Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Да уймись уж... — осадил ее мужчина. — Помыться ей с дороги надо. Да голову проверь — не завшивела ли. Вода-то чемеричная есть у тебя или принести?
— Все у меня есть, — недовольно пробурчала бабка. — Иди уже отсюда, упырь. Да, гляди, далеко не ходи. Помоется — заберешь. Мне что ли по Цитадели с ней шоркаться?
— Заберу. Со мной переночует сегодня, — не подумав, ляпнул Ихтор.
Бабка не упустила случая истолковать все на ей одной свойственный лад:
— Ополоумел, нечестивец? Девочку горемычную!..
Лекарь зло сплюнул:
— Совсем из ума выжила? Мой девку, переодевай, чтобы через треть оборота, она вот тут стояла. Чистая.
— Бабушка, миленькая, ты не бойся, не обидит он меня, — голосок Светлы жалобно прозвучал в напряженной тишине. — Хороший он.
Нурлиса оглядела скаженную с головы до ног и проскрипела:
— Хороший... нет тут хороших. Заруби себе на носу. Ни единого.
Блаженная покачала головой:
— Души у них черствые. Но не злые. Вот, свет мой ясный, разве ж он плохой? Он об людях печется...
Старуха прищурилась:
— Какой еще свет?
— Как какой? — вздохнул Ихтор, устало потирая изуродованную глазницу. — Известно какой. Ясный. Вестимо — Донатос. Только он сказал — пришибет, ежели еще раз увидит. Так что пусть моется и у меня ночует.
Бабка испугано заохала, ковыляя к сундукам с утирками и одежей:
— Ой, дуреха, почто ты к этому лютому суешься? Забудь про него. Огонь — не вода, охватит — не выплывешь. Не лезь уж.
Светла упрямо кусала губы и молчала.
Ихтор же незаметно вышел, не желая более пускаться в пререкания.
— Ты не стесняйся, милая, меня, — заворковала Нурлиса едва только они остались одни. — Идем, идем.
И она повела блаженную через дальнюю дверь в мыльню.
— Рубище свое снимай да мойся. А я пока одежу чистую поищу. Эх, горе, где ж мне рубаху-то тебе девичью взять, одни порты...
Скаженная тем временем, не стесняясь незнакомой старухи, сбросила грязное платье и осталась нагой. Бабка исподволь оглядывала стройное молодое тело — мягкое, нежное, с высокой полной грудью, покатыми бедрами. Красивая девка, жаль, без ума в голове.
— Как же ты в логовище-то жила? — причитала Нурлиса, вынимая узловатыми пальцами из кудлатой головы дурочки обрывки тряпиц, перышек и шишек.
— Хорошо жила, бабушка, — часто-часто кивала блаженная. — Хорошо.
— Хорошо, говоришь? Как же тебя не загрызли? — пытливо заглядывала в безумные глаза старуха, уже заприметившая, что на шее Светлы нет никакого, даже самого нищенского оберега.
— А чего меня грызть? — улыбнулась скаженная. — Я ж не семечки.
И, мурлыча что-то про себя, девушка начала намыливаться. Бабка же взялась собирать ее тряпье. Однако едва старуха собралась унести узелок с одеждой, чтобы кинуть его в печь, как юродивая кинулась коршуном:
— Ты что делаешь, родненькая?! Как же я без одежы ходить-то буду?
— Дык, какая ж это одежа? Рванье одно, — опешила Нурлиса, — вон я тебе и рубаху приготовила.
— Не надо мне новой! Некрасивая она! Моя лучше, вон, какая срядная! — блажила девка, вырывая из рук истопницы свои нехитрые пожитки. — Не забирай, бабушка!
— Тьфу ты, Хранители прости! — махнула рукой та. — Вон, корыто возьми, стирай свою ветошь, а пока не просохнет, будешь ненарядная ходить.
Пока дурочка плескалась да полоскалась, Нурлиса успела задремать и не услышала, как девушка вернулась, неслышно прокралась к сундуку, достала из него кусок доброй холстины и сунула его под стопку своей стиранной одежды.
* * *
— Иди, иди, — Ихтор подтолкнул блаженную в спину. — Чего застыла?
Светла опасливо шагнула через порог и огляделась. В покоях целителя было светло, в раскрытое окно заглядывало солнце. С потолка свисали пучки трав. Пахло сушеным девятильником. И вроде не было ничего лишнего: две лавки, покрытые невзрачными тканками, сундук с наброшенным на него тулупом, вытертая медвежья шкура на полу, стол у стены, заваленный свитками, да очаг в углу, а все равно — уютно. Под столом девушка заметила глиняную миску с молоком.
Пока гостья озиралась, из-за очага вышла сонная рыжая кошка. Она вальяжно потянулась, зевнула, после чего по-хозяйски неспешно двинулась к скаженной. Светла вздрогнула и попятилась, прижимая к груди узелок со своим добром.
— Ты чего испугалась, глупая? — приобняв девушку за плечи, спросил ее Ихтор. — Это Рыжка моя. Она ласковая, смотри...
Лекарь опустился на колено и потянулся к кошке. Но она, вместо того, чтобы приластиться, как обычно это делала, громко фыркнула и ударила человека лапой, оставляя на тыльной стороне ладони четыре глубоких царапины.
— Никак приревновала? — усмехнулся крефф, слизывая выступившую кровь.
Рыжая капризница тем временем повернулась к замершей Светле, повела носом... и, выгнувшись дугой, зашипела, поднимая на загривке шерсть.
— Да что с тобой? — Ихтор подхватил свирепую подружку на руки и принялся увещевать: — Ты чего шипишь, как сковородка, а?
Он виновато гладил негодующую кошку, которая никак не хотела успокаиваться.
— Ничего, ничего... — заулыбалась скаженная. — Она место свое защищает, да и не бывает в одном дому двух хозяек. Ты не бойся, пушистая, не обижу тебя и хозяин твой мне без надобности. Я вот посижу-посижу да пойду ненаглядного искать.
Блаженная оправдывалась перед Рыжкой, словно перед человеком. Крефф смотрел на происходящее со стороны и уже сам себе казался скаженным — притащил в покой кошку, потом девку безумную, а теперь уговаривает обеих, чтобы поладили. Дожил на старости лет.
Рыжка, наконец, сменила гнев на милость, зевнула во всю пасть, выставив розовый, сложившийся черпачком язык, бросила на хозяина презрительный взгляд и спрыгнула на пол. Снова обнюхала Светлу и степенно, будто давая понять, сколь сильно безразлично ей все происходящее, удалилась под стол. Где и осталась сидеть, недовольно сверкая глазами.
Светла бочком прошла к очагу, растянула на веревке выстиранное платье, а сама свернулась клубочком на стоящем невдалеке сундуке.
— Беда мне с вами, — покачал головой лекарь и вышел.
Пора было вразумлять молодших выучей и проверять, чем заняты в покойницкой старшие. А после уроков, до самого вечера Ихтор провозился в лекарской. То обозник со щекой раздутой придет, то настоек надо в дальнюю весь отправить с оказией, то первогодки горшки с отварами побили. Так и пришлось дурней выдрать, как следует, чтоб другой раз дурь придерживали.
Только когда стемнело целитель, прихватив с поварни нехитрый ужин, вернулся в свою каморку. Налил в Рыжкину миску сливок, позвал беспутную, но та не вышла, предпочла отказаться от любимого лакомства, но с постылым лиходеем дел не иметь.
Светла все так же спала на сундуке. Целитель набросил на нее одеяло, закрыл на окне ставни, не спеша разделся и вытянулся на лавке, укрывшись тонким покрывалом. Он уже почти уснул, когда почувствовал, как на грудь бесцеремонно запрыгнула кошка. Потопталась, устраиваясь поудобнее, провезла хвостом по лицу и губам, тяжело рухнула, укладывая голову на лапы и принялась громко с надрывом урчать. "Простила, лукавая", — сквозь сон подумалось мужчине, и его рука привычно легла на пушистую спину.
Проснувшись утром, Ихтор не нашел скаженную в покойчике. Только Рыжка увлеченно гоняла по полу неровную глиняную бусину.
* * *
Ворота были распахнуты, от земли тянуло жаром, знойный воздух не колыхался, а только слабо дрожал. Каменная громада Цитадели казалась раскаленной, будто жерло печи. Путники въехали во двор Крепости в полдень. Клесх спешился, бросил поводья подбежавшему выучу и сказал Лесане:
— Заплечник бросишь — и к Нэду. Гляди, не копошись, он ждать не любит.
Девушка кивнула и наставник ушел.
Ведя свою лошадку в стойло, обережница оглядывалась. Диво, но она и впрямь чувствовала себя дома. Цитадель больше не казалась чужой и пугающей. Все здесь было знакомо до последнего камня, все хранило память. Пускай, иной раз и страшную, но память. Да и мало что менялось тут. Снуют выучи, работают служки, мелькают в небе черные тени воронов. Все, как было года, столетия до этого, все, как продолжится века спустя.
Хотя...
Через двор, подобрав подол и сверкая голыми пятками, мчалась за рыжей кошкой девка с кудлатой неубранной головой. Заметив обережницу, растрепа остановилась, подергала голубиное перышко, ниткой примотанное к спутанной пряди у виска, улыбнулась и пошла навстречу. Выученица Клесха признала в незнакомке диковинную чужинку, с которой разговаривала перед отъездом из крепости.
— Здравствуй-здравствуй, родненькая, вот ты и возвратилась! — радостно сказала блаженная.
— Здравствуй, — отозвалась Лесана и спросила: — Как звать тебя?
— Светлою. А ты согрелась, милая, верно? Чутка совсем, — блаженная с необъяснимой усладой разглядывала собеседницу.
— Я и не зябла, — напомнила ей девушка. — Это тебе холодно было. Но, теперь-то лето на дворе, поди, не мерзнешь?
— Лето, лето... — закивала блаженная, словно не слыша ее вопроса. — Лето. А ты все равно озябшая, как льдом скованная.
Обережница пожала плечами — ну что взять с безумной? От нее складных речей не дождешься. Поэтому Лесана запустила руку в скинутый со спины заплечник, нашарила на дне медовый пряник и протянула его Светле:
— На вот, гостинец тебе. Полакомись.
— Мне? — безумные глаза удивленно распахнулись.
— Тебе, тебе, — улыбнулась собеседница.
— Благодарствуй, зорька ясная, — дурочка поклонилась. — Пойду родного своего угощу.
И Светла, забыв про беззаботно развалившуюся невдалеке кошку, побежала куда-то вглубь крепости.
Лесана пожала плечами и пошла своей дорогой.
На верхнем ярусе, возле покоя Нэда ее нагнал Клесх. Наставник успел сменить пропыленную одежду и теперь неодобрительно смотрел на выученицу.
— Хоть бы умылась с дороги, — сказал он.
— Ты ж велел не копошиться, — вспыхнула та от досады.
— За это время можно было коня вычистить, не то что одну девку тощую в лохани ополоснуть, — заметил обережник.
— Я со скаженной говорила, а потом что-то... задумалась, — повинилась послушница.
— Со скаженной? Важное дело, — сказал крефф и бросил через плечо: — И задумываться тоже иногда надо.
Вот ведь язык у него!
Нэд сидел за столом и читал крохотный свиток, принесенный сорокой. Оторвавшись от клочка бересты, Глава проворчал без злобы, а скорее по привычке:
— Ну, надо же. Вернулись. Года не прошло. Повидала родню? — смотритель поглядел на Лесану.
— Повидала, — ответила она.
— Хорошо приняли?
— Да, — по-прежнему спокойно ответила девушка, вспоминая косые взгляды и перешептывания родичей.
— Раз отдохнула, то давай, собирайся. Завтра обоз до Ершима доведешь, там сторожевик у них разрывается, не до разъездов мужику. Сейчас же самая торговля. Сменишь его — поводишь обозы. К урожайнику воротишься. Да собирайся живее.
— Одна?! — против воли вырвалось у Лесаны.
И тут же глупая осеклась. Клесх прожег таким свирепым взглядом, что слова застряли в горле. Нэд сделал вид, будто не заметил, как смешалась недавняя выученица и сказал:
— Зачем одна? Со всеми старшими выучами и креффами. Можешь даже стряпуху прихватить, будет тебе в дороге кашу варить, — с каждым словом Глава скучнел лицом.
Обережница почувствовала, как кровь приливает к лицу. Стояла она посреди покоя дура-дурой, пунцово-красная, с отчаянно горящими ушами.
— Ступай, — смягчился Глава. — Старшего обоза в кузне найдешь.
Девушка кивнула и вышла, прикрыв за собой дверь.
Едва мужчины остались одни, Нэд отложил в сторону берестяной свиточек. Вздохнул.
Клесх глядел на смотрителя. Сдавать начал воевода. Месяц всего не виделись, а как будто годы прошли, седины и морщин добавляя.
— Муторно мне, — поймав взгляд креффа, признался Глава. — Беспокойно. Со всех сторон сороки летят. Только за седмицу последнюю шесть вестниц примчались. Ходящие как с цепи сорвались, чуть не белым днем нападать стали. Жальники встают, наузники не успевают упокаивать. Что-то сдвинулось в мире, Клесх, будто половодье. А я не знаю, как его остановить.
Ратоборец слушал, мрачно глядя исподлобья, а когда Нэд закончил, резко сказал:
— Допрежь надо было думать! Я тебе, когда еще говорил, что у Ходящих Осененные появились? Так нет, надо было со мной, не с ними воевать. Нашел супротивника.
Крефф не стал жалеть Главу, не стал сочувствовать. Вины Нэда не умаляли ни возраст, ни заслуги. Вина она и есть вина. И ее надо не только уметь признавать, но и ответ держать.
— Я объехал те веси, из которых пропали осененные дети, — сказал Клесх.
— И что? — Нэд жадно подался вперед.
— И то. Все сгибли, — обережник прошелся туда-сюда по покою. — Одного мальчонка в чаще потеряли — пошли ребятишки к бортям, двое вернулись, а третий сгинул. Может, в болото канул, может, заплутал. Всей деревней аукали — не отыскали. Другой на озеро отправился выбирать сети и пропал. Испугались, думали, утоп, но снасти оказались нетронутыми, да и одежды на берегу не нашли, то есть до места парень даже не дошел. Еще один вместе с отцом на лов отправился, оба не вернулись. Только отец мертвяком через три дня в родной дом постучался, а сын нет. Вот тебе и все.
— Трое сгинувших, — смотритель покачал головой. — Дети, мал-мала. Среди них старше двенадцати весен ни одного не было. Мы бы за ними и не поехали, не подступи нужда такая. В этом году и вовсе послушников не набрали. А в тех, кого привезли, Дар едва теплится. Ихтор, вон, тоже пустой приехал. Вместо выуча кошку приволок и теперь с ней таскается.
— Кошку? — Клесх поднял брови.
— Кошку, кошку, — Глава с горечью усмехнулся. — За Донатосом дурочка хвостом ходит. Скоро Цитадель в ярмарочный балаган превратится, а мы как скоморохи кривляться тут станем, авось Ходящие от смеха и перемрут, на нас глядючи. Всего шесть послушников, Клесх, в этом годе у нас. Ратоборца ни одного.
— И трое пропавших Осененных... — задумчиво произнес Клесх. — Это те, про которых мы знаем. А сколько тех, о ком нам неведомо, а?
Нэд окаменел и задохнулся.
— Немало, поди, — твердо закончил Клесх. — А мы только заквохтали.
* * *
Лесана вошла в кузню. В лицо пыхнуло жаром. Коваль, одетый в кожаные фартук и штаны, мерно опускал молот на раскаленный прут, который лежал на наковальне.
На лавке у входа сидел дюжий широкоплечий бородатый мужик лет сорока, одетый в добротную рубаху и справные порты из льняной пестряди. Судя по всему — старший обоза, ждущий, когда кузнец освободится и подкует, наконец, лошадь, что нетерпеливо фыркала у входа.
Сыпались искры, стоял звон. Однако при появлении обережницы, работа встала.
— Нужда какая тебя привела, вой? — уважительно поклонился кузнец. — Меч поправить или наконечников для стрел отсыпать?
— Купца я ищу, которого до Ершима проводить надобно.
Торговец поднялся с лавки и с достоинством поправил плетеную опояску. Лесана с любопытством посмотрела на мужика. Загорелое дочерна лицо с выцветшими бровями и ресницами. Добротная одежа, ладно сидящая, но без вычуры. Сапоги разношены, стоптаны, но крепки — всяк знает, новьё, оно тело трет, покуда не усядется, потому обнову в дальний путь только дурак напялит.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |