операция "клык волка"

— По ошибке.

— Ничего себе ошибка. Да они такие очереди на пол БК засадили в самое уязвимое место сушки — переднюю нижнюю полусферу! Когда я вступил в бой и сбил первую машину, вторая сушка не пыталась уйти и разобраться, что происходит, нет, она меня постоянно пыталась сбить, пока мы не сошлись в лобовую.

— И все же. Они сбили твоего инструктора. Их и без этого наказали бы. Вспомни, что же тебя настроило бить на поражение.

Я помолчал, собираясь с мыслями.

— Понимаете, сарги...

Полковник посмотрел на меня настолько удивленно, что я запнулся. Мы помолчали и полковник сменил тему:

— Я видел запись видеокамер твоей стрельбы. И присутствовал при разборе одной из сушек. Ты молодцом держался.

— Меня собираются отдать под трибунал и расстрелять за этот бой.

— Да перестань ты со своим расстрелом. Ерунда!

Ерунда ему. Если бы ему пообещали через несколько суток расстрелять самого? Как бы он тогда засвистел?

— Ты не заметил ничего странного в полете сушек?

— Заметил — они стреляли, — не выдержав, огрызнулся я.

Полковник неожиданно рявкнул:

— Курсант Савельев, прекратите истерику!

На крик открылась дверь и оказался дежурный, за которым маячили рядовые служители. Полковник посмотрел на них так, что дверь мгновенно закрылась.

— Странно они летели, — успокоившись, сказал я. — неряшливо. Рыскали по курсу, запаздывали на виражах. Когда мы сошлись на последней лобовой, у него тоже была возможность сбить меня. Но он начал стрелять, когда еще прицел был на краю тарелки, а когда можно было ударить в упор по передней полусфере снаряды уже кончились. Вот я и разнес ему всю кабину. Такое чувство, что управление сушек оказалось для пилотов не приспособленным.

— Пилот выглядит как после мясорубки, — сообщил полковник. — Интересно, интересно.

— А вы разве не просмотрели запись боя с ЦСУ? — поразился я бестолковости старших офицеров.

— А ты разве не догадался, что ее нет? — в свою очередь поразился в свою очередь бестолковости отдельных курсантов полковник. — Летчики включили режим оптической заглушки. Киберы ЦСУ, поскольку приказ шел с серийного компьютера с высоким уровнем допуска, подчинились. А операторы прохлопали, не включили ручную запись.

Он задумчиво встал, прошелся по камере, переключил таблетку телефона в рабочий режим:

— Разрешите доложить, курсант Савельев сообщил информацию, совпадающую со выводами аналитического отдела.

В ответ ему что-то ответили. Полковник сказал:

— Есть! — и обратился ко мне: — собирайся с вещами, я освобождаю тебя от ареста.

Собирать мне было нечего. Так сказать, все свое ношу с собой. Нахлобучил оброненный в сушке и принесенный каким-то доброхотом универсальный летный шлем и пошел за офицером.

Но нашем путь возник дежурный:

— Товарищ полковник, — немного заискивающе сказал он, — я на счет арестованного. Мне хотя бы расписку. Ему же еще четверо суток сидеть. Никаких письменных документов о досрочном освобождении нет, а мы же за него отвечаем. Если проверка, сами окажемся арестованными.

Полковник удивился внезапному препятствию, посмотрел на него, как представитель высшего света на блохастого бомжа — с неприятным интересом и брезгливостью, подумал, подошел к устаревшему мобильнику на столе приемной, спросил у дежурного курсов номер телефона дежурного по гарнизону. Соединившись с последним, немногословно разъяснил суть дела, выслушал ответ, протянул старшему служителю гауптвахты трубку.

На дежурного губы его коллега из гарнизонной службы орал так, что все было прекрасно слышно и без динамиков. Сначала гарнизонный служака прошелся по самому слушателю мобильной трубки, выдвинул оригинальную концепцию его происхождения, потом коснулся способов появления его отца и матери. Чувствовалось, что этот вопрос изучен им досконально и в самых подробных деталях. Но дежурный по гарнизону, в отличие от дежурного по губе, прекрасно понимал, как опасно задерживать высокопоставленных офицеров, и поэтому еще не израсходовав свой пыл, приказал:

— Савельева отпустить, все недосиженное им передается тебе. Об исполнении донести.

Мы прошли мимо огорошенного дежурного, полковник откровенно улыбался, я сдерживался, напоминая себе, что если меня не расстреляют, то у меня остается возможность снова попасть на губу. И тогда начнется...

Полковник, когда мы вышли на улицу, остановился и с несколько озадаченным выражением лица стал оглядываться. Заблудился, — понял я.

— Савельев, — позвал он наконец, — к штабу сумеешь выйти?

— Так точно!

Здание, в котором располагались штаб и ЦУП, мы проходили каждый день к плацу, и я мог бы найти его с завязанными глазами. Правда, ассоциировался он с неприятными воспоминаниями муштры и постоянной усталости от физических упражнений и поэтому не вызывал никакого желания следовать предложенным курсом.

Но сегодняшний поход был особым. Полковник воскресил угасшую было надежду открутиться от возможности стать представителем группы погибших героев из "Оптимистической трагедии".

— Веди, курсант, — приказал полковник, — тебя ждут великие дела. А нас великие заботы.

Я покосился на оптимиста. Если я переживу ближайшие, — сколько там идут дела в трибунале? — десять суток, то возможно сумею сохранить не выданные еще мне сержантские погоны.

У входа в штаб полковник неожиданно отступил и втолкнул в здание первым меня. Я не успел ни обозлиться на него, ни обругать, ни хотя бы понять, зачем моему спутнику так странно себя вести, как оказался внутри помещения.

В штабе народу было не протолкнуться. Я был здесь только раз, когда решался вопрос о моем допуске к полетам и обсуждались маршруты предстоящих полетов перед посещением ЦУПа. Но тогда в пункте находилось пять — шесть человек, из них один — два офицера.

Разглядеть звания на этот раз я не смог. Яркий верхний и настенный свет заставлял изобилие генеральских звезд в погонах и золота на мундирах сверкать, разбивать внимание, приводя в полнейшую растерянность.

Среди присутствующих я в конце концов увидел Оладьина. Обрадованный, поднес к виску ладонь:

— Товарищ полковник, курсант Савельев...

Оладьин прервал меня:

— Курсант, в помещении находятся офицеры званием существенно выше моего.

Я растеряно обвел взглядом толпу командиров. Где тут, к черту, неведомые "выше по званию"?

Ага, рядом генерал-майор, а вот две генеральские звезды...

По-видимому, затянутая мной пауза оказалась слишком большая. Оладьин потянул меня за рукав и буквально в двух шагах нашел военного в погонах генерал-полковника и почему-то знакомого мне, хотя в круг моих знакомых столь именитые военные не входили.

— Рапортуй! — приказал Оладьин и я, на отточенных до автоматизма инстинктах отрапортовал:

— Товарищ генерал-полковник, курсант Савельев прибыл!

Генерал-полковник, подобравшийся за время рапорта, вперил в меня строгие водянистые глаза. И я вдруг понял, что передо мной находится генерал-полковник авиации Захаров — командующий ВВКС Российской Федерации и заместитель командующего евроазиатского сектора воздушной и космической обороны Земли.

— Вот, — громко сказал Захаров, — потрачены сотни тысяч часов рабочего времени, огромные материальные ресурсы и все рухнуло из-за того, что какой-то курсант оказался шустрым, наглым и умудрился в который раз нарушить сразу несколько десятков полетных инструкций.

— Степан Сергеевич, — обратился он к стоящему рядом генерал-лейтенанту, — а ведь американцы-то как облажались. Все их три ЦСУ разрушены, благодаря чему сарги нанесли огромный ущерб и большие людские потери. В Европе тоже критическое положение. Наш президент уже выразил всем свои соболезнования. А у нас сарги потеряли пять ТАКР из шести, остатки напавших кое как унесли свои кости.

Я молчал, понимая, что сейчас решается моя судьба и не совсем понимая смысл информации, выданной Захаровым.

Командующий меж тем повернулся ко мне:

— Курсант Савельев, — задумчиво сказал он. — Как думаешь, Михаил Всеволодович, — обратился он к начальнику курсов генералу Свекольникову. — Этот нахал так и будет скакать по жизни дальше или где-то споткнется? На днях обидел Ладыгина. Тот мне жаловался на крайнюю непочтительность данного курсанта. Просил наградить для острастки. Пришлось "Единорогом" пожертвовать. И кассу ограбить для выплаты премии.

Главком, будучи в хорошем настроении, шутил. Это понял даже я, а остальные стояли и улыбались.

Эх, жалко, что я не успел пройти переаттестацию и надеть сержантские погоны!

Главком посмотрел на значок пилота третьего класса:

— Растет, однако, парень. Как вы думаете, Михаил Всеволодович, а за сие деяние можно дать второй класс?

— За два вражеских судна в такой ситуации можно дать и поболее.

Ого, а жизнь-то налаживается! Я уже сбил не две сушки, а два ВРАЖЕСКИХ корабля!

— Товарищ генерал, — укоризненно сказал Захаров, — отвечайте на вопрос буквально.

— За две — можно! — убежденно ответил Свекольников.

У меня захолодело в груди. Второй класс, вот это да!

— Значит, мы мыслим с вами одинаково, — порадовался за генеральское единство Захаров и буквально пропел:

— Ральников!

Из офицерских рядов выдвинулся молодцеватый майор, у которого на лице было написано: адъютант.

— Давай удостоверение пилота!

Майор повернулся себе за спину и подал Захарову коробочку и удостоверение.

— Ну курсант, поздравляю тебя со вторым шагом по квалификационной лестнице.

Он вручил мне распахнутое значок и удостоверение, в котором я, скосив глаза, увидел свою фамилию. Оперативно работают в главном штабе ВВКС. Я сижу (лежу), ожидаю расстрела, а мне готовят очередное за время карьеры военного повышение. Захаров расстегнул на мне комбинезон, поменял значок пилота, присмотрелся, увидел темные пятна крови на ткани.

— А..., — начал он, скорее всего решив дать мне нагоняй за грязь, но осекся, поняв, что это субстанция другого рода, присмотрелся, увидел рану на лице, удовлетворенно кивнул: — на сколько суток освободила медицина?

— На пять.

— Хорошо. — Захаров повернулся к Свекольникову: — дай разгон губе. Видишь комбинезон в пятнах крови. Могли бы и почистить для героя.

Стоявший рядом генерал-лейтенант улыбнулся:

— Ну теперь у них работы много. Из дежурившей смены ЦСУ арестовано для предварительного следствия более половины офицеров во главе с Белобородовым. Полковник, запутывая следы, попытался натравить военных юристов на курсанта. Не получилось.

Захаров, выслушал, кивнул и повернулся ко мне. В его руках оказалось еще одно удостоверение и значок:

— Вручаю вам, товарищ курсант, свидетельство личного мужества, без которого не должен существовать ни один летчик — истребитель.

И он торжественно вручил мне удостоверение и нагрудный знак "За сбитое воздушное судно". Критически посмотрел на меня. С двумя значками, которые хотя и не являлись государственными наградами, но высоко ценились среди личного состава ВВКС, я должен был выглядеть достаточно импозантно. Тем более с висящим рядом беркутом.

— Стрелять ты умеешь, это я вижу. Летает хорошо? — Обратился он к Оладьину.

— Входит в десятку лучших пилотов набора. После учебного боя с Ладыгиным начальником курсов присвоено звание сержанта. Не успели оформить официально, вот и ходит пока в курсантских погонах.

Ух ты! А я и не знал, что я такой хороший пилот! Почему мне не сказали? От офицеров, начиная с покойного Рымарова и завершая тем же Оладьиным, когда он снисходил до общения с обычным курсантом, обычно доставались нагоняи и утверждения в низком интеллектуальном и профессиональном уровне. Еще меня персонально бранили за озорство.

— Готовьте приказ о досрочном выпуске, — приказал Захаров, — но пока до особой команды держите на положении курсанта. Пусть грызет гранит науки.

Свекольников ничему не удивился, только спросил:

— В каком звании впускать?

Захаров внезапно ухмыльнулся:

— Об этом мы уже побеспокоились, — он протянул руку назад, адъютант что-то вложил в нее.

— Держи, лейтенант, — с этими словами Захаров протянул мне... лейтенантские погоны и новое удостоверение. Офицерское! Вот чего я не ожидал, о чем даже не мечтал. — Желаю успешной службы и хотел бы еще не один раз услышать вашу фамилию.

Это был завуалированное прощание. Я поблагодарил за награды, пообещал служить хорошо и слушать командиров, а потом попросился покинуть помещение.

Захаров благожелательно кивнул и я вышел, как можно четче печатая шаг.

Глава 11

Выйдя из штаба, надел погоны и задумался. Надо побеспокоится о ночлеге. На гарнизонную гауптвахту путь мне, к счастью, заказан. Вариант только один — возвращаться в казарму. Хоть и не лейтенантское это дело — жить в одном помещении с курсантами. Но на несколько дней можно. Негромко засмеялся этой мысли и пошел к казарме. Осторожно приоткрыл дверь и вошел. Дневальный — рядовой, служащий по контракту, услышав скрип двери, сонно посмотрел на меня. Потом понял, что зашел курсант и быстро пришел в себя.

— Самоволка? — спросил, ласково улыбаясь. Улыбка была крокодиловой, я вполне реально представил масштабы укуса. Вместо оправданий пошевелил плечами. В комнатушке, отделенной наполовину фанерной перегородкой было светло от настенного светильника. Дневальный увидел новехонькие погоны, скользнул глазами по значкам на левой стороне груди, вдруг широко улыбнулся:

— Товарищ лейтенант Савельев? Очень приятно. Все-таки наградили, а не под трибунал отдали начальники. Мы сегодня языки смозолили, гадали о вариантах развития событий.

— И как решили?

— А никак. Пятьдесят на пятьдесят. Половина ожидала награждения, половина — трибунала. Слухи такие доходили, что то ли Георгием награждать, то ли расстреливать с конфискацией имущества.

— Почти, — сообщал я, — следователь угрожал.

— Да? — лицо дневального перекосилось хитрой ухмылкой. — Но закончилось то лейтенантом. — Он помолчал и предложил: — давай, лейтенант, ложись спать. Время уже час, а завтра вряд ли день будет легче.

Совет был стоящим. Чутье мне подсказывало, что завтра я буду вертеться, как белка в колесе. К тому рана еще побаливала и ощущалась слабость и повышенная температура. Следовало бы сходить в медпункт, но там, скорее всего, был только дежурный санитар, а здесь, в казарме, я чувствовал себя, как дома.

С этими мыслями я разделся, залез под одеяло и мгновенно заснул. Курсанты же так устали за день, что даже не слышали моего прихода.

Утром меня разбудили приглушенный шум множества ног и многочисленные шепотки. Я открыл глаза и чуть не заорал от испуга. Моя кровать была со всех сторон окружена толпой курсантов в одном нижнем белье. Они медленно передвигались, приглядываясь к моему комбинезону.

Я делано равнодушно зевнулся, сел. В ране остро дернуло, хотя и не так болезненно, как вчера. И будто только увидел толпящихся курсантов.

— Мужики, сколько времени?

— Полшестого, — хором ответило несколько человек.

— Еще полчаса спать, вы чего встали?