А у нас во дворе

Злобный ветер полными пригоршнями кидал в лицо сухую и колючую снежную пыль, натрясал её за воротник. Зубы ломило от холода. Из ноздрей, как у сказочной Сивки-Бурки, валил пар. И без водных процедур в генерала Карбышева превратиться недолго, стать ледяным памятником самому себе. Я раздражалась всё сильнее. К гаражам подлетела настоящей фурией.

В добротном, двойной кирпичной кладки и с цементным полом, гараже Витьки на первый взгляд было пусто. Под потолком тускло горела голая, без абажура, криво висящая на шнуре лампочка. Потрескивал обогреватель. Вот хорошо, чуток отогреюсь. Но где же сам Витька?

Справа, на грубо сколоченном из досок топчане, застеленном толстым паралоном, под несколькими старыми ватниками лежал, укутавшись с головой, человек. Казалось, он спит. Я поёжилась, вспомнив о незавидной Витькиной доле — ночевать в гараже. Летом куда ни шло. Но сейчас? Бр-р-р.

От машины, старой проржавевшей "копейки", доставшейся Витьке в качестве прощального отцовского подарка, не осталось и следа. Продали?

— Ви-и-ить, — неуверенно позвала я, делая несколько осторожных шагов к топчану. Человек под ватниками зашевелился.

— Вить, а Вить, — снова позвала я, подойдя ещё на два шага.

Из-под ватников показалась взлохмаченная черноволосая голова. Чёрт, не Витька! Я невольно попятилась. Кто это? Может, я бокс перепутала? От холода? Ой, мама! Логинов! Что называется, не ждали!

— Чего тебе, — хмурый и недобрый Логинов, явно заспанный, сбросил ватники, сел на топчане, спустив ноги на пол.

— Тут Витьке срочно передать просили, — потрясла увесистым пакетом в качестве оправдания.

— А-а-а, — Серёга кивнул в дальний угол. — Ну, вон, на верстак положи. А кто просил передать?

Я дошла до красиво названного верстаком захламлённого сооружения. Брезгливо пристроила пакет поверх промасленных тряпок и железок, повернулась.

— Брат его просил, Генка.

— Да? — Сергей заинтересованно посмотрел мне в глаза. — Не врёшь?

Он быстро всовывал ноги в ботинки, шнуровал свои шузы, пыхтел. Повеселел без причины.

Воздух в гараже показался мне странным. Логинов показался странным. Что он делал тут, у Витьки? Спал? Не раздеваясь? Дома места не нашлось?

— Больно надо! Когда я тебе врала? Если бы не Генка, фигушки я бы в такую погоду нос из дома высунула.

— Значит, Генке спасибо говорить? — бормоча под нос, Логинов направился к двери. Или её правильней воротами назвать? Э-э-э! Не поняла, что за шутки?! Логинов прихлопнул створки, соединив их массивным железным крюком.

— Ты что делаешь? — взбеленилась я и отправилась в ту же сторону с намерением срочно откинуть крючок и удрать.

— Дверь закрываю, — Серёга повернулся ко мне. Боженьки, да он пьян. Ещё не хватало на мою голову пьяного Логинова.

— Зачем? — я скользнула мимо него к двери. Он задержал, оттолкнул назад.

— Поговорить надо.

— Для этого не обязательно дверь закрывать.

— А это, чтоб не дуло. И чтоб нам никто не помешал.

Ну и ну, влипла так влипла. Я отступила назад. Пусть между нами сохраняется условно приличная дистанция. Бережёного бог бережёт. На какие конкретно подвиги способен пьяный Логинов, мир пока не знает. Я — тем более.

Я постаралась успокоиться, хотя злость в душе начала побулькивать, грозя закипеть белым ключом. С пьяными и больными на всю голову следует вести себя спокойно, сдержанно, не провоцировать.

— Хорошо, — согласилась терпеливо. — Давай поговорим.

Он немедленно пошёл ко мне, светлея лицом.

— Послушай, ненаглядная...

— Вот терпеть не могу, когда ты меня так называешь!

Он остановился.

— И как прикажешь тебя называть?

— Антониной вполне сгодится.

— Слишком официально, — улыбаясь, отказался он.

— Ничего, потерплю, — мысли в голове путались, не желая складываться в стройный, логически обоснованный ответ на вопрос "что ему от меня надо". — Теперь нам никто не помешает. Говори быстрей, что хотел, и я пойду.

— Куда-то торопишься? — неприятно ухмыльнулся Логинов.

— Домой. Здесь мне неуютно и страшно.

— А чего тебе бояться? Ты же у нас смелая. Одним махом семерых побивахом.

— Не чего, а кого. Тебя, благодетель. Потому, что ты пьян, — я действительно начинала опасаться Серёгу, за несколько минут успевшего перейти от плохого настроения к хорошему, от хорошего — к явно недоброму. Лучше, наверное, его не злить. Вдруг, как ответственный опекун, за ремень возьмётся в воспитательных целях? В прошлом году обещал, застукав нас с пацанами за интересным делом. Мы швыряли в костёр с великим трудом добытые боевые патроны, наслаждаясь всеми вытекающими световыми и шумовыми эффектами. Вот тогда и обещал, припомнив сидорову козу. Кроме всего, он таки пьян сейчас. Наш сосед, дядя Вадик, хрестоматийный пьяница, под парами легко сдвигался от одного настроения к другому, — раз по пять за час, — иногда доходя до неуправляемой ярости. Вдруг Логинов такой же?

— Раньше ты меня не боялась.

— Так то раньше. Раньше и ты был другим, — не без вредности заметила я. — И потом, откуда тебе знать? Давай уже, говори, что хотел.

Мой неприятный тон его задел или сами слова? Непонятно. Сложилось впечатление, что он передумал в последнюю секунду, заговорил вовсе не о том, о чём собирался.

— Ты в курсе, что твои дружки мелко гадят Тане?

Ах, вон оно что! Его, оказывается, исключительно Таня интересует? Меня — нисколько. Век бы её не видать. Или видать, но в гробу, в белых тапочках. Судя по началу, этот разговор добром не кончится, я кишками почувствовала. Буквально на днях Шурик Родионов поделился со мной интересной новостью: Лаврова платила тем, кто меня бил в первый раз; обещала заплатить и тем, кто собирался снова заняться сим богоугод... тьфу, лавроугодным делом. По упаковке настоящей американской жвачки, по две "родных" пачки Мальборо и по две привозных же банки кока-колы. Расплачивалась и за бойкот, и за прочие прелести, затейница наша. Поведать об этом Логинову или не стоит?

— Гадят, кстати, изобретательно.

— Да ты что? — удивление моё было настоящим, не наигранным. — Поделись подробностями.

От любопытства начала пританцовывать на месте подобно цирковой лошади.

— Чего это ты кренделя выписываешь? — нахмурился Логинов.

— Переступаю с ноги на ногу. От нетерпения. Жажду красочного описания лавровских мучений.

— Жаждет она, — разозлился Серёга. — Не будет тебе никаких подробностей.

— Но должна же я знать, в чём ты меня обвиняешь? — я не оговорилась, слишком хорошо просекала натуру Логинова, знала его привычки. Не дружков, меня он собирался обвинить. — Впрочем, не хочешь — не говори. У пацанов узнаю.

Я снова начала подвигаться к двери, аккуратно, по сантиметру, из боязни, что заметит и воспрепятствует. Разборки, как правило, времени требуют. Авось успею откочевать на солидное расстояние, вплотную к выходу. Одновременно перерабатывала полученную информацию. Про мелкие гадости Шурик ничего не рассказывал. Не знал? Кто тогда развлекался? Воронин? Ни в жизнь не поверю.

Логинов, как все поддатые люди, вцепившись в одну идею, не хотел с ней расставаться, продолжал её развивать.

— Точно знаю, это твои происки.

— Думай, как тебе больше нравится. Разрешаю, — после авансом выданной мне "шлюхи" стало безразлично, каких собак ещё он собирался на меня повесить.

— Последний твой фортель перешёл границы допустимого...

— Мой? — перебила я. — Просвети, интересно.

Думала, он про историка мне напомнит, и я его тогда на законных основаниях тонким слоем по кирпичной стенке размажу. Морально, само собой.

— Тани два дня нет в школе...

— Я за ней не слежу, без надобности. Прости убогую.

— Не перебивай старших, мелкая. Сколько можно тебя правилам поведения учить? Так вот, она траванулась апельсином, которым её твои стороннички угостили.

— Не факт, что мои стороннички. Могли быть независимые от меня... так сказать, параллельные противники. До ангела твоей Танечке очень далеко, не доплюнуть, — отмазалась я, но уже почти на сто процентов знала инициатора.

Когда-то давно, в третьем классе, мы с Лёнькой Фроловым столь нетрадиционным способом расправились с общим обидчиком, Вовкой Кисленко. Тот был натуральным уголовником в потенциале. Пользуясь выдающейся среди ровесников силой, отбирал у всех деньги, игрушки, ценные вещи и разного рода вкусности. Ему пытались устроить тремя классами "тёмную", не получилось. Кисленко благополучно отбился. Тогда мы с Лёнькой надыбали очень аппетитный апельсин, купили в аптеке пурген и стырили в школьном медпункте шприц. Несколько таблеток пургена растолкли в пыль, развели небольшим количеством воды и при помощи шприца начинили лекарственным раствором апельсин. Впрыснули солидную дозу сразу во всех местах, где предполагались дольки. Остальное — дело техники. Апельсин лежал у Лёньки на парте в открытом доступе. Фролов весьма натурально изображал, что готовится его с насаждением вкушать. Кисленко не снёс вопиющей несправедливости жестокого к нему мира, апельсин отобрал и, во избежание гнусных фроловских кляуз училке, сразу его сожрал, весь. Нет фрукта — нет проблемы. Поди, докажи! Фролов истинное горе изобразить не сумел, давясь смехом, выскочил из класса, я поторопилась следом. Как же мы ржали возле лестницы! До икоты. Еле успокоились. Стоило сначала дождаться развязки. Ждать пришлось недолго, всего один урок. На русском языке Кисленко сидел гордым победителем. На математике схватился рукой за живот и попросился в туалет. Его отпустили. Короче, он на математике четыре раза бегал к унитазу и на чтении раз пять. Его прямо с урока чтения отправили в медпункт, оттуда домой. В классе он не появлялся три дня, в течение которых вся начальная школа блаженствовала. Когда наконец вышел и сделал предъяву Лёньке, за Фролова горой стал весь класс во главе с училкой. Кисленко вынужденно отступил. Хорошо, Логинов тогда не подозревал о моём существовании.

Полагаю, сейчас Лёнька не сам угощал мою врагиню, хитро пустил фруктину по рукам. Посредники наверняка были не в курсе тонкой комбинации. Полагаю так же, что апельсин был выдающимся. Ну, там, по размеру, цвету, аромату и так далее. Иначе бы Лаврова на него не польстилась. Ей всегда всё самое лучшее подавай. И погуще, погуще. Но какой жадностью должен обладать человек? Неужто весь апельсин сразу заглотила? Ведь пурген, насколько мне известно, ощутимо горчит. Я-то думала, у Лавровой банальное ОРЗ, а у неё, получается, тесный контакт с фаянсовым другом человечества. Эх, жаль, нельзя выведать у Серёги детали. Из принципиальной вредности не поделится.

Он заметил мою слабую улыбку, отсвет недолгой отлучки в счастливое детство, вспылил:

— Точно, твоих рук дело. Или ты знаешь, кто сподличал.

Может, всё-таки стоит поделиться с ним секретами лавровских проделок? Нет, мне он не поверит. Посчитает, напраслину возвожу. Из зависти или по какой другой, одному ему ведомой, причине. Ход мыслей Логинова я постигала не всегда. Иногда вовсе не постигала. Я его эмоции чувствовала, реакцию и действия предугадать могла, а с чтением мыслей существовала напряжёнка. Следовательно, единственный выход — обороняться.

— Я ей вообще никогда ничего не делала. Руки об такую пачкать... Ты меня с ней не равняй. И кто с апельсином пошутил, без понятия. Кстати, а как им можно отравить? Растолкуй безмозглой. Я, конечно, не Мария Медичи и не Цезарь Борджиа, но вдруг пригодится? — злость возвратилась в мою душу, как будто спокойно дожидалась неподалёку удобного случая. Подождала, пока я сбегаю в самоволку, вспомню прошлое, и вернулась уже надолго.

— У меня ни капли сомнения, что на столь изощрённое издевательство подбила ребят ты. Ты у них вечный генератор идей. Так вот... — он тоже начал беситься. Ай да, Тоша, молодец! Научилась выводить из себя даже непробиваемого Логинова. Респект и уважуха.

— ...если это ещё раз повторится...

Я не стала дослушивать, высокомерно промолвила:

— То ты меня выпорешь? Родителям настучишь? Ну-ну. Испугал. Непонятно, зачем ты мне это говоришь. Кто подсунул апельсин, с того и спрашивай. Тебе многого хочется. Никто не собирался заниматься твоей Танечкой, не обольщайся. И тебя бояться никто не собирается.

— Сейчас ты соберёшься, — нехорошим голосом пообещал выведенный из себя Логинов.

Блин! Вот зачем я это сказала? Кто за язык тянул? Чтоб последнее слово за мной осталось? Я испугалась его голоса и взгляда, — вдруг у него сегодня брюки на ремне, вдруг реально выпорет? Он, между прочим, способен. Не вообще руку на меня поднять, а по-отечески поучить ремешком, чтоб не фордыбачила. С него станется. Не маскируясь, бросилась к двери, спасаться проверенным способом, то есть паническим бегством. Он успел цапнуть за воротник пальто, с силой дёрнул назад. От пальто сразу отлетело несколько пуговиц. Да и бог бы с ними, главное — выбраться из чёртова гаража. Сначала вытянуть воротник из его рук, потом драпать.

Мы отчаянно боролись сперва за воротник, потом за рукав, потом за подол. В процессе борьбы повалились на пол и катались по нему, как два партерных борца. Я периодически пыталась подняться на ноги, Логинов не давал, издевался пьяно:

— Потише, не вырывайся, не то последние пуговицы потеряешь и хлястик в придачу.

Вырваться и впрямь не представлялось возможным. Для пущей надёжности Логинов попросту поместился сверху, придавил своим весом. Я решила переменить тактику. Всё равно пальто уже грязное, без пуговиц, его теперь сто лет в порядок приводить... Затихла. Закрыла глаза, дожидаясь, когда он расслабится, потеряет бдительность. И услышала хриплое:

— Вот и умница. Не всё же одному Воронину пользоваться.

Вон оно как! Логинов не наказывать меня собирался, ему тела комиссарского возжелалось. Танечки мало? Я-то, дура наивная... Ну, мерзавец, погоди! Пигмалион долбанный!

— Пусти, — ровным голосом сказала ему, не открывая глаз, восстанавливая дыхание, готовилась к решающему рывку. Из-под двери, в широкую щель, кондово сквозило. Бетонный пол был леденющим. Не смотря на зимнее пальто с ватином, моя спина как губка впитывала промозглую стылость бетона. Логинов, похоже, испытывал не меньший дискомфорт. Обдавая горячим дыханием, жарко шепнул мне в ухо:

— Слушай, чего это мы с тобой на полу устроились? Давай на топчан перебираться, там теплее.

История со Славкой медленно проплыла в памяти. Но тогда я была в тоске, пьяна, не соображала, что делаю. Сама позволила Воронину. А Логинов меня и не спрашивал, единолично решил. Без любви, без душевной потребности, попользоваться нашармака... шлюхой можно... Силой потребовал то, что ему могли добровольно отдать, без всяких условий. Ну, так не получит он ничего! Крошечки ему не обломится. Сдохну, не уступлю!

— Знаешь, ты кто? — в гневе процедила ему сквозь зубы. Открыла глаза. Он не дослушал, испугался моих рвущихся наружу ядовитых слов. Закрыл мне рот своим.

Не о таком его поцелуе я мечтала. Нижняя губа у меня болела. В порыве стремления заставить меня молчать Серёжка прокусил её до крови. Во рту остался неприятный привкус перегара. Никакого удовольствия, сплошные болезненные ощущения. Зато у Логинова от поцелуя явно слегка поехала крыша. Он немного расслабился, перестал давить. Носом водил по моей щеке, рукой потёк под пальто, гладить бедро несчастной Галатеи.