Все что я мог вычерпать из младенческой памяти, не порушив рассудка маленького Докари, я вычерпал, а чтобы Тара его не нашла — окутал собственной защитой и спрятал в самом глухом захолустье империи, в трактире у пустынной дороги, на берегу теплого северного моря... А потом я забрал его оттуда, вовремя подоспев, отобрал у мерзких демонов нафов, служителей безобразной богини подземных вод Уманы. Умана обозначает себя также и повелительницей подземелий — на каком основании спрашивается? Но никто из бессмертных с нею не спорит по этому поводу — кому нужны дурацкие полости в земле, где только мрак и скука чувствуют себя как дома? Она меня не любит и боится. И правильно делает, потому что богиня Умана, тварь бородавчатая, неприятна мне больше всех остальных богов и богинь, уж я не упускаю случая привести ее в досаду или в ярость.
Да, подоспел я вовремя и нисколько не удивился чуду сему, ибо следил за всеми предпосылками к оному... Этот мальчишка мне понравился, как может нравиться человек человеку: умный, бойкий, наделенный от рождения большими способностями к магии... Доверчивый и честный — а я очень люблю в общении именно доверчивых и честных, сам стараюсь быть таким среди людей... Мир жесток для человеков, зверей и растений, он холоднее и глубже любого омута, бросишь в него щенка наобум — погибнет, поэтому пришлось мне повозиться, чтобы пристроить его понадежнее. Хорошо, что вспомнил об одном моем приятеле, отшельнике Снеге, некогда прославленнейшем рыцаре империи... И получилось, и прикипели они один к другому! Вот где родственные-то души радость обрели! Задудели, понимаешь, в одну дуду — старый и малый! Я бы тоже мог стать для Лина-Докари образцом всех воинских и рыцарских доблестей и совершенств, но Снегу удалось это безо всякой магии и волшбы, только за счет разума и сердца! Я же говорю — незаурядный человек отшельник Снег. Еще бы — я тюфтяев и рохлей в приятели не беру. Помню, даже великий фехтовальщик Зиэль — то есть, я сам, непревзойденный я! — украдкой перенимал у него кое-какие приемчики по обращению с мечом и кинжалом. За что он меня так не любит?
Не доверяет — это разумно, ибо он рыцарь и воин, который никому не должен доверять. Опасается меня, боится — это естественно, ибо даже самый доблестный рыцарь, будучи безоружным, убоится тургуна или медведя, столкнувшись нос к носу с любым из них, а против меня — любой человек безоружен, бессилен и наг. И любой демон тоже бессилен. Но страх отваге не помеха: Снег даже и передо мною никогда не отступал, не гнулся... Один раз только принял он помощь от меня, дал слабину — и за это всю оставшуюся жизнь ненавидеть? Мне ведь ничего от него не нужно, ни служения, ни верности... Отчего бы нам просто не дружить, Снег, пока ты жив, без обязательств и присяг, без опасений, без камней за пазухой?.. — Не верит мне. Ну... это он правильно делает, иначе какой из него рыцарь и воитель? "...тако же помни вовеки, новик, рыцарский венец принимая: дал слово — держи его до смерти, иным же словесам, рыцарских опричь, не внемли на полный разум!" А мальчишка вырос, обрел украденную у него семью и стал аристократом, младшим сыном в древнейшем княжеском роде, придворным и любимчиком покойного государя... Посланец государя! Высокая честь, причем, сия служба гораздо ближе к воинской, нежели к придворной: ум у государей непоседлив, по всей империи посланцев своих гоняют, как демонов болезней, знай скачи да дерись по дороге!.. Я за эти годы не раз Лина встречал, то там, то сям, сам будучи под разными личинами, но близко не подходил, не объявлялся ему, не хочу покамест... Зато с удивлением обнаруживал, как прорастают повсеместно семена от древа разума его, сиречь мысли и придумки... Сколько себя помню в имперском мире — люди подметали вениками: надрал пучок веток, один край пучка связал, для удобного держания, в ствольный хват под метущую руку, а растопорщенным его краем — по полу вози, пыль да объедки сметай. И что удумал наш со Снегом воспитанник? Посадил веник на кол — получилась метла! Взял палку в две ладони — мети, не нагибаясь, обеими руками! Быстрее, удобнее... Это мне Снег про него рассказал и подтверждаю сие словом опытного путешественника: прижились метлы в империи! Я бы и не хуже мог чего-нибудь такого придумать — но мне зачем, если я одним щелчком пальцев могу разрешить любой бытовой вопрос? И без щелчка сумею. Могущество развращает умственные способности человеческие, если обладающий им вовремя не найдет себе досаду по росту, а всемогущество губительно действует даже на разум богов, на их гибкость рассудка, поэтому-то я изо всех сил стараюсь не выходить за пределы человеческого естества. Мне так забавнее жить на свете. Скука — единственный в подлунном мире демон, которого даже я.... не боюсь, конечно же, но опасаюсь, избегаю. Вот те на! Воспоминания о маленьком безродном мальчике Лине, который теперь его сиятельство князь Докари, закончились, а до рассвета еще не близко. Мне-то нетрудно и ночью бродяжничать по горам, по долам, но пусть уж Горошек мой вволю поспит, лошадиным снам порадуется.
И все-таки утро наступило — его даже и осень с зимою не уговорят в зимнюю спячку залечь. Сначала звезды словно бы засуетились, стали перемигиваться чуть иначе, потом примчались по низу тучи и застлали собою все небо... О! Мрак-то — уже и не вполне мрак, если тучи и небо теперь отличимы по цвету меж собою... И потеплело слегка. И вот оно явилось: ленивое, скучное, хнычущее мелким частым дождем... Это вместо зари и рассвета! Заругался я вслух, несправедливыми по отношению к природе, нехорошими словами, но сам себя опровергать не стал, и вместо спасительных заклинаний добыл из сумки накидку очень тонкой кожи, с наголовником. Возложил я на себя накидку и замер, прислушиваясь к дробному перестуку дождя и к битве, что развернулась на просторах моего досужего разума: ну, кто кого обдурит на сей раз!? Начали!
— С одной стороны, животное Горошек — точно такая же часть моего бытия, как мои непромокающие сапоги из нафьей кожи, или сумки с овсом у седла, стало быть, пусть коняга безо всякой моей магии принимает дождь, как до этого принимал холодную ночь и солнечный день.
— А с другой стороны — люди-то на моем месте вполне могли приколдовать животному защиту от дождя! Не все, разумеется, но умельцы, вроде Снега, или покойного людоеда Тузовара Лу. Стало быть, и я могу себе позволить!
— Можешь, можешь, оно — да. Но даже если Снег, или тот же Докари от самих себя могли бы дождик отвратить, то значит ли это (вкрадывается в меня тупая предательская мыслишка!) что и сиятельный господин Зиэль... Ах, какой хитромудрый наш Зиэль! Лазейку нашел для лени своей!
— А почему бы и нет? Не для лени, а для удобства: кому охота день-деньской в сырости киснуть?
— А потому нет, цуцырь ты хитропузый, что мы с тобой это уже проходили: не успеешь оглянуться — уже опять все можешь, на уровне величайших магов, лежишь на теплой печке и ничего не хочешь. Ты и так уже крупную волшбу суешь в бытие, надо и не надо... Почти как бог.
— Нет, до такой тупости я не дойду. И мне лень не указ. Ладно, ладно, уговорил: пусть Горошек ушами дождь отгоняет. Вот простудится, околеет — сам под седлом побежишь!
— Договорились.
Посоветовался я этак сам с собою и докладываю Горошку итог:
— М-мокни, м-морда губастая, не жалко тебя ничуточки! На вот, кусочек сухого меда. И стой смирно, пока укрою да оботру, а то наложу седло на мокрую спину — тогда узнаешь!..
Скачу и скачу, легко и умиротворенно, поверх Горошка, почти не оглядываясь по сторонам. Ах, хорошо-то как! Безветрие, мелкий дождь то и дело переходит в морось, скромная небесная вода не стучит меня по щекам ледяными струями, слякоть не забирается под рубашку — просто колышется влагою в сером тумане. Лицо, правда, мокрое и руки тоже, но зато у такой погоды есть неоспоримое преимущество перед ясным днем: ни демона не видно далее, чем на десяток полных шагов, путешествуешь себе как в шатре, не раздражаясь взглядом на всякие там дорожные досады. Впрочем, когда день ясен и прозрачен — тоже хорошо: всегда в поле зрения присутствует нечто любопытное. Магический дозор в моей голове подсказывает, что демоны тумана выползли на охоту, но они далеко, несколько долгих локтей отделяет их от меня, да и кто нынче боится этих слабосильных тварей? Разве что дети и женщины из простолюдинов, не защищенные оружием, силой и магией. К примеру, мой Горошек им не поддастся в случае чего, с десяток запросто отгонит зубами и копытами. Но все-таки приятно, что нечисть далеко в стороне, ибо эта погода подарила мне тихое грустное веселье и мне было бы жалко разрушать его бранью и сечей. Лучше я еще повспоминаю...
Князь Дигори Та-Микол был почти что молод и все еще не женат. Или уже не женат... Одним словом, был он не стар и свободен. Долгие, долгие годы воевал рыцарь во славу империи во всех ее пределах, стяжал немалую славу, почести, обрел друзей и врагов — все как положено лихому и умелому воителю при дворе Его Величества. Самый закадычный друг его, рыцарь Санги Бо, был не менее велик и славен... Не менее — это мягкий намек на истину... Воитель Санги Бо почти во всем превосходил друга своего: в дуэльных битвах, в крутости нрава, в изобретательности, в альковных успехах, в полководческих умениях... Оба осознавали сие, но не было розни меж друзьями, ибо Дигори Та-Микол всегда признавал старшинство друга своего, и делал это охотно, а рыцарь Санги Бо никогда и ни в чем не выказывал своего превосходства по отношению к другу, разве что первый бросался навстречу опасности, если она угрожала обоим... Не раз и не два расставались они на долгие годы: то, согласно воле Его Величества выпадало им воевать в противоположных концах империи, то кому-нибудь из них, опять же согласно монаршей воле, приходилось избывать немилость и ссылку... А Санги Бо ухитрился однажды и в узилище попасть на долгие годы... Расставались, но не разлучались... Тем не менее, между друзьями существовало глубочайшее отличие, которое неминуемо должно было увести их судьбы в разные стороны... Санги Бо — младший отпрыск древнего и прославленного рода, не имеющий прав на наследство, должен был собственноручно выковывать свое будущее, в то время как на плечах у Дигори, старшего сына княжества Та-Микол, покоилась и ждала своего дня судьба всего княжества, и рано или поздно он был обязан вступить в права наследования... Отличие усугублялось и тем, что однажды юный, лихой и бесшабашный Санги Бо во всеуслышанье дал обет: никогда не примет он под свою руку земли, поместья и уделы, ибо владения такого рода размягчают и разленивают рыцарское сердце, а он будет рыцарем всегда и вряд ли проживет достаточно долго, чтобы соскучиться по семейному уюту... И так было! Даже сам государь не в силах был противиться рыцарскому обету, хотя и имел божественное право обеты отменять... Государи обладали такой привилегией, перед богами и людьми, но, конечно же, пользовались ею чрезвычайно редко, ибо сами были рыцари и высоко почитали рыцарское слово, пусть даже оброненное случайным образом, спьяну или сгоряча...
Кто мог знать заранее, что ярчайшая и полная опасностей жизнь безземельного рыцаря Санги Бо, воителя и дуэлянта, будет столь долгой?.. Деньги — немалые, наградные, награбленные и выкупные деньги — широкой рекой текущие в сундуки к рыцарю Санги, низвергались оттуда в окружающее пространство не менее бурным потоком, ибо ему незачем и не для кого было их копить, в то время как рыцарю Дигори Та-Микол приходилось учитывать неизбежное будущее... И пришел неумолимый миг, искренне скорбный и в то же время естественный, когда его сиятельство княжич Та-Микол похоронил отца и стал его светлостью, властелином огромного удела, князем Та-Микол, и был вынужден оставить службу в гвардии, с тем, чтобы принять под свою руку беспокойный приграничный край — это тоже служба Империи, никак не с меньшей ответственностью! К тому времени у княжества накопилось изрядное бремя: недоимки перед императорской казной, долги перед купцами и ростовщиками... Однако, накопленных новым князем богатств хватило с лихвой, чтобы рассчитаться со всеми... Князь Дигори знал, что когда-нибудь, пусть и не в полной мере, но вернется славное времечко битв и рыцарских попоек, да только до этого он должен доказать империи свои способности удельного правителя, должен жениться, обрести и вырастить наследника...
Но опять судьба, склонная делать неожиданные подарки, столкнула вместе обоих друзей: накатили на западные границы объединенные орды варваров, и набег их пришелся точнехонько на княжеские земли. Ловкий и быстроумный Санги Бо, бывший в то время "в случае" у государя, упросил императора послать именно его на помощь князю и разрешение таковое получил... Хитрый воитель и отважный царедворец Санги хорошо изучил скопидомный, жадноватый нрав Его Величества: он взял с собою всего лишь пять полков и, как всегда, угадал — вместе с войсками княжества этого вполне хватило. Потом уже оба прибыли ко двору, в очередной раз вкушать от государя заслуженные почести.
И случилось так, что оба по уши влюбились в юную фрейлину, маркизу Ореми Гилондэ, приближенную Её Величества, влюбились без памяти... Однако, и это не мешало их дружбе. Все изменилось на птеровой охоте, устроенной Его Величеством в честь Её Величества и всех остальных прекрасных дам...
Я бы мог поклясться самой страшной клятвой, что ничегошеньки не подстраивал в том злосчастном дне, да только вот — кому и зачем мне клясться, когда я и так знаю истину и не нуждаюсь в оправдании и одобрении своим поступкам и помыслам? Одним словом, все завернулось в ураган без моего участия. Юная маркиза была необычайно смела и самоуверенна, вдобавок, она обладала большими способностями в магических искусствах, не без оснований полагая, что они послужат ей надежною защитою против... затруднений всякого рода, случающихся даже на птеровой охоте, и против прочих невеликих угроз бытия. Да и о чем говорить — какие могут быть опасности в самом сердце империи, в угодьях Его Величества? Однако, случилось маловероятное: кобыла, внезапно испугавшись чего-то, унесла свою хозяйку вдаль, в безлюдье, споткнулась и сбросила всадницу прямо возле ручья, у входа в небольшую пещеру, где таились голодные нафы... Одиннадцать мерзких проголодавшихся тварей! Куда смотрели королевские егеря??? Узнай об этом прискорбном недоразумении Его Величество — головы бы градом посыпались со всех ступенек егерской придворной иерархии, но — не узнал. Итак, наша маркиза шлепнулась спиной о мягкую, покрытую сочными травами землю, и не расшиблась до смерти, но на некоторое время потеряла способность дышать и говорить, чем немедленно воспользовались нафы: они бросились на несчастную девушку и растерзали бы ее в клочья, ибо светлый день, так нелюбимый демонами подземелий, лишь заставил их замешкаться, но не остановил. Да, так оно все и случилось: лютый, никогда и ничем не утоляемый голод погнал их вон из пещеры, жестокие солнечные лучи и наспех сотканные руками девушки бессловесные заклятья пребольно терзали нафьи тела, нафы стонали и выли, но шаг за шагом придвигались все ближе... Они бежали во всю свою прыть, и ночью скорость их бега не уступала бы лошадиной рыси, в то время как в дневной действительности они едва ползли...
