Словами огня и леса. Часть 1

И только уверился в мысли, болезненно отдающейся в груди, всём теле, даже в зубах и желудке — он нежеланный ребенок кого-то из непростых. И, вероятно, жил с кем-то из родни в первые годы... а потом от него так или иначе избавились.

Спал Огонек по-прежнему в той маленькой комнате, но теперь на кровати: деревянный каркас, перетянутый веревками крест накрест, а сверху тканая циновка, куда новее и мягче первой. Почти как в гамаке из лиан, только оттуда точно не вывалишься, а из этой кровати...

Но привык. Только вот страшные сны посещали все чаще. Порой отпускали, а потом снова накатывали, как волна на берег. И кончались всегда одинаково — Огонек падал на землю, споткнувшись, и миг оставался, пока не набросились какие-то твари или не окружил огонь.

Я жил в лесу, один, напоминал он себе. И ничего, спал спокойно. А тут — стены в ладонь толщиной! Сперва помогало, потом стало только хуже. Тогда он стал говорить себе, что здесь, совсем рядом, есть человек, которого ничем не напугаешь. Который прогонит такую тварь из снов, если она сунется в дом.

Просыпался обычно с рассветом, сам, хотя порой его будил веселый голос — а то бывало, что Кайе попросту сдергивал Огонька с покрывала или щекотал ему нос стебельком. Раньше и ночью заглядывал, поговорить или показать что-нибудь. После того, как полукровке запретили вылазки, ночью не приходил никогда, но Огонек то и дело замечал на нем поутру новые царапины или пятна травяного сока, или сухую листву в волосах: кажется, по ночам он наверстывал то, чего не мог днем.

Впервые в "памятной" жизни Огонек чувствовал о себе заботу. Это пугало — и, пожалуй, было приятно.

Кайе нравилось возиться с волосами Огонька — перебирать, причесывать, заплетать какие-то дикие косички.

— Почему говорят, некрасиво? — рассуждал Кайе, теребя темно-рыжие пряди. — Еще бы поярче, были бы как огонь настоящий.

— У тебя и так в руках огонь, — возразил мальчик, невольно поеживаясь — он вспомнил лес и выжженный круг.

Сперва думал, рыжие все полукровки. Но знал теперь — нет, чем большей Силой обладали оба родителя, тем заметней признак. Если встретятся простые мужчина и женщина из Асталы и Тейит, их детей отличит лишь едва заметный рыжеватый отлив в волосах, да и то вряд ли... Таких не заметит никто, и презирать не будет. Обычные люди, что с них взять — но они не ущербные. Среди их потомков может родиться кто-нибудь со способностями. А не родится — невелика беда. А он вот... сразу видно, дурная кровь. Не самый яркий цвет, бывает, наверное, хуже, но и того хватает с избытком.

Значит, хотя бы один из родителей Огонька что-то из себя представлял... Какому-нибудь скромному земледельцу еще простят смешанную кровь, а иначе — позор.

Значит... Порой говорил себе — но ведь они могли и любить друг друга, мои мать и отец. И не выкинуть меня, а, скажем, потерять. Потом сам себя обрывал — смысл придумывать?

Иногда подросток видел Киаль, и каждый раз мечтал о новой встрече. Девушка всегда смеялась и просила мальчика петь. Пару раз видел, как она сама танцевала при свете дня — и звенели ее браслеты, и переливались солнечными искрами пряди волос.

Кайе тоже оказался превосходным слушателем — он даже спокойным и тихим становился, когда Огонек затягивал очередную песню, какая всплывала в памяти, северную ли, южную или вообще невесть чью — серебристым своим, легким голосом. А если песни звучали долго, то вовсе ложился на траву или на пол, и выглядел таким безобидным, и не старше самого полукровки.

Но и в лучшие дни и часы Огонек не мог избавиться от чувства, что янтарный взгляд следит за каждым его движением, пристально и спокойно: так смотрит хищник, подстерегающий добычу. Хотя самого Къятту больше ни разу не видел.

Перед глазами сплетались ветви кустарника, надежно закрывая сидящих за ним, а рядом была площадка шириной в шесть-семь шагов, выложенная привычными уже мелкими гладкими камешками.

Огонек недоумевал, зачем его сюда привели в такой тайне. Это же дом Кайе, тут он хозяин, а сам прячется по кустам. Но вскоре на поляне появились несколько девушек в простых кофточках-безрукавках до талии, широких юбках до середины икры. Они уселись полукругом и заиграли — кто на маленьком барабане, кто на длинной флейте, еще одна потряхивала трещотками, заразительно улыбаясь — и в густых сумерках был виден блеск ее зубов.

А потом появилась Киаль, выбежала на середину полянки и начала танцевать, изгибаясь, покачиваясь тростинкой, переступая на месте маленькими ступнями. Зазвенели колокольчики на ее браслетах и юбке, голосами сплетаясь с инструментами юных музыкантш. Киаль кружилась на месте, раскинув руки; вдруг фигуру ее окутало голубое пламя, и тут же стало красным.

Огонек вскрикнул, судорожно вцепившись в землю. Набросить, сбить огонь... Не успел. Пламя гасло, опадая лепестками. А он стукнулся затылком о землю, осознав, что ладонь Кайе зажимает ему рот. Вместо того, чтобы бежать на помощь сестре, он опрокинул полукровку в кусты? Киаль стояла и хмурилась, озираясь по сторонам:

— Что это было? Такой звук?

— Да птица какая-то вскрикнула, ала, — засмеялась девушка с трещоткой.

Дальнейшего Огонек услыхать не успел, Кайе чуть не за шиворот утащил его от площадки для танцев.

— Недоумок! Чуть всё не испортил! — ругался он, устроившись на земле у террасы, довольно далеко от сестры и ее девушек.

— Но... Киаль, платье вспыхнуло...

— Ей ничего не грозило!

— Но я не знал!

— Ты вообще нормальный? По-твоему, я бы просто сидел и смотрел?! Я что, по-твоему, ненавижу свою сестру? — Кайе все еще шипел на него, а не орал, как ему, похоже, хотелось, но голос то и дело повышался невольно. Сам того и гляди заполыхает. Огоньку стало тяжко дышать, сердце сдавило, но отодвигаться было некуда — за спиной камень террасы.

— Я... я же боюсь огня... — выдохнул наконец. — Не ожидал...

— Это не тот огонь, — сказал Кайе с досадой. — Какой же ты... дикий.

Отодвинулся, нахохлился, смотрел в сторону.

— Давай вернемся? — попросил полукровка. — Они снова играют...

— Опять будешь вопить, как резаный?!

— Нет...

Они вернулись к площадке, стараясь не хрустнуть некстати подвернувшимся сучком. Девушка танцевала; вокруг нее вновь загорелось пламя, затем начали виться огненные птицы, и неясно было, есть ли жар в этом пламени. С их длинных хвостов сыпались искры, и тонкие золотые браслеты звенели, сверкая, и колокольчики пели. Век бы смотрел, завороженный. Даже когда Киаль ушла, и ушли девушки, унеся инструменты, над полянкой словно еще видело зыбкое золотистое марево, и стебли вокруг посмеивались, до того хорошо им было.

Только когда все стихло и потемнело, Огонек сумел вдохнуть и выдохнуть полной грудью.

— А говорил, боишься огня, — насмешливо сказал Кайе. — Красота тоже может быть опасной, знаешь ли.

Такая, как Киаль, и сама по себе опасна, подумал мальчишка. Вот так подойдет, улыбнется... а ты можешь только хлопать глазами и рот раскрывать.

**

Этой ночью Огоньку снова приснился кошмар, который он не запомнил — просто подскочил с пересохшим горлом и колотящимся сердцем. Темно было, новолуние, и над окном нависали ветви — еле-еле что разглядишь. Еще недавно уютная комната показалась пещерой, в которой замуровали. Пусть снаружи перекликались птицы, их голоса не спасали.

Огонек встал, прижимая руку к груди. Сердце грозило выскочить прямо сквозь пальцы. Тогда решился, отодвинул тяжелый кожаный полог на дверном проеме, выглянул в коридор. Лучше бы не выглядывал — темной расщелиной он казался, местами подсвеченной лампами. От мысли, что предстоит пройти по этому коридору становилось дурно. Но возвращаться еще страшнее — в каменную могилу.

Огонек прислонился спиной к стене, попробовал успокоиться. Раньше не снилось подобного, а теперь постоянно... что, если это возвращается память?

Да в Бездну ее, такую!

Собравшись с духом, он быстро пошел вперед, стараясь по сторонам не смотреть; кое-где проходы были прикрыты пологами, а где-то зияли пастями.

Где комнаты Кайе, он давно уже выучил. Если кто встретит в пути, так и скажет, куда шел. Скорее всего, отведут куда надо, в худшем случае погонят обратно.

А сам он... скорее всего посмеется, вряд ли рассердится. Он любит, когда Огонек у него ищет помощи, а не просто сидит и дрожит.

Может, и не добрался бы, повернул назад, но вскоре до слуха начали доноситься голоса. Кто-то где-то смеялся, в сторонке явно устроилась влюбленная пара, кто-то вдали прошел с лампой. Дом задышал, перестал быть безмолвной каменной глыбой. И в коридоре посветлело немного, явственней проступили мозаичные узоры на стенах. Они тоже словно ожили, шевелились, глаза животных следили за Огоньком.

Вот уже скоро поворот, а за ним мозаика, которую полюбил.

Здоровался с ней мысленно

Таких зверей он не знал — широкие челюсти, низкий лоб, клыки, но при этом тварь казалась, не грозной, а смешной и растерянной. Как рассказали Огоньку, это был татхе, водившийся по ту сторону восточных гор. Вернее, то, как его представил художник.

Тут и света не нужно было — и так знал, где морда. Огонек мазнул по мозаичному носу пальцем, затем ускорил шаг, чуть ли не побежал.

И снова остановился — а если Кайе и вовсе нет дома?

Но он там был. Голос звучал из-за полога, негромкий и недовольный.

Огонек осторожно приблизился и заглянул в щель. Можно подать сигнал, что он здесь, или не стоит? Раз уж так далеко зашел...

Кайе Тайау стоял напротив невысокого темнокожего человека с глубоко посаженными глазами, сцепившего пальцы и склонившего голову. Стоял в темноте, а на стене возле человека висела неяркая лампа, и казалось, тот сам светится. Один из домашних синта, узнал Огонек. Человек говорил глухо и напряженно:

— Он сделал, что мог, али, но толку не было все равно. Но ты понимаешь, у него только чудом могло получиться — в ничейных кварталах я и этого-то с трудом отыскал. Хотя отзывались о его мастерстве хорошо...

— Жаль... — Кайе прошел вглубь комнаты, теперь Огонек его и вовсе не видел. — Она умерла?

— Да, — помедлив, спросил: — Думаешь, это все же не было... покушением?

— Не смеши. Может, кто-то просто хотел позабавиться. Мелочевка из Кауки, например.

— Как ты будешь все это объяснять?

— А я и не буду. Скажу — заболела. А до этого неудачника все равно никому нет дела.

— Вот, он просил передать семье.

В его руке что-то блеснуло — Огонек разглядел гематитовую подвеску.

— Иди уже. Стой. Если мой брат начнет спрашивать...

— То я ему всё расскажу, — честно ответил человек. — И Ахатте тоже. Я постарался сделать все аккуратно, и ценю твое доверие, но...

Кайе не отвечал; Огонек не видел, но прекрасно представлял, какое у него сейчас лицо — брови сдвинуты, губа прикушена, и смотрит в никуда. А вот спину человека напротив он видел, и то, как она закаменела.

— Ладно, иди, — сказал Кайе наконец. — Погоди. Если они...

Огонек, не дождавшись конца фразы, отступил на шаг, другой и кинулся бежать, стараясь ступать как можно тише.

Ночью так и не заснул, не находя себе места уже не от кошмаров, но от мыслей, что это за "она", чья смерть так расстроила Кайе, и о чем шла речь. Понял одно — история эта даже в таком непонятном виде ему совсем не понравилась.

Утром, оказавшись на том же месте, невольно огляделся — стена, занавес, пустой коридор. Только возле стены что-то блеснуло, почудилось — кусочек от той гематитовой подвески. Хотел подойти посмотреть, но Кайе звал, и не было времени.

Ахатта уехал в Дом Земли на совет квартальных старейшин, и юноша не выдержал добровольного дневного заточения в стенах дома. Обещал отвести Огонька в город, показать нечто новое.

А выглядел Кайе совершенно обычно, и мальчишка не решился спросить.

Девушка прошла мимо них, едва не коснувшись — веселая, в красном и белом, судя по богато расшитому поясу и украшениям, не из простых. Повеяло жасмином, хотя не было на улице этих цветов. Шла одна, словно пританцовывая, и словно еще не совсем проснулась. Точно не из простых, в это время женщины не гуляют, а занимаются домом.

Огонек едва шею не выкрутил, разглядывая ее.

— Она, наверное, вроде Киаль, — сказал уважительно и восхищенно. — Смотри, какая!

Кайе развеселился:

— Хочешь, я приведу ее тебе? Или другую. Или выберу из тех, кого никто не касался?

— Ты что?! Как это можно? — опешил подросток.

Спутник его согнулся от смеха.

— Еще как можно. Да же если не я... ты что, всерьез думаешь, она какая-нибудь... да она явно идет с хорошей наградой! Где-то веселилась всю ночь и не протрезвела еще. У вас там женщин что ли на прииске не было?

— Были две, но совсем не такие. Одна жена старшины, меня терпеть не могла, — Огонек пытался еще раз посмотреть на нарядную девушку, но та уже скрылась за углом.

— Ну так что?

— Не думай даже! — и ускорил шаг на всякий случай, почти побежал.

— Ты чего испугался, глупый? — Кайе поравнялся с ним.

— Того, что ты меня и слушать не будешь, — сказал Огонек. — Я правда... давай лучше в лес, как позволят.

— Скажи еще, на мою сестру не засматривался, — насмешливо сказал Кайе, и Огонек ощутил, что уши заполыхали. Хотел было сказать что-то в свое оправдание — она же красивая, и танцует лучше всех, но спутник уже забыл про девушку:

— Глянь-ка туда.

Эти шли тоже вдвоем — не старше него и Кайе, невысокие, крепкие, блестящие золотом на плече, шли так, как ходят хозяева. Примерно так двигался Къятта, а Кайе нет — он носился и вспыхивал, какими бы текучими ни оставались движения. Он забавлялся, а не показывал свою силу и власть. Огонек невольно потянулся, прикоснулся к его руке.

Нет, те двое впереди совсем ему не понравились.

Они уже развернулись так, что видно было широковатые плоские лица, и золотые серьги качались, словно солнечные блики на каменных или глиняных статуях.

— Это Род Кауки, — пояснил Кайе. — Видишь знак — цветок гибискуса? Гордятся, что верны заветам предков, а сами просто придурки, по-моему. И невесть кого принимают в Род. Правда, тебя все равно бы не взяли, им Сила нужна.

Кауки заметили подростков, остановились — неблизко, словно разделенные каналом или оврагом.

— О, смотри, обезьяна рыжая.

— Жаль без ошейника, еще полезет куда. Ведь наверняка явилась на Круг посмотреть.

Кайе они словно не замечали, только полукровку.

— Таскают в город невесть кого, — процедил сквозь зубы, тот, что сказал про ошейник.

— А потом у вас шнурки для штанов пропадают, — неожиданно для себя сказал Огонек.

— Ах ты...

Кайе положил Огоньку руку на плечи; улыбка его даже так ощущалась, словно под кожей разлитая. Злая такая улыбка.

Тот, что казался постарше, потянул за собой товарища:

— Не связывайся ты с этим...

Они ушли.

— А ты нахал, — с удовольствием отметил Кайе, присаживаясь на корточки и смотря на Огонька снизу, словно желая его всего уместить в один взгляд.