Постоялый двор располагался на юго-восточном углу перекрёстка, и было видно, что с востока приближалась ещё одна процессия. Первыми шли такие же люди в чёрном, но за ними двигались совсем другие, отличавшиеся от тех, кто вышел на перекрёсток раньше. У одних лица были вымазаны сажей, а головы — украшены парой коровьих рогов, у других на спинах болталось что-то вроде птичьих крыльев. Многие надели шкуры животных, и Лоуренсу подумалось, что если бы к ним присоединилась Хоро с выпущенными ушами и хвостом, этого бы даже не заметили.

Новых участников шествия встретили уже не рукоплескания, а рёв зрителей, так они встретили соломенное чучело в виде животного на четырёх лапах. Чучело походило на собаку или иного схожего существа, размерами крупнее, чем даже Хоро в её истинном обличье. Чучело было установлено на деревянную опору, которую тащил на плечах с десяток мужчин.

Лоуренс хотел что-нибудь сказать Хоро, но, увидев, что она внимательно наблюдает за праздничным действом, отказался от своего намерения.

Ряд за рядом выстраивались на импровизированной площади, в которую превратился перекрёсток, наряженные животными люди, люди-великаны с масками и чучела животных. Потом люди в чёрном, которые пришли первыми, стали ходить о площади то туда, то сюда, указывая в разные направления, руководствуясь, видимо, развешанными указателями.

Наблюдая за этим, Лоуренс подумал, что праздник Раддора, вероятно, был не просто праздником ряженых, а основывался на какой-то истории, о чём Лоуренс, к сожалению, ничего не знал. Он решил как-нибудь расспросить об этом Марка, но тут, теперь уже с севера, показалась ещё одна колонна людей.

Теперь это были просто люди, но одни из них были одеты в лохмотья, другие — как аристократы, а третьи — как рыцари. Объединяло их то, что каждый держал в руках черпак. Пока Лоуренс пытался догадаться, зачем им эти черпаки, три колонны сошлись в центре перекрёстка и стали по очереди выкрикивать слова, которых Лоуренс никогда прежде не слышал. Некоторое волнение, даже напряжение распространилось по толпе зрителей, и даже Лоуренс ощутил, что волнуется. Он невольно задался вопросом, что произойдёт дальше, а дальше одетые в чёрное люди дружно указали в одну сторону — на юго-запад от перекрёстка, все тут же посмотрели туда.

Потом выехало несколько повозок, гружённых большими бочками, их Лоуренс прежде не замечал. Люди, окружавшие их, разом громко рассмеялись и подтащили к центру. Одетые в чёрное заиграли на своих инструментах, а люди в странной одежде и те, что тащили чучела, запели. Люди вокруг повозок сняли с бочек крышки и стали набирать черпаками их содержимое и разбрызгивать вокруг.

Это послужило сигналом для зрителей, прежде смотревших за действом с расстояния, теперь они тоже вышли на площадь и стали танцевать. Танец стал распространяться вокруг, некоторые странно одетые люди пошли, танцуя на ходу, по главным улицам, которые тут же наполнились танцующими.

Люди, первыми начавшие танцевать в центре площади, образовали хоровод и танцевали рука об руку.

Если так пойдёт и дальше, думал Лоуренс, остановить это будет невозможно, эти люди будут шуметь, петь и танцевать до глубокой ночи. Похоже, то шествие было лишь сигналом к началу праздника, а сам он начинался только сейчас.

Хоро, наполовину высунувшаяся из окна, повернулась к Лоуренсу и немедленно предложила:

— Пошли, тоже потанцуем.

Лоуренс мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз он танцевал в своей жизни. Отчасти потому что просто избегал участвовать в праздниках, отчасти потому что танцы в одиночку ничего, кроме плохого настроения, не приносили. И потому какое-то мгновение он сомневался. Но Хоро протянула ему руку, и он решился.

В конце концов, вокруг полно пьяных, если будет не очень хорошо получаться, никому до этого не будет дела.

А маленькая рука, протянутая к нему, стоила дороже десяти тысяч золотых монет.

— Ладно, — ответил Лоуренс, беря её руку и стараясь собраться.

После чего Хоро, будто ощутив сомнение Лоуренса, засмеялась и сказала:

— Ты должен быть осторожным, чтобы не отдавить мне ноги.

— Я очень постараюсь...

И они вдвоём, не теряя времени, покинули постоялый двор и ринулись в самую гущу шумного праздника.

Трудно сказать, сколько лет Лоуренс не принимал участия в таком шумном событии. И сколько лет так не танцевал, не веселился, не смеялся и не пил столько. И, может быть, впервые он смог ощутить послевкусие веселья. Потому что прежде каждое веселье после завершения оборачивалось одиночеством, начисто выметавшим все крохи веселья.

Однако на сей раз, Когда Лоуренс поднимался по лестнице на постоялом дворе, поддерживая за плечи нетвёрдо державшуюся на ногах Хоро, выпившую слишком много, его сердце сохраняло радость, оставшуюся в нём, когда жар веселья спал, и на душе установилось приятное тепло. С того времени, как Хоро появилась рядом, жизнь наполнилась суматохой, и ему казалось, что так будет всегда.

Они вошли в комнату, а из открытого окна продолжал доноситься шум веселившегося города. Ночь только начиналась, ремесленники и торговцы, которые не могли присоединиться к празднику днём, наверстали упущенное сейчас.

Более того, праздник, судя по всему, подходил к новому этапу, на обратном пути к постоялому двору Лоуренс увидел, что люди вдруг засуетились, забегали туда-сюда. Хоро хотела бы посмотреть на это, если бы у неё оставались силы, но, к сожалению, это было не так.

Лоуренс положил Хоро на кровать и, словно повторяя вчерашний вечер, как слуга подготовил её ко сну. А потом вздохнул.

Но это был приятный вздох. Лоуренс просто посмотрел на беззащитно лежавшую Хоро, на её раскрасневшееся лицо, улыбнулся и вздохнул.

Ему было немного жаль Амати, зато заключённого с ним договора Лоуренс больше не опасался. Собственно, этот договор совершенно вылетел у него из головы. И вспомнил лишь по возвращению на постоялый двор, когда хозяин сказал Лоуренсу, что должен передать ему сообщение, когда увидит. Сообщение было от Марка, который советовал поскорее прийти к нему в лавку, так как он узнал, откуда Амати возьмёт деньги.

Первое, что пришло в его голову, — наверное, лучше отложить это до завтра, мысль, которая прежде ни за что бы его не посетила, Лоуренс почти ужаснулся, насколько мог упасть его интерес к заключённому договору. К посланию было приложено письмо, в большей степени привлекшее его внимание. Письмо было запечатано воском, имя отправителя было выведено аккуратным почерком. Диана. Письмо принёс человек, телосложением напоминавший шкаф, скорее всего, Батос.

Лоуренс просил Диану сообщить, если она что-то ещё вспомнит о Йойцу, надо думать, письмо было связано с этим. Он почти решился сразу распечатать его и даже сел за стол для этого, но подумал, что в таком случае ему ещё больше захочется не идти к Марку.

Так что он спрятал письмо нагрудный карман куртки, закрыл окно, чтобы с улицы шло меньше шума и направился к двери. Положив руку на ручку двери, Лоуренс вдруг ощутил затылком взгляд и обернулся — в комнате никого постороннего не оказалось, зато Хоро приоткрыла слипавшиеся глаза и посмотрела на него.

— Я выйду ненадолго.

— С письмом с запахом женщины на груди, — ворчливо отозвалась Хоро.

Её тон явно не был вызван тем, что она старалась превозмочь сонливость.

— Она поразительно красивая. Тебя это беспокоит?

— Дурень.

— А если я скажу, что она летописец? И она сообщила нам некоторые сведения. Она знает народные сказания и легенды севера. Письма я ещё не читал, но уже при встрече я получил кое-какие полезные сведения прямо из разговора. Ещё мне довелось услышать легенду о тебе.

Хоро протёрла глаза, как кошка, намывающая мордочку, и села.

— Легенду? Обо мне?

— В городе Рэносе о тебе ходила легенда. О Хороу с хвостом, как сноп пшеницы. Должно быть, это о тебе.

— Не знаю... А что за полезные сведения?

Похоже, сонливость её отступила, когда речь зашла о том, что было связано с её родными местами.

— В той городской легенде говорилось, откуда ты пришла.

— Это... — застыв с широко распахнутыми глазами, произнесла Хоро, волнение постепенно проявлялось на её лице. — Это правда?

— Лгать для меня бессмысленно. Судя по всему, пришла она из лесов к востоку от города Рэнос. Это место лежит в горах к юго-западу от Ньоххиры и к востоку от Рэноса.

Услышав то, чего она вряд ли могла надеяться сейчас услышать, Хоро прижала к груди одеяло, вцепившись в него руками и опустила голову. Её уши мелко задрожали, словно каждый волосок на них наполнился счастьем.

Лоуренс видел перед собой девушку, с души которой свалился тяжёлый груз, когда она после долгого блуждания, наконец, вышла на знакомую тропу.

Хоро сделала затяжной вдох, потом полный выдох. Возможно, стойкость мудрой волчицы требовала от неё сдержать слёзы.

— Даже не заплакала.

— Дурень...

Губы были немного поджаты, словно она всё же была к этому близка.

— Если честно, ехать от Ньоххиры на юго-запад было бы непросто, но теперь место поиска значительно сократилось. Я ещё не читал письма, но, наверное, там ещё какие-то сведения. Со всем этим добраться будет проще, чем я раньше предполагал.

Хоро, продолжая прижимать к себе одеяло, кивнула, отвела взгляд и снова посмотрела на Лоуренса, посмотрела прямо ему в лицо. Её янтарно-красноватые глаза светились предвкушением и беспокойством. Кончик её хвоста тревожно покачивался, она сейчас выглядела такой хрупкой, что Лоуренс не удержался от грустной улыбки. Однако, если он сделает вид, что не понял значения её взгляда, Хоро будет вправе перегрызть ему горло, никаких оправданий у него не будет.

И Лоуренс не стал тянуть с ответом, он прочистил горло и произнёс:

— Полугода для поисков наверняка хватит.

Лоуренс почти мог видеть, как кровь снова потекла по телу Хоро, хрупкость которой сменилась основательностью каменного изваяния.

— Мм, — радостно кивнула она.

— Вот почему отправитель этого письма подобен голубю, принёсшему благую весть. Думаю, тебе следует раскаяться за недостойные подозрения.

Хоро недовольно надула губы, но Лоуренс не мог не понять, что это она сделала нарочно.

— Ладно, сейчас мне надо сходить к Марку.

— С письмом с запахом женщины на груди?

Она снова это сказала, и Лоуренс невольно рассмеялся. Это означало: 'Оставь мне письмо' . Но сказать напрямую это Хоро не могла, ей неловко было за своё желание оставить это письмо себе, даже если она и не могла его прочесть.

Так что Лоуренс протянул Хоро письмо, втайне наслаждаясь тем, насколько ясно он видел её чувства и движения души, это ему удавалось нечасто.

— Ты говорил, что отправительница письма красивая? — спросила Хоро.

— От неё исходит ощущение взрослости.

Хоро, взяв письмо, умело подняла одну бровь и, прищурившись, посмотрела на Лоуренса.

— Ты слишком взрослая и умелая, — тут же добавил тот.

Хоро улыбнулась, показав свои клыки.

— Ладно, похоже, что Амати придумал, как добыть тысячу серебряков. Я расспрошу Марка об этом.

— Вот как. Значит, надо получше поработать над тем, чтобы меня не купили.

Лоуренс уже достаточно долго общался с Хоро и потому не мог серьёзно отнестись к её высказыванию. Он слегка пожал плечами и вместо ответа произнёс:

— Можешь открыть письмо, если хочешь его прочесть. Если ты умеешь читать, конечно.

Фыркнув, Хоро улеглась в постель, сжимая в руке письмо и вовсю виляя хвостом, словно говоря — давай, иди уже. Она напомнила Лоуренсу собаку, которая возвращается на свою подстилку с костью в зубах. Но сказать ей об этом он, конечно, не мог, с тихим смешком Лоуренс открыл дверь и вышел. Уже за дверью он снова бросил взгляд на Хоро и увидел, что её хвост трясётся в предвкушении.

При виде этого Лоуренс беззвучно рассмеялся и тихонько, без звука прикрыл дверь.

Лоуренс, подумав, идти ему к Марку домой или в лавку, выбрал второе, предположив, что он мог быть ещё там, и не ошибся.

На рынке ещё осталось много торговцев, они пили вино в своих лавках, даже среди ночных сторожей рынка, следивших за сохранностью товара, нашлось много поддавшихся соблазну и тоже выпивавших.

— Господи, ты слишком хорошо выглядишь, чтобы просить о чём-то других, Лоуренс, — прежде всего сказал Марк.

— Извини.

— А, ладно, вообще-то во время праздника у меня достаточно много времени, так что это нестрашно.

— В самом деле?

— Да, не будешь же в праздник шастать, нагрузившись товаром, верно? Особенно с таким объёмным товаром, как пшеница, такой товар продаётся перед началом праздника, а с его окончанием снова покупается. И особый разговор — послепраздничная гулянка.

Лоуренс слышал об этой 'послепраздничной гулянке', она начиналась после завершения основного двухдневного праздника, длилась дольше собственно ярмарки и представляла собой затяжную пьянку. Вообще-то было несложно понять людей, использовавших праздник как повод выпить и повеселиться.

— И потом, благодаря сбору сведений для тебя я и сам немного подзаработал, так что на сей раз спущу тебе с рук, — добавил Марк, выдав улыбку торговца.

Судя по всему, способ Амати раздобыть денег вполне можно было применить и самим.

— Похоже, ты воспользовался случаем. И что это за способ?

— О-о, это достаточно занятно. Это не то чтобы достойный заработок. Это как навариваться на продаже зерна, обкладывая мешки мокрыми тряпками для увеличения веса.

— Как торговцу мне это интересно, — заметил Лоуренс, подсаживаясь на обрубок бревна вместо стула.

Марк, прекрасно его понимая, усмехнулся.

— Я слышал, рыцарь Хашмидт хорошо танцует. Если он и дальше будет танцевать, его осыплют тысячей серебряных монет и отберут у него принцессу.

— Если ты даже поставишь всё, что имеешь, на Амати, для меня это неважно, — контратаковал Лоуренс.

Марк не стал прикрываться щитом, а пошёл вперёд с мечом:

— Похоже, этот Филипп III много чего наговорил про тебя.

— Э?

— Бедную девушку заставляют нести бремя долга, пользуясь которым, её возят с собой, куда захотят, кормят в дороге холодной, горькой ячменной кашей и вообще жестоко с ней обращаются.

Марк пересказывал лёгким тоном, как что-то забавное, Лоуренс мог на это ответить лишь сухой улыбкой.

Вероятно, Амати пытался объяснить свои действия, распространяя эти грязные слухи о Лоуренсе, однако сухая улыбка была вызвана не болью из-за запятнанной репутации, а досадой, как от надоедливого комара.

Грубо говоря, даже наёмнику с мечом было бы затруднительно заставить должника ездить вместе с ним, что говорить просто о странствующем торговце. Даже если в городе торговец сможет найти поддержку права заимодавца, в чистом поле или в лесу долговая расписка не имеет никакого веса.

Что же до еды, то опытного путешественника было трудно удивить, если за весь дней ему пришлось бы довольствоваться невкусной кашей, торговец в дороге мог вообще голодать ради более важного для себя — ради получения дохода.