Мир на продажу

— Вариалон, — показывал Лар склянку с мутной жидкостью. — Моментальная эволюция любого живого существа или устройства. Предмет эволюционирует до самой оптимальной формы. Падаешь со скалы, глотнёшь вариалона, и тут же крылья вырастут.

— Эковариалон, — совал он мне под нос соседнюю склянку с не менее мутной жижей. — Наоборот, оставляет предмет неизменным, а окружающая среда вокруг него эволюционирует. Эволюция наоборот. Падаешь со скалы, глоток эковариалона — и воздух тут становится плотнее под тобой. Падать не больно.

— Стилятор, — указывал он на полупрозрачную призму, — меняет форму, не меняя содержания. Одну и ту же книгу можно прочесть в разных жанрах или стилях. Содержание не изменится, а текст с иллюстрациями — очень даже. Или одну и ту же песню можно послушать в разных музыкальных стилях.

Даже понимальник у меня в кармане заметно накалился, подбирая термины для столь странных названий удивительных устройств. А у Виталика, по-моему, опять начался приступ переинформации. Он выглядел совсем плохо, сказывалась ещё и бессонная ночь. Стажёр еле волочил ноги, таскаясь за нами, и пустыми глазами глядел на увлечённого гида. А тот просто соловьём разливался:

— Сборщило. Позволяет собрать любую вещь из любых деталей. Неважно каких. Для сборщила части не важны, важно целое. Удобно из разного мусора получать полезные вещи.

— Откатилка. Позволяет откатиться в прошлое на любой период и переиграть события. Например, исправить ошибки своего прошлого.

— Расковыватель. Делает константу переменной на любом участке. Хоть математическую, хоть физическую, хоть ещё какую. Например, можно сделать переменным число "пи".

— Продолжалка. Любую судьбу, сюжет, историю, событие можно продолжить. Например, для любого романа можно сгенерировать продолжение.

— Уравнило. Любую часть делает равной целому. Рука, существующая автономно и заменяющая человека полностью. Стрелки без механизма и корпуса, выполняющие роль часов. Можно причину сделать равной следствию, а явление — сущности.

Заметив состояние стажёра, гид замолчал, озабоченно присмотрелся к нему и тут же отреагировал.

— Ты что, болеешь? Есть одно средство. Заодно и посмотрите его действие на практике.

Он повёл нас мимо ещё не осмотренных экспонатов к серебристому конусу, стоящему в конце зала.

— Ремница всем помогает, — объяснял он по дороге. — Она лечит людей и живые организмы, чинит приборы. Полезная вещь в хозяйстве.

Виталик, увидев подозрительный агрегат, начал было упираться, но гид мягко, но настойчиво подтолкнул его к конусу.

— Ремница ещё ни одному забредышу не повредила, — заверил он, пробегая пальцами по конусу.

По ремнице пробежали разноцветные искры от вершины до основания. Мешки под глазами у Виталика немедленно пропали, на щеках заиграл румянец. Стажёр с удовольствием потянулся и улыбнулся:

— Как заново родился!

— Ещё бы! — ответно просиял Лар. — Ремница тебе заодно и гастрит вылечила. Хочешь, я тебя ещё под молодилом подержу? Хотя ты и так молодой...

— Спасибо, не надо, — вежливо отказался стажёр.

— Молодило — тоже вещь нужная. Она омолаживает не только людей и живность, но и изношенные детали у механизмов восстанавливает. Хотя кто в наше время использует механику...

— А есть у тебя что-нибудь для оживления мёртвых? — спросил я с издёвкой. Просто надоела самоуверенность этого юного гладиатора; страшно хотелось, чтобы у него хоть на этот случай не нашлось нужной штуковины.

Он изумленно поднял брови:

— Конечно есть, восстанова! Она может не только оживлять мёртвых, но и восстанавливать утерянное навсегда. Например, сломал ты в детстве какую-нибудь любимую игрушку, её дематериализовали... Хотя, зачем слова, давай я тебе покажу лучше в действии.

— Нет, нет, спасибо! — испугался Виталик, наверное, представив, что гид пригласит нас на какое-нибудь кладбище-полигон для демонстрации. — Мы верим!

— А про следопричу слышали? — не смутившись моментально заговорил гид, указывая куда-то в конец зала. — Хорошая штука. Сперва следствие получаешь, а потом причину должен сделать.

— Следствие в кредит, — пробормотал я.

— Что, прости? — уставился на меня Лар.

— Да так, вспомнилось...

— Так вот, нужно, например, тебе вырыть яму. А настроения копать нет. Берёшь следопричу, и яма появляется. Только одно условие: потом ты должен её вырыть.

Я не совсем понял, как можно вырыть уже вырытую яму, но не удержался от вопроса:

— А если не вырыть?

— Как это? — удивился Лар.

— Ну, яма появилась, а рыть после ты не стал.

Гид сообщил с тревожными интонациями:

— Этого делать нельзя. Парадокс причинно-следственный может возникнуть.

— Понятно, — вздохнул я. — Нет в мире совершенства.

Так мы бродили чуть ли не целый день. У меня уже подкашивались ноги, и я, глядя на бодрого Виталика, пожалел, что тоже не воспользовался ремницей. Моя таблица пополнилась доброй сотней образцов отборной эксклюзы. Онтроника, так собирательно назвал все эти чудесные штуковины Лар. Представляю, как восхищался глядя на все эти чудеса Павлик — большой любитель всяких технических штучек-дрючек. Хорошо, что я выключил переговорник, иначе он бы вставлял свои комментарии и мог вызвать подозрение у гида.

На выходе мы тепло распрощались с дружелюбным Ларом. Он пригласил нас посетить центр завтра, потому что, по его словам, на выставке представлено более полутора миллионов экспонатов. Чтобы их все осмотреть, понадобится слишком много времени. "Времястопом можно воспользоваться, — предложил любезный гид, — остановим локальное время, и осматривайте, сколько угодно. Хоть тысячу лет". Я ответил что-то неопределённое. Напоследок разговорчивый Лар нам объяснил принцип действия смысловика — той штуковины, которая сразу передаёт в мозг название того или иного здания. Смысловики в Миогене использовались вместо вывесок, и я понял, каким образом мы догадывались о назначении того или иного здания.

Отойдя от выставочного центра на приличное расстояние, я повернулся к стажёру и довольно спросил:

— Ну что, дилапер, впечатлён?

— Да!... — протянул Виталик, приходя в себя. — Полтора миллиона! Полтора миллиона устройств, каждое из которых стоит целое состояние! Я чуть с ума не сошёл, пока мы всё это рассматривали!

— Я тебе скажу по секрету, Виталик, такого ещё никто никогда не находил, — сообщил я. — Ни один дилапер. Понимальник и хамелеонник — тьфу! По сравнению с онтроникой — чушь собачья, мелочёвка.

Стажёр прокомментировал мои слова нечленораздельным восторженным рыком.

— Полтора миллиона! — только и смог повторить он.

— Да, стажёр! Премия у нас будет — страшно представить! Теперь уж точно куплю я себе домик на морском побережье, женюсь и займусь разведением цветочков, — помечтал я.

И чтобы стажёр не расслаблялся, добавил:

— Если выберемся отсюда живыми-здоровыми.

— А что тут опасного может быть? — встревожился Виталик. — Они же дружелюбно к нам относятся. Показывают вон всё... У нас бы такую онтронику засекретили моментально.

— Наивные они здесь, — согласился я. — Даже слишком. Все секреты выложили как на блюде. Это мне и не нравится.

— А что тебе конкретно не нравится? — продолжал тревожиться стажёр.

— Как-то всё слишком гладко получается.

Может, я и зря пугал неопытного стажёра. Но меня в самом деле что-то тревожило. Не мог этот мир с такими технологиями быть настолько простым, что его можно взять голыми руками. Какой-то тут крылся подвох. Умные, красивые, здоровые и доверчивые аборигены, владеющие самыми сокровенными тайнами природы и умеющие ими управлять, не вызывали у меня доверия. Знать бы, почему.

4

В паре кварталов от гостиницы мы увидели что-то вроде небольшого летнего кафе: несколько столиков под тентом. Оттуда несло вкусными запахами, которые напомнили мне, что я не ел с утра. Посетителей почти не видно, однако удалось заметить, что клиенты берут пищу с раздачи, как в обычной столовой, и за неё не платят. По крайней мере, не расплачиваются в моём понимании: ни деньгами, на карточками, ни талонами, ни, наконец, вещами. На питание в кредит не похоже. Может, тут какая-то другая система оплаты? Хотя, за гостиницу мы тоже не заплатили.

Понаблюдав немного, я решил рискнуть и перекусить.

— Есть как охота, Игнат! — повёл носом голодный Виталик, прочитав мои мысли.

Только что я хотел сказать то же самое.

— Пойдём в кафешку, — предложил я. — Не сидеть же в гостинице до ночи и ждать ужин. Там даже телевизора нет.

Я бросил дилаперскую сумку на стул, чтобы занять место. Мы взяли подносы и подошли к раздаче. Миловидная женщина-повариха в белом одеянии дружелюбно посмотрела на нас.

— Что будете, молодые люди? Чимарги, флаки, котлеты?

Услышав знакомое название, я, конечно, пожелал котлет. Кто его знает, что за чимарги, не отравиться бы...

— Гарнир? Клида, макароны, ремих?

— Разумеется, макароны! От ремиха меня что-то мутит в последнее время...

Беседуя таким образом, нам удалось набрать более-менее знакомой пищи. Наши разносы наполнились аппетитной на вид едой.

— Что среднить будем? — спросила повариха.

— Ничего, спасибо.

— Вы не хотите среднить? — удивлённо вскинула брови женщина.

Я улыбнулся как можно шире:

— Мы вчера насреднились. Сегодня как-то не хочется, благодарю вас.

Боясь, что нас всё-таки заставят платить, я взял разнос и под изумлёнными взглядами поварихи направился к свободному столику. Стажёр со своим подносом направился за мной. Оглянувшись, я увидел, как повариха направила на нас плоскую коробочку, которую я видел в первый день в руках у Элины.

Всё обошлось, но напряжение осталось: вдруг нас заставят платить перед уходом. Страшного для опытного дилапера тут ничего нет — не пыточная камера, но вляпаться в скандал в первые же сутки не хотелось. Ведь мы ещё ничего практически не знаем об этом мире. Даже элементарных документов у нас нет; и я не знаю, существуют ли они вообще в этом мире.

В этот день, который начал постепенно превращаться в вечер, нас ожидал ещё один сюрприз, в несколько раз повысивший рояльность мира в моём представлении. Когда мы с Виталиком доедали ужин, в кафе вошла шумная группа аборигенов. Преобладали юноши студенческого возраста и симпатичные девушки, они вели себя, как обычная молодёжь в любых мирах: шутили с поварихой, подтрунивали друг над другом. Заказали посетители немного, в основном напитки. Спиртного я не заметил. Заняв больше половины столиков, аборигены завели разговоры. Прислушавшись, я понял, что посетители спорят о поэзии.

Длинноволосый молодой мужчина с унылым лицом поднялся и громко продекламировал:

— Устав от серости печальной,

Я ухожу в тугую мглу.

Вонзив судьбы своей иглу

В постылой жизни шар хрустальный.

И тут меня словно изнутри подбросило. Как же я сразу не заметил: длинные волосы, отличающиеся от коротких мужских причёсок этого мира, на лице — озабоченность глобальными проблемами человечества и, самое главное, бегающие глазки. Давно я ждал подобного типажа! Такие есть в любом мире — неуверенные в себе, разочарованные, страстно увлечённые всякой ерундой вроде стихосложения, коллекционирования этикеток или собирания марок. Такие люди, изгои-диссиденты — опора дилаперов, потенциальные жертвы зацепа. Не показав виду, я начал внимательно прислушиваться к разговорам новых посетителей.

Яркая зеленоглазая девушка с копной тёмно-рыжих волос, покраснев от возмущения, вскочила с места и набросилась на поэта:

— Это не стихи! Это зелёная тоска убогого графомана! Нам не нужны такие упаднические вирши! Поэт должен рассказывать о покорении звёзд, романтике дальних странствий, силе человеческого духа!

Выпалив эту тираду на одном дыхании, девушка села и нервно отхлебнула из стакана.

— Точно, ерунда какая-то! — подтвердил атлетически сложенный парень, сидящий рядом с рыжей. — Зачем писать о тоске, разве нет других эмоций? Стремление, радость, забота о ближнем, любовь...

Высказавшись, он покосился на зеленоглазую соседку. Остальные посетители возбуждённо загалдели, на все лады обхаивая стишки длинноволосого. Тот попытался дочитать свой опус, почти целиком состоящий из слов "печаль", "грусть", "отчаяние" и их производных, но его уже никто не слушал.

— Таким как ты, Ант, нужно не стихи писать, а в откатилку сходить. Откатиться подальше в детство и научиться чему-нибудь полезному, — безапелляционно заявила рыжая. — Пошли, ребята!

Она порывисто встала, едва не опрокинув стул. За ней немедленно поднялся атлет. Парочка направилась к выходу, туда же потянулись прочие посетители. Длинноволосый Ант на разгоне прочёл ещё пару тоскливых четверостиший, но, заметив, что кафе опустело, замолк, обречённо плюхнулся на стул и машинально глотнул из ближайшего стакана.

Я подтолкнул Виталика под столом ногой, мол, смотри как дилапер работает и учись, поднялся и подошёл к поэту. Он поглядел на меня взглядом побитой собаки, чем ещё сильнее порадовал.

— Замечательные стихи! — сказал я как можно проникновеннее.

— Тебе правда нравится? — спросил он с надеждой, встрепенувшись.

— Не то слово! — восхищённо произнёс я. — Твои стихи — это новая веха в поэзии.

— А они не понимают! — дрожащим голосом пожаловался длинноволосый, кивнув вслед уходящим. — Говорят, что тоска зелёная...

— Беда всех гениев, — заверил я поэта. — Твои стихи поймут лет через сто.

— Через сто лет я уже умру, — резонно заметил Ант. — И не знаю, оживит меня кто-нибудь из потомков или нет.

Ну конечно, как я мог забыть! Подобным "гениям" нужна слава здесь и сейчас.

— Печататься не пробовал? — сочувственно спросил я поэта.

Видимо, я брякнул что-то не то. Ант подозрительно глянул на меня и спросил, нахмурившись:

— Забредыш, что ли?

— В некотором роде, — ответил я туманно, не вдаваясь в подробности.

— А в вашем мире есть поэты? — поинтересовался Ант довольно равнодушно.

Естественно, подобные непризнанные гении считают поэтами только себя. А остальные так, бумагомараки.

— Конечно, — горячо заверил я. — В нашем мире умеют ценить таланты.

Поэт тут же оглянулся и нехорошо оживился.

— Может, перепухнем ко мне и поговорим? — предложил он.

— Я не один, — предупредил я, указывая на одиноко сидящего стажёра. — С товарищем. Он тоже ценитель хороших стихов.

Ант с сомнением поглядел на Виталика. Тот, вслушиваясь в наш разговор, постарался принять вид ценителя поэзии, что у него получилось не очень правдоподобно. Поэт, подмигнув нам, растворился в воздухе. Мы с новичком молча смотрели друг на друга, не зная, что предпринять, пока длинноволосый не появился снова.

— Чего вы не перепухаете? — сердито спросил он.

— Не перепухается что-то...

— Перепухальника нет?

Я виновато развёл руками.

— Ну вы даёте, забредыши! Поэзию цените, а таких простых вещей не имеете, — покачал длинноволосой головой непризнанный гений. — Давайте руки.

Виталик подошёл к нам. Мы втроём взялись за руки, будто собрались закружиться в хороводе, и моментально перепухнули внутрь небольшой квартиры с большими окнами и высокими потолками. Комната, в которую нас запух поэт, смущала своей пустоватостью.