— Нету, — с ещё большей злобой сказал Сикорски. — Это у них принципиально — добираться кораблём. И обязательно с отключёнными гравикомпенсаторами. Поэтому они туда и залетели. Не выдержали манёвра, включилась автоматика, вынесло их в левую экваторию. Дурачьё.
— Понятно. А вот куда пропали дегебешники — не очень понятно. Так что я на вашем месте это дурачьё проверил бы ещё раз. А их кораблик — дважды. Мне представляется, что на нём может обнаружиться интересная аппаратура... А также небесное тело... как оно там в мемуаре? "Напоминающее картофелину, но при этом лиловое". Поищите его и посмотрите, что у него внутри. Галакты любят апериодические тела со сложной орбитой. Во всяком случае, раньше любили, — задумчиво протянул он. — Ну и не помешало бы очень, очень тщательно исследовать мозги Бойцова, Серосовова и Олеся Котика. На предмет ментоскопического вмешательства. Потому что нам их передали именно эти славные парни. У которых были все возможности слазить им в мозги. И не факт, что этого не сделал ещё раньше Вандерхузе.
— И кто тут параноик? — Комов поднял выцветшую левую бровь.
— Вы хотите отправить меня разбираться со всем этим? Снова отрывая от срочных дел? — Горбовский посмотрел на него так, что Рудольф стушевался. — Хорошо, я понял, — сказал он. — Я отработаю эти версии.
— Просто отдайте соответствующие распоряжения и не мелите чепухи, — раздражённо откомментировал Горбовский. — Вот же себя накрутил! Да, маленькая деталь. Когда началась стрельба? До того, как Вандерхузе начал что-то выкрикивать? Или после?
— В мемуаре сказано, что эти слова включали кибера... — начал было Григорянц.
— Это как минимум две секунды, — сказал Славин. — За это время Толик может убить пятерых.
— Но в мемуаре...
— Вообще-то, — припомнил Горбовский, — в мемуаре это не сказано. Там сказано вот что: "Поэтому я пригнулся и заорал что есть мочи: "прогружур — галахуп!". Мне эти словечки дурацкие когда-то приснились, вот и запомнил. Зато такое случайно не выговоришь. И тут началось".
— Но как же он его включил? — не понял Славин.
— А, по-моему, понятно, — Григорянц почесал нос. — Пригнулся. Вот это сигнал был.
— Н-не думаю, — процедил сквозь зубы Горбовский. — Пригнулся он, чтобы подставить голову. В голову стрелять бы не стали. Мозг должен остаться целым. Но вы правы: кодовое слово в шесть слогов — это нонсенс. Нормальный человек запрограммирует "бой!" или что-то вроде этого. А скорее всего, команда вообще не нужна. Вандерхузе сам пишет, что кибер считает всех, кроме него, противниками. Вывод?
— А как же Саша Ветрилэ? — не понял Славин. — Она же как-то прошла мимо робота, он на неё не напал? Непонятный момент.
— А он не пишет, что не напал, — сказал Григорянц. — Он там вообще как-то без подробностей. Непонятный момент.
— И ещё один непонятный момент, — сказал Комов. — Он упоминает, что считал киберов отключёнными. Потом спрашивает, как же этот заработал. И не отвечает.
— Забыл может быть. Нервы, — предположил Григорянц.
— Нет, тут не нервы, — протянул Горбовский. — Вандерхузе нам хочет что-то сказать. И даже понятно, что. А давайте-ка спросим представителя ДГБ. Уж если вы здесь и, так сказать, участвуете...
Комов нахмурился, соображая, потом улыбнулся.
— Да, пожалуйста, Валентин Петрович. Просветите нас.
Завадский беспомощно завертел головой, как будто ища защиты или поддержки. Не нашёл.
— Ну, во-первых, — архивариус в очередной раз набрался решительности, — я не представитель ДГБ. В этом вашем смысле. Я работаю с архивами. Ко мне обращаются за консультациями. В том числе и от Департамента. Это культурные, интеллигентные люди. Не имеющие склонности, э-э-э-э, к насилию... и всему такому, — добавил он тоном, не оставляющим сомнений в том, что нынешних своих собеседников он подозревает как раз в обратном. — Просто меня попросили... поприсутствовать и помочь. Если, конечно, — он не закончил.
— Если, конечно, мы того заслуживаем, — ехидно закончил Сикорски.
— Это хорошо — помочь, — Горбовский, казалось, повеселел. — Но вас же проинформировали? То есть про действия ДГБ относительно Вандерхузе вы знаете? Вижу, вижу — знаете. Тогда изложу свою версию, а вы меня поправите, если что. Дегебешники действительно блокировали станцию, поставив Вандерхузе требование: дать информацию по известному вам вопросу. Вандерхузе стал торговаться, ссылаясь на собственную некомпетентность и всё такое. В конце концов ему сообщили, что, по их данным, КОМКОН вот-вот сюда отправит убойную команду. И дали ключ: если он соглашается на их условия, то говорит те самые два слова, которые ни с чем не спутаешь, а они немедленно снимают все блокировки и возвращают ему контроль над станцией. Так?
— В общем и целом да, — подтвердил Валентин Петрович. — Хотя, как я понимаю, были нюансы. Но вот насчёт этого я уже не в курсе.
— Нюансы более-менее понятные, — продолжил Горбовский. — Он им всё-таки рассказал. А галакты потребовали, чтобы в своём мемуаре он этого не упоминал. Как и сам факт достигнутой договорённости.
— Это он сам! — возразил архивариус. — Наши... они ничего такого не требовали, я уверен, — добавил он неуверенно.
— Ага, как же, — сказал Комов. — Я мемуар читал внимательно. И там очень заметно, когда автор начинает врать. Или недоговаривать, — поправился он.
— А там вообще есть что-то, кроме вранья? — удивился Сикорски.
— Руди, вот только не надо опять сводить на Целмса, — сморщился Комов.
— Именно на такую реакцию всё это и рассчитано, — пробурчал Сикорски, но продолжать не стал.
— Мне расскажите про собак, — попросил Григорянц. — А то я ничего не понимаю.
— Там был эпизод, — сказал Горбовский. — Про планету Саракш. Где построили специальные башни с излучателями.
— Да, помню. Из тубусоида. Как он там был... четырёхразрядный, статичного поля. Который излучал какие-то волны мозговые.
— Вот-вот. Всё дело в волнах. Евгений Маркович, объясните всем, пожалуйста.
— Попробую, — Славин встал и отошёл к стене, на которой висел оригинал картины Серова-Водкина "Старт тяжёлой ракеты с космодрома Плесецк". — Вы представляете себе разницу между источником звука и усилителем звука? Усилитель будет усиливать те звуки, которые есть. Он может их усилить в тысячу раз. Но сам он не может издать даже шороха. Нужен начальный звук. Так вот, здесь то же самое. Тубусоид просто усиливает собственное излучение мозга. В основном — тех центров, которые и так всегда возбуждены. Но на Саракше требовалась стимуляция центра, который был подавлен. Нужна была волна определённой частоты, амплитуды, с определённым сигналом. Понимаете? На земной аппаратуре её можно списать с живого мозга и потом прокручивать. Но на Саракше не умели записывать колебания нейтринного поля. Они вообще не понимали, как эта аппаратура работает.
— Нужен живой мозг? — догадался Григорянц. — Оператор установки?
— Да. Причём такой, который умеет генерировать нужные волны. А на Саракше водились собаки, умеющие гипнотизировать. Хотя это не гипноз, а именно излучение. Они умели внушать другим существам практически любые чувства. Страх, покорность, любовь... ну и ощущение смысла жизни тоже могли. Хотя этому их приходилось учить. Но собаки хорошо обучаются. Особенно если они разумные и им можно объяснить, что от них требуется. И что если они будут слушаться, от них отцепят провода.
— Провода? Какие провода? — не понял Григорянц.
— Электрические, — пояснил Сикорски. — Прикреплённые к разным частям тела. Голованы очень неохотно шли на сотрудничество.
— Так что? Во всех этих излучателях... — Григорянц не закончил.
— Да. Клетки с собаками. И в Центре, и во всех башнях, — закончил Славин.
— А кто всё-таки сделал этих зверюшек разумными? — спросил Комов. — Или они сами?
— Не сами, — сказал Горбовский. — Над ними поработали. Причём именно званцевским вирусом. Только в особой модификации. Ослабили животные инстинкты и усилили удовольствие от возбуждения коры мозга. То есть от мышления.
— В общем, обошлись примерно как тагоряне с людьми, — закончил Комов.
— С людьми жёстче работали, — заметил Сикорски.
— Я бы так не сказал, но не будем отвлекаться, — предложил Горбовский.
— От чего? — снова влез Сикорски. — У меня складывается впечатление, что мы не знаем, чем заняться.
— А чем бы хотели заняться вы, Руди? — осведомился Горбовский.
— Я хотел бы поговорить о деле. Вместо этого мы болтаем о том, о сём. Я так себя веду, когда чего-то жду. Вы чего-то ждёте, Леонид Андреевич?
— Я всегда чего-то жду, — вздохнул Горбовский. — Или плохих новостей, или их подтверждения. Как говорил Пиц Шестой... — он задумался, припоминая.
— Вот теперь я понял. У нас, оказывается, литературный вечер, — съязвил Сикорски. — Сначала мы обсудили переводы древней английской поэзии, теперь перешли на творчество бывших прогрессоров. С нетерпением жду обсуждения сочинений Строгова. После чего, может быть, мы всё-таки уделим минуту-другую делам?
— Вы не любите Строгова, Руди? — Горбовский скептически посмотрел на собеседника. — Как вообще можно не любить Строгова?
— Я восхищаюсь Строговым, особенно его Второй симфонией, — сказал Сикорски.
— Но, и-извините, — удивился Валентин Петрович, — Строгов не писал симфоний... он вообще не писал музыки!
— Вот именно это меня в нём и восхищает, — объяснил Рудольф.
— Ваши сарказмы, Руди, съедают больше времени, чем все наши беседы вместе взятые, — заметил Горбовский.
— Простите, — снова вступил Валентин Петрович, — а почему вы вспомнили этого... Пица Шестого? — он посмотрел на Горбовского.
— Гм. Даже не знаю. Наверное, из-за мемуара? А что? У вас есть какая-то информация на эту тему?
— В общем... не знаю... нет, наверное, — Завадский достал платочек и промокнул вспотевшую залысинку.
— Очень жаль. Потому что повествование про Арканар в мемуаре Вандерхузе меня заинтересовало. Это крайне важное свидетельство правдивости мемуара в целом.
— Каким же это образом? — не понял Сикорски. — Мы же выяснили. Никакого Бориса Левина не было. Никакого глубинного расследования по этой теме не проводилось. Это... — он поискал слово, — стилизация. Хотя признаю — небездарная. Автор, видимо, когда-то был в рабочей группе. Что-то знает. Например, про КРИ.
— Это всё мелочи, — отмахнулся Горбовский. — Другое важно. Вот... — он щёлкнул пальцами, звук получился неожиданно громкий и неприятный. — Задачка на понимание. Допустим, расследование действительно было проведено. Допустим, результаты именно такие. Допустим, руководитель группы был именно тем человеком, который мог получить именно такие результаты...
— Засол для общественности? Отличник? — предположил Григорянц. — Ну может быть.
— Гм... Вы не могли бы объяснить, что имеется в виду? — осторожно спросил архивариус.
— Для вас — всегда пожалуйста, Валентин Петрович, — живо откликнулся Горбовский. — Видите ли какое дело. Одна из возможных задач так называемых глубинных расследований — это не открытие истины, а создание правдоподобной версии неких событий. Нужной на тот случай, если общественность может чем-нибудь заинтересоваться. Истина ей не нужна. Точнее, нужна, но только в том случае, если она её устраивает. Общественность сочувствует людям, с которыми может отождествить себя. Любит пугаться, но не сильно. Любит чувствовать себя умнее начальства. Ну и так далее... Так вот, для изготовления версий для общественности лучше всего использовать саму же общественность. Взять подходящего человека и дать ему все возможности копать. Скорее всего, он ровно то и накопает, что общественность охотно съест. А если накопает не того — тоже не проблема. Память ему сотрут в любом случае.
— Подходящего человека? — переспросил архивариус.
— Отличника. Знаете, есть такой тип людей. Они отлично решают задачки. Любые задачки. И никогда не сомневаются в условиях задачки. Им в голову не приходит, что условие может быть неправильным. Таких любят Учителя, руководители и спецслужбы. Они могут быть посвящены в разные тайные дела. Но ничего лишнего не подумают. Борис Левин из мемуара — отличник. И расследование своё провёл на отлично. То есть не обратил внимания на совершенно очевидные вещи и всё запутал ровно так, как нужно.
— А что неправильно? — заинтересовался Григорянц. — Я читал же. Там вроде всё складывается.
— Восстановим последовательность событий и их интерпретаций, — продолжил Горбовский. — Откуда и когда мы узнали что-то об Антоне Малышеве, он же Румата Эсторский? Арам Самвелович?
— Ну, во-первых, книга, — сказал Григорянц. — "Трудно быть богом". С неё всё началось. Потом... потом, наверное, публикации про Аврору. Туда же люди летали... Потом Сноубридж с ним работал и смотрел голову ему. А потом Левин, у которого все материалы.
— Итак, всё началось с книги, — Горбовский сложил пальцы на груди. — Содержанию которой мы, конечно же, не доверяем. Но в одну деталь мы все поверили безоговорочно. Что эту книгу писал Малышев. А почему, собственно?
— Ну... как же, — Григорянц в задумчивости потрогал себя за нос. — А кто же тогда? Нет, ну кто?
— Неправильный вопрос, — Леонид Андреевич чуть-чуть повысил голос, но все затихли. — Я спросил: какие у нас есть основания считать, что книга написана и размещена Малышевым?
— Так он же про себя писал, — не понял Арам Самвелович. — Там такие детали...
— Большую часть этих деталей мы и знаем только из книги, — заметил Горбовский.
— Но там же мысли... чувства... — растерянно сказал Славин.
Горбовский поморщился — будто раскусил перец или услышал редкую глупость.
— Вот вы, Евгений Маркович, писатель, — начал он.
— Бывший, — поправил его Славин. — Я очень давно ничего не пишу.
— Неважно. Вы пишете книгу. В которой есть герой. Вы будете писать про мысли и чувства?
— Но это же литература! — не понял Славин. — Нельзя же сочинять про живого человека! — тут он поперхнулся.
— Конечно, нельзя! — легко согласился Горбовский. — Ну разумеется, нельзя! Это было бы аморально. Ну то есть неэтично. Поскольку противоречит идеалам деятельного гуманизма. Но я живу довольно долго, и замечал, что бывают такие личности... да-да, и в наше светлое время... которые принимают идеалы деятельного гуманизма не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно...
— Нет, ну это действительно что-то не то, — вступил Комов. — Там очень многое подтверждается документами. Например, отчётами Бунге.
— Горячо, — сказал Горбовский. — Книгу мог написать сам Антон. А мог — кто-то другой. Находящийся рядом с ним. Знающий о нём очень многое. Может, он и отчёты писал? Очень подробные?
— Павел Бунге? Но зачем ему это? — Славин посмотрел на Леонида Андреевича с недоумением.
— Очевидно, чтобы исполнить порученное Званцевым, — ответил Горбовский. — Ну и личное. С чего начнём?
— А какое личное? — встрял Григорян.
— Да понятно же, — Горбовский поморщился. — Шерше ля фам.
