше, чем паукам в банке станет по-настоящему тесно.

Лейтенант нахмурился:

— Но все же я хочу ответ на свой вопрос. У вас большой отсев, и это безвозвратные потери. Гримм-прах, это убитые дети, давайте назовем все своими именами.

Тан Линь поморщился, но ответил все так же ровно:

— Прямо сейчас в трущобах любого вашего мегаполиса, какую страну ни возьми, хоть Мантл, хоть этот ваш Вейл, умирают беспризорные дети. Вам они все равно не нужны — отдайте мне. Я дорого не прошу. Видели, как строй держат? И достигнуто это экономией на боезапасе. Сами нашли копья, сами раскопали в библиотеке старые руководства, все сами. Забесплатно.

Тан Линь хлопнул по столешнице, откинулся на спинку стула, поглядел прямо и зло:

— Ладно там истеричные дурочки, выезжающие на слезах, все эти комиссии дам-попечительниц... Но вы, лейтенант, меня удивляете. Вы серьезно полагаете, что зимой на улицах Мантла умирает меньше? Или выжившие "крысиные волки" вам нравятся больше?

— Коммунизм из программок Тириана выглядит не так жестко.

— Коммунизм из программок Тириана говорит лишь о том, что все будет здорово и чудесно. Но почти ничего не говорит о способах достижения такого состояния. Вот потому-то Тириан создает проблемы, а решать их приходится мне.

— Вы работаете в паре, признайтесь?

— Превосходная идея. Вы умны, молодой человек.

— Лейтенант! Больше не подсказывайте ему ничего. Пойдемте-ка лучше искать психолога, меня все больше настораживает его отсутствие.

Винтер и лейтенант повернулись к большой настенной карте.

— Откуда начнем?

На карте Семиградье выглядело несложно. Неровный треугольник полуострова с единственной бухтой на дальнем, северном, берегу. Южное основание полуострова, примыкание к материку, шириной примерно километра два. Но относительно ровное ущелье в непроходимых даже для беовульфов скалах — всего метров семьсот. Место для колонии выбирали именно так: одну стену поставил и выгородил относительно безопасный анклав.

Стена бетонная, высотой шесть семьдесят, с колючкой по гребню и стрелковыми башнями через каждые сто метров. На плоских крышах четырех башен зенитки от воздушных гримм. В двух башнях ворота.

— ... За ним приходили девочки. Кажется, Хельга...

— Из второго, — подсказал Тан Линь.

Карту размечал сам звездолетчик, так что она не в лигах. От стены до бухты примерно километров десять, и по кратчайшему пути уже проезжена колея. На эту колею нанизаны поселки. Ближе всего к стене первый лагерь, километра через два второй и так далее, до пятого у самой бухты. Шестой и седьмой добавились позже, на перешейке, в местах примыкания стены к утесам. Каждый лагерь имеет еще и собственный частокол, но это страховка от случайно заходящих одиночек, волны гримм такие бревенчатые загородки не выдержат. Винтер нашла взглядом второй лагерь.

— Вы так легко вспомнили эту Хельгу?

— Вин, пять ревизий за полгода! Не две, не три — пять!

— Под нас определенно копают.

— Безусловно, ясно даже мне. Так вот, поневоле я выучил наизусть инвентарные номера швабр, малярных кистей, включая списанные по износу, и туалетных чаш. И, конечно, перечни воспитанников.

— Отсюда до второго лагеря полчаса ходу.

— А что, узкоколейку еще не дотянули?

— Здесь и это есть? Но как? Ведь рельсов мы не привозили, а металл тут не плавят!

Тан Линь хмыкнул:

— Зато каждую неделю приходится таскать полторы тысячи тонн с берега в утесы, поднимать груз транспорта на десять-пятнадцать метров. Это здорово стимулирует мысль. Взявши в оборот всех трех учителей и строительную бригаду, пацаны напилили бруса. Из опалубочной фанеры вырезали колеса.

— Фанера же тонкая!

— Зато проклееная, не сразу размокает. Выпиливается два диска чуть меньшего диаметра, это будет собственно колесо. И диск побольше — реборда. Все это свинчивается болтами в пакет и два таких пакета насаживаются на лопатный черенок. Довести напильником по месту и вот вам колесная пара, настоящий скат, как у взрослых. Два таких ската, и пожалуйста, тележка на двести килограммов. Ящик свезет, а больше и не надо. Все же не вручную переть по скользким утесам.

Тан Линь постучал ногтями по жирной черной линии:

— Трасса. Рельсы и шпалы деревянные, напиленный брус. Через год сгниет, ну и плевать, всегда можно выпилить новую палку. Лежневка от бухты уже почти до середины полуострова. Когда нету корабля, можно кататься. Меня возили, это очаровательно. Дерево по дереву идет очень тихо, вокруг прекрасные виды, хоть сейчас на мольберт. Вас, Винтер, они будут катать хоть весь день.

— Думаю, мы найдем психолога раньше.

Тан Линь ухмыльнулся:

— Хельга из второго и Аякане из четвертого... Не думаю!

Насколько Тан Линь оказался прав, лейтенант и Винтер поняли только к закату.

* * *

К закату разведка притащила местного, пропахшего рыбой на выстрел. Но Вернал сказала: он выходил в море и, наверное, что-то знает о других сторонах периметра. Так что Рейвен задержалась его выслушать, о чем почти сразу же пожалела.

— Расскажи, как пристать к полуострову?

Мужичок помялся, вцепившись в драный ватник, словно бы тот мог спасти от весело скалящихся Бранвенов, опустил голову и глядел пришибленно. Но все же забормотал:

— Лунись пришлые те на снег сели, веснись уже застроили берега всклень, приткнуться негде. Либо утес, либо няша. Вдоль мыса идешь авидень, идешь, вроде лыва показалась, и ты туда — а там култык, да сверху желдак быстрится. И то добро, когда не заход на голову.

Мужик даже прикрыл эту самую голову, выдохнул и закончил совсем тихо:

— В пень придя, воротишься, в зарах-те выпряжеси, вот и прибыток весь. Так мы туда и не суемся.

— Это че за херня? — переступил Тераторн. — Это он по-каковски говорит? Местная феня, штоль?

Вернал повертела головой, пожевала пухлыми губками и сказала:

— Сдается мне, никакой он не рыбак. И феню эту он сам только что придумал.

— То есть?

— Ну сами подумайте, — Вернал предвкушающе взъерошила короткую стрижку, — он же ни разу не сказал : "дык, эта!" А в любом кино все рыбаки Побережья так говорят, я сама видела.

— Может, это просто киноделы дураки? Вместо чтобы с настоящим говором возиться, "дыков" написали и довольны?

Вернал надула губки:

— Вы что, госпожа Рейвен! Искусство никогда не врет, это же все знают! Вот что! Давайте устроим перформанс! Илия, Самбор, тащите иглы и краску. Сейчас мы его разрисуем под...

Рейвен подняла руку и все мгновенно стихли.

— Слышал, чего будет? Хочешь вернуться живым?

— Дык, эта! — мужик закивал и задергался в руках Конона с Тераторном. — Эта, дык, мля!

— Тогда давай без этой иллуги своей. Кто тут живет?

— Дык, эта. Хлопцы живут и хлеб сеют. Эта, дык! Не бригайте, взабуль говорено!

— Хлеб... — Рейвен поглядела на стену. Скалы внушительные, невысокие, но с обратным наклоном. Преграда даже для змее-гриммов, даже паукам на обратных козырьках придется нелегко. Естественная крепость. Почему же тут никто не жил? В чем подвох?

— Теперь, значит, Атлас хлеб завел. Собственный...

Вернал дала знак своей молодежи, и мужика потащили за холмы, чтобы не мешал криками, когда на спине татуировщик набьет ему здоровенный член. Для попавшего к Бранвенам "этадык" еще дешево отделается...

Рейвен вытащила монокуляр, отжалела крупинку электрического Праха, дождалась зеленого глазка на приборе и одним движением запрыгнула на подходящую ветку. Вот стена... За стеной довольно широкое пространство... Колосится чего-то. Тот "хлеб", наверное. Коробочки домов. А вот, несмотря на низко сидящее солнце, какая-то работа. Фавнам сумрак не помеха; что это они там делают? Кто-то соединяет нечто длинное, стоя на коленях. Ему подносят еще длинные балки. Сбоку составлены шалашиком палки потоньше и покороче. Кажется, приготовлен такой большой костер, вон рядом с ним и котелки. Длинную палку положили на шпалы... Да, точно, на шпалы! И дубасят в них костыли, просто из-за дальности не слышны удары здоровенного деревянного молотка.

Строят узкоколейку, внезапно поняла Рейвен. Коммунисты, строящие узкоколейку... По спине пробежал внезапный холод, и Рейвен, повинуясь чутью, соскочила с ветки, нырнула за валун, каждую секунду ожидая удара зенитки. Солнце у нее слева-сзади, вроде бы монокуляр не должен бликовать... Так отчего же предчувствие неприятностей во весь рост?

Коммунисты, строящие узкоколейку...

Что за херня носится сегодня в воздухе? Вроде бы бренди настоящий, и рыба свежая, у "этадыка" взяли.

— Химринг, связь есть?

Химринг молча придвинул планшет и повернулся уйти.

— Стой. Ты же здешний?

— Здешние меня зимой в лес вынесли, — здоровяк подобрался и склонил голову как перед боем. — Я вырос как Бранвен.

— Языка его не знаешь, выходит?

Химринг выпрямился, расслабился, рукой махнул:

— Нечего знать, просто все. "Лунись" — год назад. "На снег сели" — значит, место необжитое заняли. Хотя это странно. Больно место хорошее, для обороны удобное — а люди не жили с последней войны.

— Что-то в земле? Гнездо Апатии? Другие какие гриммы? Старые руины?

— Возможно, госпожа.

— Как думаешь, сделаем?

Химринг повертел кудрявой головой:

— На стене армия Атласа. Зенитчики точно их. Значит, внутри андроид может оказаться. Или два. Зачем нам это надо?

— А ночная высадка?

— Там фавны. И еще, рыбак же сказал: посты в скалах.

— Это где он такое сказал?

— "Желдак быстрится" — солдат злится. Что с ним?

— Проследи, чтобы Вернал его не поломала и посади в яму. Мы уйдем — пусть катится, куда хочет. А пока нехрен болтаться по округе.

Рейвен поглядела на засветившийся планшет и отослала богатыря жестом. Химринг побежал за холмы, где Вернал с молодежью азартно выбирала рисунок татуировки.

Приказав Еве и Валли сторожить внимательно, Рейвен положила руку на сенсор планшета и подождала, пока тот замерит пульс, температуру и сопротивление кожи. Вбила ответ на контрольный вопрос и еще один кодовый ответ, что сама она не под принуждением.

На засветившемся экране появилось лицо милой золотоглазой брюнетки. Пожалуй, слишком уж милой.

— Рейвен.

— Синдер.

— Как там у вас погода?

— Дождь обещают под конец недели.

— Грибов будет много.

— Только собирать по колено в воде неудобно.

— Смоет следы. Отходить проще.

— Синдер, в чем подвох?

— Уточни.

— Место превосходное, а никто не живет. В чем причина? Ты притащила меня с бойцами так далеко от родных мест — зачем? В чем секрет полуострова?

— Северный край континента. Дальше океан и Атлас, так?

— Да.

— При заключении мира Атлас потребовал, чтобы на берегу никто не строил баз, не держал флота. А просто жить здесь невыгодно, слишком далеко от цивилизации.